– А он останется жив? – спросил Камбис.
– Это решать вам, повелитель. Его еще можно спасти, есть противоядие. Но даже если он останется жив, то превратится в безропотное существо по воле Мардука, ибо опротестовал ваше божественное происхождение и пытался угрожать вашей матери. Я рекомендую вам оставить все как есть, ибо этот человек достоин сурового наказания. Его жизнь более не имеет значения. Вы и так поступили с ним милосердно, как подобает богу. Ведь вы не приказали скормить его тело грифам или диким собакам, не бросили его в яму со змеями. Вы уготовили для него легкую смерть.
Обескровленный, Бардия потерял сознание. Он ничего не чувствовал. Яд и кровопускание действовали, словно снотворное, он умирал без боли.
– Уберите его отсюда, я не могу на это смотреть! – Эмоции все же взяли верх, Камбис упрекнул сам себя за то, что дал волю чувствам, ведь это могло означать, что никакой он не бог, а всего лишь слабый человек с присущими смертному жалостью и раскаянием.
– Конечно, великий царь, мы унесем его, и больше вы никогда не увидите причину своего расстройства, – вежливо откланялся Эгиби, и его сыновья, положив Бардию на пурпурный плащ, вынесли царевича из тронного зала в неизвестном направлении…
Единственным человеком, кого хотел сейчас увидеть Камбис, была его мать. Он бежал к ней по галерее, чтобы обнять, чтобы заплакать, чтобы обвинить и проклясть свою судьбу, которая сделала из него бога, чтобы мама пожалела и успокоила его, рыдая с ним заодно.
Но в ее покоях он столкнулся со слащавым марафием. Камбис остановился в своих намерениях проявить слабость у ног матери, но остатки мужества вернулись вместе с гневом. Перед ним стоял человек, обвинить которого в настигшей его беде представлялось справедливым. Если бы не этот отпрыск знатного персидского рода, его брат был бы жив.
– Бардия видел нас, Камбис… – сообщила мать.
– Я убил Бардию.
– Ты убил брата? – Мать не крикнула, не упрекнула. Она задала вопрос с холодной рассудительностью, будто говорила о ком-то незнакомом или беседовала на отвлеченные темы.
– Ну вот! – встрял в диалог царственных особ молодой марафий. – Я же говорил, что все образуется само собой.
– Подойди ко мне. – Царь Вавилона подозвал подданного, и марафий беспрекословно выполнил приказ, подойдя к своему царю и не ожидая никакого подвоха, ведь здесь присутствовала сама Касандана.
Получив внезапный и твердый удар кинжалом в самое сердце, марафий медленно сполз на холодный мрамор, залив его лужей крови.
– Что ты наделал? – склонилась над убитым любовником Касандана.
– Я убил Бардию… – повторил Камбис. – Твоего сына, моего брата. Но это теперь наша общая тайна, и ее скроет мрак. Мрак в моей голове. Еще недавно там было светло, и мы оба смеялись под солнцем над шутками отца. Мы одинаково любили свою мать. А теперь она оплакивает смерть ничтожного марафия, который не стоит и ногтя Бардии, вместо того чтобы горевать над телом собственного сына. Я иду на войну. Только война может стать уделом потерявшего душу, вынувшего из груди сердце и ставшего богом…
В этот же день Камбис вошел в гарем отца и овладел сначала женой Кира Великого по имени Нейфити, а затем родными сестрами: Роксаной и Атоссой. У бога не бывает преград, они не страшатся осуждения, их не касаются людские пересуды. Лишь страх и трепет – вот что должны внушать боги.
Созвав вождей и военачальников на площади перед дворцом, царь вышел под портик и бросил копье в сторону Египта, сообщив подданным, что взял в жены египетскую царицу, дочь Априя, законного фараона, убитого захватившими трон в Фивах и Мемфисе. Войско в знак одобрения синхронно ударило по щитам.
Спустя несколько дней обезумевшая Касандана напросилась к сыну. Камбис неохотно принял мать, полагая, что им теперь не о чем говорить. Даже мысль о ней раздражала его.
– Ты вошел в гарем своего отца. – Она сказала сыну о том, что являлось очевидным для всех. – Теперь нет пути назад. Мы оба предали Кира. И это я виновата в твоем падении. Твой рассудок помутнел из-за меня.
– Как может судить о рассудке бога смертная? – изрек Камбис, не вставая с трона.
– Совсем недавно ты называл меня матерью.
– У бога нет ни матери, ни отца, – заключил Камбис, убедивший себя в своем сакральном предназначении.
– Хорошо, ты отрекся от меня, но сестры… Зачем ты осквернил Атоссу и Роксану? – вопрошала мать.
– Кто говорит о скверне? – парировал царь Вавилона. – И не ты ли ратовала за чистоту нашей крови? Роксана родит наследника, чья кровь происходит от бога и царевны. Кто сможет сравниться с нашим сыном?
Халдейские маги истолковали отторжение от обоих родителей в пользу Мардука ритуалом прощания с людскими страстями и окропили свои молитвы новому богу жертвенной кровью царевича Бардии.
Царь приказал страже проводить Касандану по Дороге процессий к воротам богини Иштар, где ее ждала позолоченная кибитка со впряженной парой лошадей. Больше ей не было места в Вавилоне.
Камбис погряз в своих снах и видениях. Жрецы трактовали их как божественные откровения. Но он видел в них брата, и только его. Он отгонял от себя навязчивое видение, но оно не рассеивалось по желанию, напротив, обретало реальные очертания и силуэт Бардии. Брат являлся с грустной улыбкой и задавал один и тот же вопрос:
– За что ты меня убил?..
Глава 33. Край, за которым вечность
Массагеты и саки шли всей ордой. Всадникам не было счета. В красные одеяния воинов облачились и женщины. Черная мгла опустилась и клубами перекатывалась по степи, сметая на своем пути седые заросли цветущего ковыля, давя сусликов и тушканчиков, не успевших спрятаться в норки.
Томирис – мать скифов скакала в надвигающейся с горизонта гуще с луком и двумя колчанами, полными стрел.
Персам еще повезло, что дозорные на башнях обратили внимание на конский топот, сотрясший землю, иначе бы быстроногие скифские кони столкнули бы неприятеля в Аракс и изрубили войско за считаные часы.
Заметив приближение бесчисленной конницы, часовые сообщили о нападении начальнику стражи царя. Вскоре Кир вышел из царского шатра и приступил к руководству войском, лично выстраивая «бессмертных» копейщиков в шеренгу. Бесполезные колесницы по его указанию превратили в укрытия от стрел, которые летели тучами с противным свистом, застигая врасплох нерасторопных.
– Мой царь, надо переправляться через реку! Копейщики прикроют! – посоветовал страж.
– Занять оборону и сражаться! – приказал царь. – Все остаются здесь. Укреплять противоположный берег уже поздно. Здесь мелко. Они настигнут нас очень быстро, если мы побежим. Попробуем продержаться. Отправьте за Аракс только гонцов в ближние сатрапии. Пусть просят немедленной подмоги в Гиркании и Парфии.
– Слушаюсь, мой царь!
– Ну вот и все! – оценил обстановку Кир. – Умрем здесь, как подобает воинам. С честью! Не побежим от орды! Они ожесточены, ведь Томирис потеряла сына и винит нас в его смерти! Для нее это ристалище – праведная месть, но Ахура-Мазда знает, что мы не хотели зла ее народу и смерти ее сына…
Слова царя растворились в гуле и свисте, в истошных воплях, стуке копыт и лязге мечей. В дыму и суете сражения никому нет дела до царской крови. В месиве нет времени отличать вельможу в шлеме от простолюдина с пращой. Да и не к чему это. Если не поразишь врага – то падешь от его удара!
Смерть для всех – смерть. И нет возможности узнать ее срок раньше времени. Но почувствовать ее дыхание способен не каждый. Тот, кто видел в этот день приближение орды, обрел этот дар – смерть приобрела силуэт и походила на скифа в остроконечной шапке.
Обороняющиеся персы склонны были преувеличить численность массагетов в силу внезапности нападения. Однако количество войск противоборствующих сторон на самом деле было приблизительно равным. Перспективы победить не было ни у кого. Как, собственно, и потерпеть фиаско. Хаотичный бой не предполагает стратегии.
В этом смысле уместно философское изречение, произнесенное тысячелетия спустя великим испанцем Хосе Ортегой-и-Гассетом: «Единственно ложной перспективой является та, которая полагает себя единственной»…
Кир предпочел сражаться, а не отступать. Стратегически это было правильным решением. Но многое после его принятия зависело от боевого духа армий…
Доблесть, встречаясь с трусостью, смотрит на нее свысока лишь после боя. Во время же поединка страх присущ всем, и только ищущие смерти безрассудны и не полагаются на удачу. Тем, кто уже все потерял, остается уповать на рок и щит соратника.
Томирис не раз могла погибнуть от брошенного копья мидян, но скифы окружали свою царицу, каждый раз принимая удар на себя и принимая смерть как подарок, с улыбкой и чувством исполненного долга. Многие массагеты пали, жертвуя собой ради матери скифов. Почетная смерть на глазах соплеменников – что может быть краше завершения пути воина?
Кир же сражался наравне со всеми персами. Вассальные отряды откатились к Араксу, забыв о царе великой державы. Наемники из сатрапий попятились назад. При этом, оставив эпицентр опасности, они тонули в реке, пытаясь доплыть до иллюзии своего спасения.
Там, на том берегу их тоже ждала смерть, ибо саки-хаумаварга обитали с той стороны, и к ним на подмогу вплавь на надутых мехах уже прибыли массагеты. Так что спасительные, по мнению персов, холмы таковыми не оказались. Их встретили роем стрел.
Масса шла на массу, смешиваясь в беспорядочном натиске. Здесь не было центра и флангов, шеренги рассыпались, а горы трупов превратились в укрытия.
Кони вздыбливались, пронзенные персидскими копьями, скифы падали и на них налетали мидяне. Войлочные шапки и остроконечные колпаки рубили друг друга, заливая кровью степь и долину.
Аракс покраснел, багровые кляксы опускались на дно, растревожив обитателей ила. В камышах не укрылась одинокая лисица, да и зеленая жаба угодила под серпоносную колесницу бегущих вассалов оставшегося в окружении верных маспиев, но уже обреченного Кира.