Song of a Dry River. Первая публикация в авторском сборнике рассказов и эссе Stalking the Wild Resnick (NESFA Press, 1991, тираж 870 нумерованных экземпляров).
Июнь – Ноябрь 2134 года
Я расскажу, почему Нгаи – самый хитрый и могущественный бог из всех.
Много эпох назад, когда европейцы творили зло, а их бог решил их наказать, он излил на них дождь продолжительностью сорок дней и сорок ночей, покрыв всю землю водой. Поэтому европейцы считают, будто их бог превосходит могуществом Нгаи.
Трудно отрицать, что залить всю землю водой – немалое достижение, но когда кикуйю услышали от европейских миссионеров историю Ноя, то мы совершенно не поверили в то, что европейский бог превосходит могуществом Нгаи.
Нгаи ведомо, что вода – источник всей жизни на земле, поэтому, когда Он желает нас покарать, то Он не покрывает все водой. Вместо этого Он глубоко вдыхает, засасывая в Свою утробу влагу из воздуха и почвы. Наши реки пересыхают, растения жухнут, коровы и козы умирают от жажды.
Возможно, бог европейцев и сотворил потоп, но засуху создал Нгаи.
Разве могут быть сомнения в том, что именно Он тот бог, кого мы почитаем и боимся?
Мы эмигрировали из Кении на терраформированную планету Кириньяга, чтобы создать утопическое общество кикуйю, мир, отражающий простую пасторальную жизнь наших отцов до того, как европейская культура опорочила его своею скверной, и во многом преуспели.
И тем не менее случаются неприятности, когда все разваливается на части, и тогда я вынужден использовать все умения мундумугу, чтобы Кириньяга продолжала функционировать как положено.
Утро дня, когда я проклял свой народ, началось с того, что мой юный помощник Ндеми в очередной раз проспал и опять забыл покормить моих кур. Потом мне пришлось совершить долгую прогулку в соседнюю деревню, где вопреки моим прямым указаниям стали сажать кукурузу на поле, которое я приказал оставить под паром после долгих дождей. Я был вынужден еще раз объяснить, что земле нужно время, дабы отдохнуть и набраться сил, но, уходя, предчувствовал, что на следующей неделе или в следующем месяце понадобится вернуться и повторить наказ.
Возвращаясь домой, я уладил спор между Нгомой, который отвел небольшой ручей на свои поля, и Камаки, который утверждал, что его урожай погибает из-за недостатка воды, которую приносил этот ручей. На моей памяти кто-то из них уже в одиннадцатый раз поступал так, и в одиннадцатый раз я гневно разъяснил им, что вода – собственность всей деревни.
Затем Сабелла, которому полагалось расплатиться со мною за свадьбу его сына двумя толстыми здоровыми козами, отделался такими тощими и недокормленными животными, что они и на коз-то, если честно, похожи не были. Обычно я бы не вышел из себя в подобной ситуации, но мне так надоело, что люди придерживают лучших животных для себя, а со мной пытаются расплатиться полудохлыми коровами и козами, что я пригрозил аннулировать всю свадьбу, если он не заменит животных.
В довершение всего мать Ндеми заявила, что ее сын тратит слишком много времени на занятия с мундумугу, а он ей нужен, чтобы пасти семейный скот, и это при том, что у Ндеми было три вполне здоровых и сильных брата.
Несколько женщин заинтересованно глядели на меня, пока я шел через деревню, – вид у них был такой, они знают какой-то секрет, а я – еще нет. Когда я добрался до начала длинной извилистой тропы, ведущей ко мне на холм, мне все они уже так надоели, что я желал лишь уединиться в своем бома и промочить горло от дневной пыли калебасом хорошего помбе.
Я услышал на холме человеческий голос и подумал сначала, что это Ндеми, как всегда, напевает за уборкой. Но, подойдя поближе, я сообразил, что голос женский.
Я прикрыл глаза рукой от солнца и вгляделся – на полпути к вершине, под тенистой акацией сморщенная старуха возводила себе хижину: она переплетала ветки и сучья, чтобы получались стены, и напевала себе под нос. Я удивленно моргнул, ибо все в деревне знают, что никто, кроме мундумугу, не может жить на этом холме. Женщина с усмешкой развернулась, заметив меня.
– Джамбо, Кориба, – приветствовала она меня как ни в чем не бывало. – Чудесный день, не правда ли?
Я увидел, что это Мумби, мать Коиннаге, верховного вождя нашей деревни.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я, приближаясь к ней.
– Как ты можешь заметить, – ответила она, – я строю хижину. Мы теперь соседи, Кориба.
Я помотал головой.
– Мне не нужны соседи, – сказал я, плотнее закутываясь в одеяло. – К тому же у тебя есть своя хижина, в шамба Коиннаге.
– Я больше не хочу там жить, – отвечала Мумби.
– Ты не можешь жить на моем холме, – сказал я. – Мундумугу живет один.
– Я устроила так, чтобы вход смотрел на восток, – сказала она, разворачиваясь к широкой саванне за рекой, а мою реплику пропустила мимо ушей. – Утренние лучи будут греть мою хижину.
– Это ведь даже не настоящая хижина кикуйю, – продолжил я сердито. – Ее снесет сильный порыв ветра, и она не защитит тебя ни от холода, ни от гиен.
– Она защитит меня от солнца и дождей, – ответила Мумби. – На следующей неделе, когда наберусь сил, укреплю стены глиной.
– На следующей неделе, – сказал я, – ты вернешься к Коиннаге, где жила.
– Нет, – упрямо заявила она. – Я скорее позволю тебе скормить мое иссохшее старое тело гиенам, чем вернусь туда.
Я раздраженно подумал, что это можно устроить, поскольку глупостей на сегодня было выше головы. Но вслух произнес:
– Мумби, а почему ты так решила? Разве Коиннаге перестал относиться к тебе с должным сыновним почтением?
– Он относится ко мне с сыновним почтением, – признала она, пытаясь распрямиться, и схватилась морщинистой узловатой рукой за копчик.
– У Коиннаге три жены, – продолжил я, раздраженно отмахиваясь от пары мух, кружащих перед моим лицом. – Если кто-либо из них отмахивается от тебя или относится к тебе неподобающе, я с ними поговорю.
Она пренебрежительно хмыкнула.
Я помолчал, глядя на маленькое стадо импал в саванне и размышляя, как разобраться в происходящем.
– Ты разругалась с ними?
– Я и не понимала, как на твоем холме холодно по утрам. – Она потерла сморщенный подбородок искривленной рукой. – Мне понадобится больше одеял.
– Ты не ответила на мой вопрос, – сказал я.
– И больше хвороста, – добавила Мумби, – мне придется собирать много хвороста.
– Так, хватит, – решительно сказал я. – Мумби, ты должна вернуться в свой дом.
– Нет! – Она оборонительным жестом положила руку на стену хижины. – Это мой новый дом.
– Это холм мундумугу. Я не позволю тебе поселиться здесь.
– Я устала от людей, которые все время объясняют, чего мне нельзя, – она вдруг ткнула рукой в сторону орлана-крикуна, лениво кружившего на теплых воздушных течениях над рекой. – Отчего я не могу быть свободной, как эта птица? Я поселюсь здесь, на этом холме.
– А кто еще тебе говорит, чего тебе нельзя делать? – спросил я.
– Это не имеет значения.
– Это имеет значение, – сказал я, – иначе тебя бы тут не было.
Она мгновение глядела на меня, потом пожала плечами.
– Вамбу сказала, что мне больше не надо помогать ей готовить, а Кибо не позволяет мне измельчать кукурузные зерна или варить помбе. – Она воинственно зыркнула на меня. – Я мать вождя этой деревни! Я не заслужила, чтобы со мной обращались как с беспомощным младенцем.
– К тебе относятся как к уважаемой старейшине, – объяснил я. – Тебе больше нет нужды работать. Ты вырастила семью, и теперь пришло время, когда они будут о тебе заботиться.
– Я не хочу, чтобы они обо мне заботились! – бросила она. – Я всю жизнь сама управляла шамба, и управляла отлично. Я не готова бросать это дело.
– Разве не бросила его твоя собственная мать, – спросил я, – когда ее муж скончался и она перебралась в шамба своего сына?
Одна из мух наконец уселась мне на щеку, и я ее прихлопнул.
– У моей матери больше не было сил управлять шамба, – воинственно огрызнулась Мумби. – Это не мой случай!
– Если ты не отойдешь от дел, как тогда женам Коиннаге научиться самим управлять шамба?
– Я им покажу, – ответила Мумби. – Им еще многому нужно научиться. Вамбу не умеет как следует готовить банановое пюре, а Кибо, ну-у…
Она пожала плечами, давая понять, что младшая жена Коиннаге вообще недостойна упоминания.
– Но Вамбу – мать троих сыновей и скоро сама станет бабушкой, – заметил я. – Если она сейчас не готова управлять шамба, то никогда и не будет готова.
По обветренному лицу Мумби скользнула удовлетворенная усмешка.
– Значит, ты со мной согласен.
– Ты меня не поняла, – сказал я. – Наступает время, когда старые обязаны освободить дорогу молодым.
– Ты-то уж точно никому не собираешься уступать свое место, – осуждающе произнесла она.
– Я мундумугу, – ответил я. – Я предлагаю деревне не свою физическую силу, но мудрость, а мудрость приходит с возрастом.
– А я предлагаю мудрость женам своего сына, – упрямо сказала Мумби.
– Это не то же самое, – возразил я.
– Это в точности то же самое, – ответила она. – Когда мы еще жили в Кении, я сражалась за хартию Кириньяги не менее яростно, чем ты сам, Кориба. Мы прибыли сюда вместе, на одном звездолете, я помогала расчищать эту землю и сажать растения. Нечестно, чтобы меня отодвигали в сторону только потому, что я старая.
– Тебя не отодвигают в сторону, – терпеливо объяснил я. – Ты пришла сюда, чтобы жить по обычаям кикуйю, а в наших обычаях забота о старых членах общества. Тебе никогда не придется больше испытывать нужды ни в пище, ни в крове над головой, ни в уходе, когда ты заболеешь.
– Но я не чувствую себя старухой! – возмутилась она и жестом обвела принесенные из деревни ткацкий станок и посуду. – Я по-прежнему могу ткать одежду, чинить тростниковую крышу и готовить еду. Я не настолько стара, я вполне могу таскать бурдюки с водой и растить кукурузу. Раз мне больше не разрешают заниматься этим в собственном доме, тогда я поселюсь здесь и буду делать это для себя.