– Послушай меня внимательно, Ндеми, – сказал я, – и запомни мои слова, поскольку ты когда-то станешь мундумугу, и этот урок будет самым важным для тебя.
– Слушаю, – ответил он, опускаясь на корточки и внимательно глядя на меня.
– Из всего на Кириньяге, из всех наших законов, традиций и ритуалов наиболее существенным является вот какой: мундумугу – самый могущественный человек в нашем обществе. Не потому, что он сильнее всех физически, ибо, как ты видишь, я стар и покрыт морщинами, а потому, что он – хранитель нашей культуры. Именно мундумугу определяет, что правильно, а что – нет, и его авторитет не может подвергаться сомнению.
– Ты говоришь, что я не могу спросить, почему ты не вернешь дожди? – смущенно спросил Ндеми.
– Нет, – сказал я. – Я говорю о том, что мундумугу – это скала, на которой кикуйю возвели свою культуру, и раз так, то ему нельзя проявлять слабость.
Я помолчал.
– Жаль, что я пригрозил им засухой. День был длинный, меня выводили из себя, я устал, многие в тот день себя очень глупо вели… но я пообещал, что придет засуха, и теперь, если я проявлю слабость и если я пролью дождь, то рано или поздно все в деревне бросят вызов авторитету мундумугу и… а без авторитета нет основы для нашей жизни.
Я заглянул ему в глаза.
– Ты понимаешь, о чем я, Ндеми?
– Думаю, да, – неуверенно ответил он.
– Настанет день, и уже ты, а не я, заговоришь с компьютером. Ты должен понять все из сказанного мною, прежде чем придет этот день.
На третий месяц засухи. Ндеми однажды утром вошел ко мне в хижину и разбудил меня, коснувшись плеча.
– Что такое? – спросил я, садясь.
– Я не могу наполнить водой твои бурдюки, – отвечал Ндеми, – река высохла.
– Тогда мы выкопаем колодец у подножия холма, – сказал я, выходя из бома и плотнее заворачиваясь в одеяло, защищаясь от сухого и холодного утреннего воздуха.
Мумби как обычно что-то напевала себе под нос, разводя костер перед хижиной. Я мгновение смотрел на нее, потом обернулся к Ндеми.
– Вскоре она уберется отсюда, – уверенно сказал я.
– А ты? – отозвался он.
Я покачал головой.
– Я здесь живу.
– И она тоже, – сказал Ндеми.
– Ее дом у Коиннаге, – раздраженно бросил я.
– Она так не считает.
– У нее нет воды, а без воды не выжить. Вскоре она будет вынуждена вернуться к себе в шамба.
– Может, и так, – без особой уверенности ответил Ндеми.
– А что заставляет тебя думать иначе?
– Я прошел мимо ее колодца, когда поднимался на холм, – сказал он.
Мумби готовила себе завтрак; Ндеми покосился на нее.
– Она очень упрямая старуха, – добавил он с нескрываемым уважением.
Я не нашел ответа.
– Твоя акация умирает, Кориба.
Я поднял взгляд и увидел Мумби, стоящую у моего бома.
– Если ты не польешь ее в скором времени, она засохнет, и тебе тут станет очень неприятно. – Она помолчала. – У меня лишний тростник от крыши остался. Если хочешь, разложи его по ветвям акации.
– Почему ты его мне предлагаешь? – с подозрением спросил я. – Ведь именно ты ответственна за эту засуху.
– Я хочу показать тебе, что я твоя соседка, а не враг, – ответила Мумби.
– Ты нарушила закон, – сказал я. – Ты враг нашей культуры.
– Это – плохой закон, – ответила она. – Я уже больше четырех месяцев живу на этом холме. Я каждый день собираю хворост, сшила два новых одеяла, готовлю себе еду, носила воду от реки, пока река не высохла, а теперь ношу из колодца. Разве стоит выбрасывать меня из жизни, если я умею столько всего?
– Тебя не выбрасывают из жизни, Мумби, – сказал я. – Именно потому, что ты всю жизнь занималась всем этим многие годы и теперь ты наконец можешь отдохнуть и предоставить другим заниматься этими делами.
– Но я больше ничего не умею! – возмутилась она. – Какой смысл жить, если я не могу делать то, что умею?
– Семьи всегда заботятся о своих стариках, как и о больных, – сказал я. – Таков обычай.
– Это хороший обычай, – согласилась Мумби. – Но я не чувствую себя старухой. – Она помолчала. – Ты хоть знаешь, когда я единственный раз в жизни почувствовала себя старухой? Когда мне не разрешали ничего делать у себя в шамба. – Она нахмурилась. – Мне это совсем не понравилось.
– Мумби, ты обязана примириться со своим возрастом, – ответил я.
– Я это уже сделала и поэтому-то переселилась на твой холм, – сказала она. – А теперь ты должен примириться со своей засухой.
На четвертом месяце засухи моих ушей достигли разные вести.
Нджоро зарезал скот и держал теперь геренуков[19], которые не пьют, а слизывают росу с листьев, и все бы ничего, но кикуйю обычно не разводят диких животных, поскольку обычаями это не одобряется.
Камбела и Нджогу вернулись в Кению и забрали семьи с собой.
Кубанду, житель соседнего поселка, накопил у себя много воды, прежде чем высохла река, и когда люди это обнаружили, то сожгли его хижину и убили скот.
На западных равнинах вспыхнул низовой пожар, и одиннадцать шамба сгорело прежде, чем его удалось погасить.
Коиннаге все чаще приходил к матери, их споры становились все громче и бесплоднее.
Даже Ндеми, прежде считавший, что мундумугу всегда прав по определению, вновь начал подвергать сомнению необходимость засухи.
– Однажды ты сам станешь мундумугу, – сказал я ему. – Вспомнишь тогда мои уроки. – Я помолчал. – А как бы ты поступил в аналогичной ситуации?
Он ответил не сразу.
– Я бы, вероятно, оставил ее жить на холме.
– Это противоречит нашей традиции.
– Возможно, – сказал он. – Но она и так живет на холме, а кикуйю, которые не живут на холме, страдают. – Он задумчиво помолчал. – Возможно, пришло время расстаться с определенными традициями, а не карать целый мир за то, что одной старухе вздумалось их игнорировать.
– Нет! – возбужденно ответил я. – Когда мы жили в Кении, европейцы явились к нам и убедили, что можно отвергнуть традиции. Мы обнаружили, что это очень легко, и стали отвергать один обычай за другим, пока не отвергли их столько, что из кикуйю превратились в черных европейцев.
Я помолчал, потом понизил голос:
– Вот почему мы пришли на Кириньягу, Ндеми, – чтобы снова стать кикуйю. Ты пропустил мимо ушей все мои наставления за последние два месяца?
– Я тебя слушал, – ответил Ндеми, – я просто не понимаю, почему ее стремление жить на этом холме делает ее менее кикуйю.
– Два месяца назад ты без труда это понимал.
– Два месяца назад моя семья не голодала.
– Одно с другим никак не связано, – ответил я. – Она нарушила закон. Она понесет наказание.
Ндеми помолчал.
– Я размышлял об этом.
– И?
– И разве не существует различных степеней тяжести преступления? – спросил Ндеми. – Конечно же, ее проступок не так тяжел, как если бы она убила свою соседку. А если существуют различные степени тяжести преступления, то почему не может существовать различных степеней наказания?
– Ндеми, давай я объясню еще раз, – сказал я, – потому что настанет день, когда ты займешь мое место и станешь мундумугу, и в этот день твой авторитет должен оказаться непоколебимым. Среди прочего это означает, что кара для всех, кто не признает твоего авторитета, тоже должна оказаться абсолютной.
Он долго смотрел на меня.
– Это неправильно, – наконец ответил он.
– Что именно?
– Ты наслал засуху не потому, что она нарушила закон, – проговорил он. – Ты заставляешь Кириньягу страдать, потому что она ослушалась тебя.
– Это одно и то же, – сказал я.
Он глубоко вздохнул и задумчиво нахмурил юношескую бровь.
– Я в этом совсем не уверен.
И тогда я понял, что он еще очень, очень долго не будет готов занять место мундумугу.
Прошло пять месяцев с начала засухи, и однажды днем Коиннаге снова поднялся на холм, но на этот раз ссоры не последовало. Он пять минут поговорил с Мумби, после чего ушел в деревню, не бросив в мою сторону ни единого взгляда.
Через двадцать минут Мумби вскарабкалась на вершину холма и встала у ворот моего бома.
– Я возвращаюсь в шамба Коиннаге, – возвестила старуха.
Меня охватило колоссальное облегчение.
– Я знал, что рано или поздно ты признаешь свою неправоту, – ответил я.
– Я возвращаюсь не потому, что осознала свою неправоту, – возразила она. – А потому, что неправ ты, и я не позволю тебе больше вредить Кириньяге. – Она помолчала. – У Кибо молока нет, ее ребенок умирает. Моим внукам скоро нечего будет есть.
Она испепелила меня взглядом.
– Лучше бы ты сегодня же принес нам дождь, старик.
– Я помолюсь Нгаи о дожде, как только ты вернешься к себе домой, – пообещал я.
– Лучше бы ты Его не просил, – сказала она. – Лучше бы ты Ему сразу приказал.
– Ты кощунствуешь.
– И как же ты намерен покарать меня за мое кощунство? – спросила она. – Устроишь потоп и уничтожишь то, что осталось от нашего мира?
– Я ничего не уничтожал, – возразил я. – Это ты нарушила закон.
– Взгляни на высохшую реку, о Кориба, – сказала она, указывая на подножие холма. – Внимательно посмотри, ибо это Кириньяга, бесплодная и неизменная.
Я посмотрел на русло реки.
– Ее неизменность – одно из ее достоинств, – заметил я.
– Но это же река, – сказала она. – А все живое меняется, и даже кикуйю.
– Не на Кириньяге, – непреклонно ответил я.
– Меняется или умирает, – продолжила она, – а я не собираюсь умирать. Ты выиграл сражение, о Кориба, но война еще не окончена.
Прежде чем я успел ответить, она развернулась и пошла обратно в деревню по длинной извилистой тропе.
В тот день я вернул дождь. Река наполнилась водой, поля зазеленели, коровы, козы и животные саванны утолили жажду и восстановили силы, а мир Кириньяги вернулся к здоровой и энергичной жизни.
Но с тех пор Нджоро больше никогда не называл меня мзее