, как у кикуйю принято уважительно обращаться к мудрым старцам. Сибоки построил два крупных хранилища для воды, каждое размером с большую хижину, и поклялся причинить вред любому, кто появится поблизости. Даже Ндеми, прежде без вопросов впитывавший все, чему я его учил, теперь словно бы взвешивал и внимательно обдумывал каждое мое заявление.
Ребенок Кибо не выжил, а Мумби жила в ее бома, пока Кибо не выздоровела, после чего построила себе новую хижину в шамба Коиннаге. Поскольку эта территория официально считалась его собственностью, я предпочел не замечать этого. Она прожила там до следующих больших дождей, а потом так ослабела, что наконец согласилась перебраться в хижину, которую занимала раньше. Теперь, когда ей и в самом деле требовалась помощь близких, она принимала ее, но потом Коиннаге сказал, что с того дня, как старуха покинула мой холм, она больше не пела.
Что до меня, то я провожу долгие дни у себя на холме, гляжу на то, как течет река, холодная, чистая, неизменная, и нередко с тревогой размышляю, не изменил ли я каким-нибудь образом течение другой, куда более важной реки, по которой плывем мы все.
Лотос и копье
МАЙК РЕЗНИК преуспел в смешивании магии древних африканских преданий с футуристическим волшебством научной фантастики. Майк пишет, как мудрый старый знахарь из джунглей, – приседая перед мерцающим пламенем костра и сдерживая голодных животных темной ночью за краем поляны, прилежно измельчая и смешивая таинственные ингредиенты во что-то гораздо более мощное, чем входящие в его состав корни и экстракты.
Думаете, я преувеличиваю? Обратите внимание на награды, которые он выигрывает и на которые номинирован. Посмотрите на «Хьюго» и посмотрите, сколько раз его имя упоминается в качестве победителя или номинанта. Разве это не волшебство? Да, да, я знаю – вы щелкаете пальцами и говорите: «Ага, теперь я понимаю!»
Но понимаете ли вы? Понимаю ли я? Волшебства часто меньше или больше, чем кажется. Вот почему это – волшебство.
Это подводит нас, причем логичнее, чем мы могли бы предположить, к «Лотосу и копью».
Майк начинает с пересказа старой африканской притчи о слоне, взбирающемся на гору Кения в поисках Нгаи, Который «правил вселенной со Своего золотого трона». Чего хочет слон и что он на самом деле получает, задает тон истории.
Кикуйю – племя из страны Кения на Земле – живет, строго соблюдая древние традиции, в терраформированном мире Кириньяга. Кориба – мундумугу (знахарь) деревни в этом мире – столкнулся с проблемой. То, как он решает эту проблему, и достигнутый результат, возможно, не соответствуют ожиданиям спрашивающих.
Конечно, все это волшебство – такое волшебство, которое Майк Резник привносит в историю.
Не надо верить мне на слово – испытайте это сами.
ЧАСТО В АФРИКЕ можно увидеть мужчину, совершенно ничем не обремененного, идущего впереди своей жены, которая сгибается под тяжестью дров или воды, которые она несет. Когда-то это имело смысл – он должен был отпугивать любых животных, которые могли на нее напасть. Но за последние полвека или даже больше на обочинах было не так уж много животных, тем более – опасных. Тем не менее мужчинам есть чем заняться, кроме как часами украшать себя.
К этому, седьмому, рассказу в цикле Кириньяга начала разваливаться по краям. Трудно вести традиционный образ жизни, когда для этого нет причин. Если мужчины XX века могли хотя бы притворяться, что от них есть польза, то что можно сказать о моих мужчинах из Кириньяги XXII века? Как вы приспосабливаетесь к жизни, в которой нет ни целей, ни наград, ни даже каких-либо угроз?
Итак, я написал рассказ, и в 1993 году он был номинирован на премию «Хьюго» за лучший короткий рассказ.
The Lotus and the Spear. Первая публикация в журнале Isaac Asimov's Science Fiction Magazine в августе 1992 года.
Октябрь 2135 года
Давным-давно, много-много веков назад, жил-был слон, который как-то раз взбирался на вершину Кириньяги – люди теперь называют ее горой Кения, – пока не достиг самой вершины, где с золотого трона Нгаи правил Вселенной.
– Зачем ты искал меня? – спросил Нгаи.
– Я пришел к Тебе с просьбой превратить меня в кого-нибудь другого, – сказал слон.
– Я создал тебя самым сильным и могущественным из всех тварей земных, – ответил Нгаи. – Тебе не надо бояться ни льва, ни леопарда, ни гиены. Куда бы ты ни шел, все остальные созданные Мной существа торопятся освободить тебе тропу. Почему же тебе расхотелось быть слоном?
– Как я ни силен, всегда есть другие слоны, которые обладают большей силой, – ответил слон. – Они забирают себе всех самок, и мое семя умрет во мне, и они отгоняют меня от ям с водой и сочной травы.
– И чего же тебе надобно от меня? – вопросил Нгаи.
– Я и сам не знаю, – ответил слон. – Мне хотелось бы стать жирафом, потому что на кронах деревьев всегда есть зеленые свежие листья и, куда бы жираф ни направился, он везде найдет себе пропитание. Или нет… кабаном-бородавочником – он везде может найти корешки и съесть их. А орлан-крикун выбирает себе самку на всю жизнь, и, даже если он не так силен, чтобы защитить ее от посягательств сородичей, которые захотят отбить ее, его глаза настолько остры, что он увидит врага издалека и успеет укрыть самку. В общем, преврати меня в кого сам пожелаешь, – заключил слон. – Доверяюсь Твоей мудрости.
– Да будет так, – провозгласил Нгаи. – С этого дня у тебя будет хобот, и ты сможешь доставать самую изысканную листву с верхушек акаций. Я дам тебе огромные бивни, чтобы ты мог выкапывать из земли воду и корни в любом уголке моего мира. И там, где у орлана-крикуна есть только его острое зрение, у тебя будут обоняние и слух, которые будут превосходить эти чувства у любого животного.
– Чем я могу отблагодарить Тебя? – радостно воскликнул слон, когда Нгаи начал превращение.
– Ты можешь вовсе и не захотеть Меня благодарить, – ответил Нгаи.
– Как так? – удивился слон.
– Ведь после всего сказанного и сделанного ты все равно останешься слоном.
На терраформированной планете Кириньяга выдаются такие дни, когда быть мундумугу, знахарем и шаманом, очень легко. В такие дни я обновляю заклинания, наложенные на пугал в полях, раздаю амулеты и мази больным, рассказываю детям сказки, делюсь мыслями с советом старейшин и учу своего юного помощника Ндеми законам и обычаям кикуйю; потому что мундумугу – это больше, чем простой создатель амулетов и заклятий, больше, чем просто голос разума в совете старейшин: мундумугу – хранитель традиций, которые делают народ кикуйю таким, какой он есть.
А иногда быть мундумугу очень сложно. Когда я решаю какой-нибудь спор, одна сторона обязательно остается мной недовольна. Или когда приходит такая болезнь, с которой мне не справиться; и я понимаю, что вскоре придется говорить семье умирающего, что его вскоре придется оставить на съедение гиенам. Или когда я вижу, что Ндеми, который когда-нибудь станет мундумугу, абсолютно не готов принять на себя мои обязанности в тот день, когда мое старое, морщинистое тело откажет.
Но иногда, очень редко, быть мундумугу просто ужасно – когда перед тобой встает проблема, против которой вся мудрость кикуйю – не более, чем пыль на ветру.
Такой день начинается как обычно. Я просыпаюсь и выхожу из моего бома, завернувшись в одеяло, – несмотря на то что вскоре станет тепло, солнце еще не успело прогнать ночную прохладу. Я разжигаю огонь и сажусь рядом, поджидая Ндеми, который наверняка опять опоздает. Иногда я сам удивляюсь его богатому воображению, он ни разу не повторил свое оправдание дважды.
Со старостью ко мне пришла привычка жевать по утрам листья ката[20], чтобы кровь бодрее текла по телу. Ндеми не одобряет эту привычку, поскольку его учили использовать кат в качестве лекарства и он знает, что кат вызывает привыкание. Я снова объясню ему, что без этого листа я буду мучиться от боли, пока солнце не окажется над самой головой; что, когда он будет таким же, как я, его мускулы и тело тоже перестанут выполнять приказы и начнут приносить страдания. В ответ он только пожмет плечами, кивнет и позабудет все до следующего утра.
Наконец мой помощник придет и, объяснив, почему он сегодня опоздал, снесет калебасы к реке и наполнит их водой, затем соберет хворост и принесет его к бома. Затем мы начнем ежедневное занятие, когда я, возможно, буду объяснять ему, как приготовить притирание из стручков акации, а он будет сидеть, стараясь не ерзать, и демонстрировать такое владение собой, что пройдет десять-двенадцать минут, прежде чем он спросит, когда я научу его, как превратить врага в насекомое, чтобы он мог наступить на него и раздавить.
Наконец мы отправимся в хижину, где я преподам ему основы управления компьютером, ведь после моей смерти именно Ндеми будет контактировать с Техподдержкой и запрашивать коррекцию орбиты, чтобы влиять на погоду так, чтобы на иссушенные равнины пролился дождь и чтобы дни стали короче или длиннее, как при настоящей смене времен года.
Затем, если это будет ничем не примечательный день, я наполню сумку амулетами и пойду по полям, отводя таху – сглазы, наложенные на поля, убеждаясь, что они будут продолжать приносить пищу, от которой зависит вся наша жизнь. А если пойдут дожди и все вокруг зазеленеет, то я, возможно, принесу в жертву козу, дабы отблагодарить Нгаи за Его милость.
Неудачный день я обычно распознаю2 прямо на рассвете. Хотя, конечно, бывают и другие признаки: помет гиены у моего бома, верный знак таху, или ветер подует вдруг с запада, тогда как все благоприятные ветры дуют исключительно с востока.
Но тот день, о котором я веду рассказ, выдался безветренным, даже гиены не побывали ночью в моем бома. Он начинался как обычно. Ндеми опоздал – на этот раз, как он утверждал, на тропе, шедшей по холму к моему дому, он увидел черную мамбу, и ему пришлось ждать, пока она скроется в высокой траве. Я только закончил учить его молитве о здоровье и долгих годах жизни, которую ему придется возносить каждый раз при рождении ребенка, как у моего бома появился Коиннаге, наш вождь.