на размышление и, прикрываясь перемирием, погрузились на корабли с семьями и пожитками. Они уплыли недалеко, на остров Хиос, но хиосцы отказались продать им землю, опасаясь соперничества в торговле со стороны нового поселения. Тогда фокейцы разделились, половина из них вернулась в свой опустевший город и напала на заставу, оставленную там Гарпагом. Остальные предприняли долгое путешествие на запад, кто на Корсику, кто на реку Рону, где они основали новые торговые поселения.
Вроде бы один иониец, Биас, на религиозном празднике под горой Микале — поскольку ионийцы и в этот критический момент отмечали праздники и проводили игры — пытался уговорить остальных объединить армии для совместной обороны побережья. Но никто не согласился. Каждый готовился выдержать осаду в своей отдельной общине. Однако Гарпаг был противником длительных осадных действий. По примеру исчезнувших ассирийцев он строил доходившие до вершин стен земляные насыпные валы, поддерживаемые бревнами. Когда его воины по валам поднимались на стены, горожане были вынуждены сдаваться.
С жестоким сопротивлением Гарпаг столкнулся только на крайнем юге со стороны уроженцев Анатолии ликийцев. К тому времени под его командованием на стороне мидян уже служили ионийские гоплиты. Кира не удивляло, что за плату греки выходили на бой с греками же. Северное побережье вдоль Геллеспонта с разрушенной Троей и фригийскими угодьями он доверил снисходительному сатрапу Митробату. И впервые вся Анатолия объединилась, и слово Кира стало ее законом.
Однако эолийцам и ионийцам это не сразу стало очевидно. Они приняли Кира Ахеменида как преемника лидийца Креза, быть может, более энергичного и, безусловно, более дальновидного. Гарпаг консолидировал высокогорный полуостров по-своему; купив доброжелательное отношение оракулов в Дельфах и Микеле, он назначил местным тиранам содержание из сокровищницы Креза. Эти тираны были полезны в двух отношениях: как отдельных лиц их всегда можно было призвать к ответу, а как правителям отдельных городов-государств им приходилось заботиться о благополучии жителей в целом. Тиран должен был нравиться своему демосу или, по крайней мере, умиротворять его, о чем класс торговой знати и не помышлял. На Хиосе был подготовлен свод законов, обязательный для исполнения всеми жителями острова.
Поскольку персы не отваживались заходить за линию прилива, они называли прибрежные земли «те, что на море», в отличие от «тех, что за морем», то есть греческих островов, вовсе не ощутивших никаких изменений, кроме роста торговли, вызванного появлением на побережье новых видов деятельности. Появились ведомые арамейцами караваны из красных равнин Северной Сирии и Палестины. Свои металлы вместе с лошадьми и скотом из Каппадокии посылала к западному берегу земля Мидасов. Затем, поскольку Ахемениды всегда испытывали трудности с речью своих новых подданных, напоминавшей о Вавилонской башне, Кир назначил общим государственным и торговым языком арамейский язык. Писать на нем было гораздо проще, по сравнению с эламской или аккадской клинописью, и на нем могли читать другие купцы, финикийцы и евреи, чьи торговые пути пролегали по очень далеким странам. Персидская речь не имела конечно же письменного представления, кроме заимствованной клинописи, и арамейская письменность подходила персам лучше, как и исконные анатолийские диалекты. Это решение имело важные последствия, так как древняя клинопись ассирийцев и вавилонян начала исчезать, а письменность евреев и арамейцев стала общепринятой.
Таким образом, греки побережья едва замечали власть Пастуха. Они ожидали, что Кир вернется с новым визитом, но он не появлялся. Он просто объехал подчиненные территории дальнего запада, от Северной Сирии и Каппадокии до моря в Милете. Затем на пять лет он исчез на обширных пространствах востока.
НАСТУПЛЕНИЕ ВЕЛИКИХ ПЕРЕМЕН
Хотя азиатские греки не почувствовали ничего нового, их европейские сородичи осознавали изменения, происходившие на восточном горизонте. Черные галеры финикийцев, бросавшие якорь в Фалернской бухте, везли не только окрашенные ткани и резную слоновую кость, но и новости. Троны опрокидываются, рассказывали они; древние боги спускаются с высей небесных к своим святилищам на вершинах гор.
Писистрат, бывший тираном Афин, ответственный, таким образом, за содержание в порядке и украшение своего города, вспомнил предсказание Солона о грядущем с востока просвещении. Финикийские купцы показывали ему образцы эмалированных изразцов замечательных цветов, получаемых при очень сильном нагревании. При соединении вместе кусочков изразцов возникала шагающая фигура в короне и с луком. Было странно видеть обычную человеческую фигуру, в то же время составлявшую лишь часть более крупного узора.
Угрюмый скульптор Антенор жаловался, как надоело ему копировать фигуры богов. Он осмелился окинуть пренебрежительным взглядом статую их богини-защитницы Афины, выполненную из камня телесного цвета с позолотой.
— Шестьдесят шесть локтей устаревшей тупости, — заметил он, — с серебряным копьем и глазами-аметистами. Единственная в городе женская статуя — это усыпанная драгоценностями воительница.
Ему возражали, что эта великанша из Акрополя служит маяком для кораблей, но он заявил, что световой маяк был бы более полезен. Тайно Антенор работал над другой мраморной женщиной, — что запрещалось законом, — чья вполне человеческая фигура обнаруживалась под складками платья; она не смотрела пристальным взглядом богини, а притягивала, подобно блуднице.
Суда, приходившие из Геллеспонта и далекого Эвксинского моря, привозили, кроме рабов-варваров, зерна и тунца, небольшое количество изысканных бронзовых и серебряных изделий, которые делались для богатых скифов, любивших, чтобы обычные вещи изготавливали художники. Ножи и точильные камни, колчаны для луков, пластины для поясов, котелки и кубки — все это было необходимо кочевникам, а их женщины с удовольствием приобретали зеркала, пряжки и браслеты. Все эти предметы были украшены изображениями бегущих оленей, сцепившихся зверей или раскинувших крылья хищных птиц. Греки изучали эти узоры, и художники по вазам из Коринфа начали изображать фигуры, безусловно, человеческие, но выполненные в особом стиле. Тайны этих ремесел не передавались из уст в уста в рассказах о чужих успехах, а путешествовали вместе с небольшими товарами.
Самыми миниатюрными предметами были крошечные печатки из полупрозрачного халцедона и агата. На них с невероятным мастерством были вырезаны маленькие сценки: коленопреклоненные люди перед восседавшими на тронах божествами или духи-хранители, защищавшие благородных домашних животных у древа жизни. Первая персидская печать, попавшая в руки греков, изображала венценосного царя — Пастуха, сражающегося верхом на коне с диким зверем. Мастерство этой резьбы и естественность фигур вызывали у греческих художников желание их сымитировать. Такие же совершенные узоры появлялись на небольших вазах, привозимых купцами из ионийского Кера. Красивейшая керамика прибывала с Родоса. Художники из старомодных Афин сообразили, что могут рисовать не только ритуальные подвиги Геракла и восседавших на Олимпе богов. Просвещение, как и предсказывал Солон, явилось к ним с востока.
Кроме того, со стороны Ионии прибывали специалисты по неизвестным наукам. Врачи с островов Кос и Книд учили, что медицина не имеет ничего общего с магией, а здоровье человека можно защитить от болезней. Нетерпеливый Пифагор покинул Самос после ссоры с тираном, посчитавшим его теории опасными. После посещения египетских математиков Пифагор переехал в Южную Италию, в Кротону. Там, в основанной им школе, он стал учить, что человеческая душа может переходить в другие формы, а математику можно использовать не только для торговых расчетов, но и в других целях. (Большинство его последователей позднее были убиты жителями греческих городов, но пифагорейские теории выдержали испытание временем.) Богатая семья Алкмеонидов прибыла с азиатского берега, изучив медицину на Косе; некоторые из них присоединились к пифагорейцам в Кротоне. (Позднее их стали называть «друзьями персов» и, соответственно, предателями.) Расцвет искусств начался в европейской части Греции после середины VI века до н.э. Писистрат сказал молодым людям, гревшимся на солнышке на ступенях агоры:
— Плывите на восток и учитесь там, потом возвращайтесь, чтобы трудиться для своего города.
Мост через водное пространство из греческой детской песенки, который сорок пять мастеров не могли построить, наконец-то был воздвигнут. По этому мосту от острова к острову двигались новые изделия и новые мысли с Анатолийского побережья. Импульс восточного континента дал о себе знать в Коринфе, Афинах и Фивах. Одна лишь неизменившаяся Спарта держалась старых путей. Не то чтобы художники Греции копировали шушанские образцы, но они их использовали для создания собственных шедевров.
Возможно, главной значительной переменой в Анатолии был мир. Междоусобные войны малых городов закончились. Люди расплывчато говорили о неизменности законов мидян и персов. Эти законы, по-видимому, запрещали применять оружие. Они призывали к терпимости в отношении чужих богов, с помощью каких-то невидимых весов ставили на один уровень богатого торговца оливковым маслом и селянина, арендующего землю торговца, чтобы кормить свой скот. Лишь милетские ученые понимали эти законы, но милетяне, как говорили ионийцы, всегда поворачивали паруса в зависимости от направления ветра. Теперь, когда ветер дул с внутренней части Азии, жители Милета повернулись лицом в ту сторону.
Спорить о новых законах или обсуждать политику невидимой власти было бесполезно. Правители эти говорили с греками крайне редко, и только одним способом — когда прибывал гонец, который мог быть каппадокийцем, армянином или даже иудеем, и объявлял, что привез послание от Великого царя Кира. Посланец просто повторял сказанные ему слова, а если это был приказ, то он был записан по-арамейски, на малопонятном языке торговцев, и тогда требовалось перевести его на греческий.