Пока они боролись с изумлением, пытаясь понять, что же в действительности произошло, над ними разнесся ясный женский голос:
— Кир, сын мой, ты вернулся победителем, как я надеялась и о чем молилась. Это говорю я, царица Мандана.
Она наблюдала за происходящим с загороженной женской галереи. Многие мидяне бросали благоговейные взгляды вверх, на каменное изваяние Иштар, богини вавилонской. Большинство из них довольно быстро дали клятву. Один, Абрадат, приезжавший в Парсагарды глашатаем, отказался, сказав, что обязан служить Астиагу, пока тот жив.
Кир его признал.
— Господин Абрадат, я обещал тебе, что этот самый Астиаг не будет рад встрече со мной. Так оно и вышло. — Он приказал своим воинам раздеть упрямого мидянина и запереть его в охотничьем парке с дикими зверями.
Абрадат тотчас же запротестовал, требуя не бросать его к диким зверям, а дать ему оружие, чтобы он мог умереть в честном бою в зале знати.
— Несколько лет назад я убедился, что эти звери не так опасны, — заверил его Кир и проследил, чтобы его распоряжение было исполнено. В душе он с уважением отнесся к бесстрашным словам глашатая. — Придет время, — сказал он остальным мидянам, — и я оценю верность этого мужа выше вашей.
Слушателям показалось, что Кир Ахеменид обладает беспощадной волей, трезвым и проницательным умом, как и основатель их земель Киаксар. В тот момент они добровольно склонились перед ним. По причине нерасторопности придворных, прежде чем последний из них поклялся в верности Киру и в зал была подана еда, прошла большая часть дня. К тому времени городские улицы гудели от слухов и вопросов. Однако вся власть, казалось, была сосредоточена в зале дворца; лишь персы-асваранцы, разъезжавшие по улицам, могли отвечать на эти вопросы.
После захода солнца, к некоторому удивлению Кира, в зал поспешно вошел Гарпаг со своими телохранителями. Повелитель войска оглядел собравшихся за чашами с вином, Кира, единолично восседавшего на троне, и лучников за его спиной. Затем Гарпаг устало вздохнул и раскинул руки; он подошел к помосту, поглядел по сторонам и быстро проговорил:
— Кир, как наездник ты лучше меня.
Кир согласился и ждал, что будет дальше.
Почесав растрепанную бороду, армянин погладил висевшую у него на шее золотую цепь с головой льва. Он выглядел постаревшим и утомленным.
— Это верно, — грубым голосом сказал он, — что больше всего я желал одного — поставить Астиага на колени. Я увидел, как он рыдает. В этом я был с тобой честен. Помни, что в своем шатре я однажды спас тебе жизнь. Теперь подумай, могу ли я тебе помочь как военачальник армии персов и мидян. Вот и все, что я хотел сказать.
Развязав цепь со своим знаком отличия, он положил ее на пол и пал ниц у ног Кира, произнеся громким голосом:
— Я, Гарпаг, повелитель Ани, повелитель индийского войска, отдаю свою жизнь и все свои владения в руки Кира, царя нашего.
Подняв его, Кир позволил ему встать позади трона и с тех пор всегда держал Гарпага при себе, хотя в течение трех лет не давал армянину никакой самостоятельной власти. Постарев и, возможно, став безразличным к политической власти, мудрый Гарпаг перенес на молодого Ахеменида всю привязанность, которую он испытывал к убитому сыну. Возможно, он дал собственным амбициям осуществиться в Кире. Он был выдающимся стратегом, а Кир показал себя выдающимся правителем.
У царицы Манданы на этот счет было свое мнение. Когда Кир проснулся в первое утро в Экбатане, он обнаружил неподвижных рабов, дожидавшихся его пробуждения, чтобы полить чистой водой его руки и голову. Выйдя на террасу помолиться восходящему солнцу, он увидел Мандану, дочь Навуходоносора, сидевшую среди своих служанок и евнухов. Хотя на ней была корона и покрывало, безжалостный дневной свет обнаружил румяна, скрывавшие морщины, свойственные среднему возрасту. По такому случаю Мандана выбрала наряд жены царя, а не блудницы, служившей Великой богине. Когда Кир закончил свою молитву, она повернула голову в его сторону:
— Ты изменился, сын мой. Мудрость светится в твоих глазах, а силой ты превзошел Мардука, победителя среди богов. Но я боюсь за тебя еще больше. Увы, ты потерял мой дар, хотя и сражался со Злом, как Мардук дрался с чудовищем Тиамат, создававшим жизнь лишь из темной силы Зла. — Приблизив лицо, она всмотрелась в него и вздохнула. — Более всего я боюсь, что Великая богиня обижена каким-то твоим поступком. Быть может, ты причинил вред какой-либо женщине, которую она оберегала. Род твоего проступка мне не открыт. Кир, сын мой, женщина — стареющая женщина, такая, как я теперь, — не рассуждает о воле незримых богов. Или ей дана способность проникать в суть вещей, недоступная мужчинам, или она не понимает ничего. Сейчас я не могу разглядеть, что начертано на дощечках твоей судьбы; я хочу лишь защитить тебя, как в тот раз, во время твоего безрассудного бунта в большом зале, и как вчера, когда придворные вельможи колебались, не зная, как к тебе отнестись.
Кир подумал, что Мандана совсем не выглядит опечаленной из-за потери мужа. Он обещал ей, что она сможет оставить за собой свои комнаты, слуг, личные ценности, и все будут оказывать ей должные почести, подобающие его приемной матери. По-видимому, ей было приятно это слышать, но она нахмурилась и снова вздохнула, гордо выпрямив стройное тело.
— Разумеется, я благодарна за такое содержание. Хотя память об Астиаге бродит по этим каменным комнатам, словно запах спаривающегося кабана. Да, он насыщал свое распухшее тело мясом со специями и утолял похоть телами рабынь, обученных лидийским удовольствиям. Он был соринкой у меня в глазу, комом в горле. Его смерть облегчила бы мне сердце. — Темные глаза халдейской принцессы над тонким покрывалом взывали к Киру. — Вот в Вавилоне мой отец Навуходоносор, находившийся под покровительством Набу, бога — писца табличек судеб, победившего даже Мардука, — мой отец однажды оказал великие почести невесте, принцессе Мидии, обладавшей толстым телом, но мягкими волосами и прекрасными зубами, как у всех ариек. Когда она горевала по родным горам, он построил ей сады на самой высокой крыше Вавилона, висячие сады, откуда она могла смотреть вниз на великий, многолюдный город, будто с вершин ее родных гор. Увы, Кир, разве я ниже ее? Мое сердце действительно томится по Вавилонии; уют того высокого сада успокоил бы печали старой женщины, все так же остающейся твоей матерью и защитницей.
В то утро, на первом заседании двора, Кир распорядился, чтобы Мандане оказывались почести в ее комнатах, но содержалась она в пределах Экбатаны. Писцы записали его слова, а чиновники, принимая записанный приказ, склонили головы. В мидийском дворце такая церемония сопровождала каждое действие. Когда мидяне обращались к Киру, они, прежде чем открыть рот, поднимали правую руку, как бы оберегая его от осквернения своим дыханием или, возможно, показывая, что у них нет припрятанного оружия. Такие обычаи просто приводили Кира в ярость, ведь он любил все делать быстро.
Когда он сел на лошадь, чтобы отправиться осматривать новый зиккурат, перед ним побежали трубачи, дуя в медные инструменты, писцы подхватили свои одежды и дощечки, пытаясь поспеть за ним, а у фасадов домов, оставляя свободный проезд по улицам, собрались желающие поглазеть на нового монарха.
Новая башня в самом деле была завершена; ее вершина сверкала чистым золотом. Когда Кир остановился и стал с любопытством ее изучать, группа землекопов бросилась на землю, за исключением одного человека с жуткими шрамами, крест-накрест покрывавшими его нагое тело. Опершись на кремневую лопату рядом с почти посаженным черенком дерева, он смотрел вверх на Кира, не обращая внимания на мух, роившихся вокруг язв на его плечах, оставленных ярмом. Кир узнал землекопа, хотя и сильно обезображенного.
— Маг, — позвал он и добавил:
— Вот и исполнилось твое пророчество.
Пленный работник покачал головой.
— Это было слово Заратустры. — Взглянув на сиявшую башню, он продолжал почти презрительно:
— Не много требуется мудрости, чтобы предсказать скорое завершение правления монарха, который стремится не исполнить собственное предназначение, а скопить богатство.
Услышав голос землекопа, к нему, подняв плеть, подбежал надсмотрщик, но Кир раздраженно махнул ему, чтобы удалился.
— Маг, когда-то ты приглашал меня разделить с тобой ужин. Теперь я прошу тебя присоединиться к компании моих друзей, чтобы обсудить неизвестные мне тайны.
Человек в шрамах погладил свою лопату и быстро ответил:
— Нет, Кир, я ищу совсем другое царство. Это не что иное, как вечная жизнь.
— Где ищешь?
Отмахнувшись от мух, вившихся у его глаз, маг сказал:
— Не знаю, где его искать, — наверное, это царство видит солнце. К востоку от нас.
Его слова всколыхнули воспоминание об арийской родине на восходе солнца. Этот образ всегда был с Ахеменидом.
— Какой дорогой сможешь ты туда прийти?
— Дорогой? — Покрытый шрамами раб прервал свои раздумья и рассмеялся. Он выставил кремневую лопату. — Возьми ее. Спустись с коня и поухаживай за растущей в земле жизнью. Иначе, сколько ни ищи мое царство, ничего не найдешь.
Царя Кира рассердил этот человек, единственный, кто разговаривал с ним столь дерзко. Как и все храмовые жрецы, сказал он себе, маг произносит фразы, которым его научили. Хотя, казалось, он понимает их смысл.
— Отпусти его, — приказал Кир надсмотрщику. — Вымой, одень и наполни его ладони серебром. — Тронув коня с места, он добавил ближайшему от него писцу:
— Проследишь, какой дорогой он пойдет, и скажешь мне.
Очень скоро писец доложил об исполнении приказа.
— Великий царь, тот нищий спросил в караван-сарае дорогу на Бактрию. Затем за два сикля серебра он купил ишака с белой мордой и отправился по гирканской дороге, на восток.
Случилось так, что сам Кир следующие несколько лет путешествовал на запад.
Это было неизбежно. Поскольку мидяне были близкими сородичами персов, они безропотно приняли вместо старого Астиага молодого Кира, как только поняли, что их обычаи не нарушаются. А об этом Кир позаботился. Но их владения были разбросаны довольно случайным образом по горам и пустыням, не имея других центров, кроме Экбатаны. Астиаг довольствовался уютным бездействием в своей столице, однако Кир не был столь же доволен таким положением. В тот момент, однако, он не мог сделать далекие и прозябающие в бедности Парсагарды центром своего правления. На самом дел