Он уставился на меня.
– Правда?
– Правда. Взять хотя бы масаи. Его Утопия – ездить в паланкине, стрелять зверей, брать много жен и жить в доме у реки.
– Это не так уж и скверно звучит, – задумчиво заметил Ндеми.
– А это и не так уж плохо – для масаи. – Я помолчал. – Но будет ли это Утопией для тех, кто носит паланкин, для животных, которых он убивает, для деревенской молодежи, которая не может найти себе жен, или для кикуйю, которые обязаны строить дом у реки?
– Ясно! – глаза Ндеми распахнулись. – Кириньяга должна быть Утопией для нас всех, или это вообще не Утопия. – Он стряхнул насекомое со щеки и заглянул мне в глаза. – Правильно, Кориба?
– Ты быстро учишься, Ндеми, – сказал я, протянув руку и взъерошив волосы у него на макушке. – Наверное, однажды ты сам станешь мундумугу.
– А я научусь тогда колдовать?
– Ты многому должен будешь научиться, чтобы стать мундумугу, – сказал я. – Волшебство – это самая простая из твоих наук.
– Но и самая впечатляющая, – ответил он. – Именно из-за этого люди тебя боятся, а раз боятся, то прислушиваются к твоим наставлениям.
Пока я размышлял над его словами, у меня возникло слабое подозрение, как я смогу одолеть Бвану и вернуть мой народ к утопическому существованию, которое мы представляли себе, подписывая хартию Кириньяги.
– Овцы! – вскричал Бвана. – Все вы овцы! Ничего удивительного, что масаи в старину охотились на кикуйю!
Я решил наведаться в деревню вечером, чтобы лучше изучить своего врага. Он выпил много помбе, скинул красное одеяние и стоял обнаженным перед бома Коиннаге, вызывая юношей сразиться с ним на кулаках. Те переминались в тени, дрожа от страха перед его физической мощью, точно женщины.
– Я буду биться сразу с тремя из вас! – возгласил он, обводя всех взглядом в ожидании добровольцев. Никто не осмелился, и он громко захохотал, откинув голову. – И вы еще удивляетесь, почему я Бвана, а вы – стайка мальчишек!
Внезапно он увидел меня.
– Ага, вот человек, – провозгласил Бвана, – который меня не боится.
– Это так, – сказал я.
– Ну что, старик, а ты сразишься со мной?
Я покачал головой:
– Нет, я не стану биться с тобой.
– Я так и думал, что ты тоже трус.
– Я не боюсь буйвола или гиены, но и не дерусь с ними, – сказал я. – Есть разница между смелостью и безрассудством. Ты – молод, я – стар.
– Что привело тебя в деревню вечером? – спросил он. – Ты говорил со своими богами, выясняя как можно меня убить?
– Есть только один бог, – ответил я, – и Он не поощряет убийств.
Он кивнул и удовлетворенно усмехнулся.
– О да, овечий бог, несомненно, не одобряет убийств.
Внезапно усмешка пропала, и он презрительно взглянул на меня.
– Энкаи плевать хотел на твоего бога, старик.
– Ты зовешь Его Энкаи, а мы – Нгаи, – тихо ответил я. – Но это один и тот же бог, и настанет день, когда нам всем придется ответить перед Ним. Надеюсь, что в тот день ты будешь вести себя так же смело и нагло, как сейчас.
– А я надеюсь, что твой Нгаи струсит передо мной, – возразил он, красуясь перед своими женами, и те захихикали от его гонора. – Разве не уходил я обнаженным в ночь, вооружившись одним лишь копьем, и не убил физи? Разве не убил я более сотни зверей менее чем за тридцать дней? Лучше бы твоему Нгаи не испытывать мой характер.
– Он испытает не только твой характер, – сказал я.
– Ты это о чем?
– Понимай как хочешь, – сказал я. – Я стар и устал. Я хочу сесть у огня и выпить помбе.
Сказав так, я повернулся к нему спиной и пошел к Нджобе, который грел свои старые кости у небольшого костра рядом с бома Коиннаге.
Бвана так и не нашел достойного противника для схватки, и дело кончилось тем, что он выпил еще помбе и в конце концов вернулся к женам.
– Никто не хочет сразиться со мной, – посетовал он притворно. – Но кровь воина бурлит в моих жилах. Дайте мне задание – любое задание, какое я мог бы выполнить к вашему удовольствию.
Три девушки снова стали шептаться и хихикать, потом две вытолкнули вперед третью.
– Мы видели, как Кориба кладет руку в огонь, и огонь не опалил его, – сказала девушка. – А ты так можешь?
Он презрительно фыркнул.
– Это всего лишь фокус, да и только. Давайте что-нибудь серьезное.
– Задайте ему что-нибудь полегче, – сказал я. – Надо полагать, он сильно боится боли от ожога.
Он развернулся и гневно взглянул на меня.
– Чем ты намазал руку, старик, прежде чем сунуть ее в костер? – спросил он по-английски.
Я лишь улыбнулся.
– Это было бы не волшебство, – ответил я. – Это был бы фокус иллюзиониста.
– Надеешься унизить меня перед моим народом? – спросил он. – Подумай как следует, старик.
Он прошел к костру, встал между мной и Нджобе, а потом сунул руку в огонь. Лицо его осталось совершенно бесстрастным, но я чувствовал запах горящей плоти. Наконец он вынул руку из огня и поднял ее над головой.
– В этом нет никакого волшебства! – крикнул он на суахили.
– Но ты обжегся, муж мой, – возразила девушка, которая подзадоривала его.
– Разве я закричал? – ответил он. – Разве я хоть поморщился от боли?
– Нет, ты не кричал и не морщился.
– А может ли другой человек в деревне сунуть руку в огонь и не закричать при этом?
– Нет, муж мой.
– Так кто из нас более велик – Кориба, которого защищает волшебство, или я, которому не нужно колдовство, чтобы сунуть руку в огонь?
– Бвана, – в унисон произнесли его жены.
Он развернулся ко мне и торжествующе ухмыльнулся.
– Ты снова проиграл, старик.
Но я не проиграл.
Я приходил в деревню изучить своего врага и многое узнал о нем. Как кикуйю не может стать масаи, так и этот масаи не мог бы стать кикуйю. В нем развилась слишком сильная наглость, которая как привела его к нынешнему высокому положению, так и послужит причиной его падения.
На следующее утро Коиннаге сам явился ко мне в бома.
– Джамбо, – приветствовал я его.
– Джамбо, Кориба, – ответил он. – Нам надо поговорить.
– О чем?
– О Бване, – сказал Коиннаге.
– А что с ним такое?
– Он перешел все границы, – сказал Коиннаге. – Вчера вечером после твоего ухода он решил, что выпил слишком много помбе, чтобы возвращаться домой в темноте, и выгнал меня из моей собственной хижины – меня, вождя племени! – Он пнул ящерку, подползшую к его ноге, и продолжил: – И не только! Утром он заявил, что Кибо, моя младшая жена, теперь будет его женой!
– Интересно, – сказал я, проследив, как ящерка шмыгнула в буш, развернулась и посмотрела на нас.
– И это все, что ты можешь сказать? – возмутился он. – Я за нее двадцать коров и пятерых коз отдал. А когда я ему об этом напомнил, знаешь, как он поступил?
– И как же?
Коиннаге показал мне маленькую серебряную монету.
– Он мне дал кенийский шиллинг! – Он плюнул на монету и зашвырнул ее на сухой каменистый склон за моим бома. – А теперь он будет спать в моей хижине каждую ночь, когда будет в деревне, а я должен спать где-то еще.
– Я тебе очень сочувствую, – ответил я. – Но я же тебя предупреждал, что приглашать охотника не следует. В его природе охотиться на всех: на гиен, на куду, даже на кикуйю. – Я помолчал, наслаждаясь его тревогой. – Наверное, тебе нужно попросить его уйти.
– Он не станет меня слушать.
Я кивнул.
– Лев может жить среди козлов, может кормиться среди них, но очень редко прислушивается к ним.
– Кориба, мы ошибались, – лицо Коиннаге выражало отчаяние. – Не мог бы ты избавить нас от этого захватчика?
– Зачем? – спросил я.
– Я тебе уже объяснил.
Я медленно покачал головой.
– Ты рассказал, почему гневаешься на него, – ответил я. – Этого недостаточно.
– Что еще мне сказать? – спросил Коиннаге.
Я помолчал, глядя на него.
– Со временем поймешь.
– Наверное, нужно связаться с Техподдержкой, – предложил Коиннаге. – Наверняка они сумеют его выгнать отсюда.
Я глубоко вздохнул.
– Ты так ничего и не понял?
– Ты о чем?
– Ты послал за масаи, потому что он сильнее физи. Теперь хочешь послать за Техподдержкой, потому что она сильнее масаи. Если один человек смог так изменить наше общество, то, как ты думаешь, что случится, когда мы призовем еще больше? Наши юноши уже говорят об охоте вместо земледелия, они собираются строить европейские дома с углами, где могут скрываться демоны, и умоляют масаи, чтоб тот снабдил их ружьями. Как полагаешь, что будет, когда они увидят чудеса Техподдержки?
– Ну и как же нам избавиться от масаи?
– В свое время он уйдет, – сказал я.
– Ты уверен?
– Я же мундумугу.
– И когда это время придет? – спросил Коиннаге.
– Когда вы поймете, почему он должен уйти, – сказал я. – А теперь, пожалуй, тебе пора возвращаться в деревню, иначе ты обнаружишь, что он присвоит и остальных твоих жен.
На лице Коиннаге возникло выражение паники, и он опрометью скатился по тропе с холма обратно в деревню, не сказав больше ни слова.
Следующие несколько дней я провел, собирая кору некоторых деревьев на краю саванны, а когда собрал достаточно, добавил определенные травы и коренья и растер в кашицу на старом черепашьем панцире. Добавив воды, я перенес смесь в калебас, где готовил еду, и стал кипятить на медленном огне.
Когда я закончил эти приготовления, то послал за Ндеми, и спустя полчаса тот явился.
– Джамбо, Кориба, – приветствовал он меня.
– Джамбо, Ндеми, – сказал я.
Он посмотрел на калебас и поморщился.
– А что это? – спросил он. – Воняет жутко.
– Это не для еды, – сказал я.
– Надеюсь, что так, – искренне ответил он.
– Осторожней, не прикасайся к нему, – предупредил я, выходя из хижины в тень дерева, которое росло у меня в бома. Ндеми, обходя калебас стороной, присоединился ко мне.