– Такую проблему тебе не разрешить, мундумугу, это выше твоих сил, – сказал Мурумби, – она часть того сообщества, которое ты так настойчиво стараешься сохранить.
– Нет проблемы, у которой нет решения, – промолвил я.
– Вот же она, – убежденно ответил Мурумби.
Я оставил его у пепелища, сильно сомневаясь, что он так уж неправ.
Целых три дня я провел в одиночестве на своем холме. Я не спускался в деревню, не совещался со старейшинами. Когда старому Сибоки понадобилась новая порция мази, я отправил ее с Ндеми, а когда настало время обновлять заклятия на пугалах, я объяснил Ндеми, как справиться с этим, и отправил его вместо себя, ведь я был занят куда более серьезной проблемой. В некоторых культурах, насколько мне было известно, самоубийство считалось весьма почетным способом разрешения определенных вопросов, но кикуйю никогда не относились к ним.
Более того, мы создали на этой планете Утопию, а признать самоубийства, происходящие время от времени, значило, что это не Утопия для всех, живущих здесь, что, в свою очередь, означало, что это вовсе не Утопия.
Однако мы строили Утопию в строгом соответствии с законами традиционного общества кикуйю, которое существовало в Кении до прихода европейцев. Именно европейцы, а вовсе не сами кикуйю, начали перемены в нашем обществе насильственными методами – следовательно, я никак не мог позволить Мурумби изменить наш образ жизни.
Самый очевидный выход из положения – это каким-то образом воодушевить его – и других, подобных ему, – на эмиграцию в Кению, но об этом не может быть и речи. Сам я получил образование в Англии и Америке, но кикуйю, живущие на Кириньяге, в большинстве своем были людьми, которые настаивали на традиционном образе жизни на Кириньяге (правительство Кении считало таких фанатиками и было только радо избавиться от них). Это означало, что они не только не справятся с техникой, пронизывавшей насквозь все кенийское общество, но и не смогут научиться ею управлять, поскольку не умеют ни читать, ни писать.
Поэтому Мурумби и те, кто наверняка последует за ним, не смогут улететь ни в Кению, ни куда-либо еще. Значит, они должны остаться.
Раз они остаются, то есть только три возможных выхода из положения, каждый из которых никуда не годится.
Вариант первый: юноши будут время от времени сдаваться и заканчивать жизнь самоубийством, как четверо их товарищей. Этого я не мог позволить.
Второй вариант: они постепенно привыкнут к ленивой и праздной жизни, которую ведут многие мужчины кикуйю, и даже начнут наслаждаться ею и защищать ее, как и все прочие жители деревни. Этого просто не могло случиться.
И третий вариант: я мог принять предложение Мурумби и пустить масаи и вакамба на северные равнины, но это будет глумлением над всеми нашими усилиями сделать Кириньягу планетой для одних кикуйю. Этот вариант я даже не рассматривал, ибо я не позволю разразиться войне, которая уничтожит нашу утопию ради его утопии.
Три дня и три ночи я искал четвертый вариант. Утром четвертого дня, плотно завернувшись в одеяло, чтобы защититься от ночного холода, я вышел из своей хижины и разжег огонь.
Ндеми, как обычно, опоздал. Когда он наконец пришел, то сел на землю и, потирая правую ступню, объяснил, что подвернул ее, поднимаясь на холм. Однако я, ничуть не удивившись, подметил, что, уходя с моими бурдюками, он прихрамывал на левую ногу.
Вернувшись, он приступил к выполнению своих обычных обязанностей – собирал хворост и выметал сухие листья за пределы бома. Я молча наблюдал за ним. Я выбрал его себе в ученики и в преемники, поскольку он был самым умным и талантливым из всех детишек. Именно Ндеми придумывал новые игры и всегда был вожаком. Когда я проходил мимо стайки ребятишек, Ндеми первым просил меня рассказать какую-нибудь историю и быстрее всех улавливал скрытую мораль сказки.
Короче говоря, он был бы идеальным кандидатом для самоубийства через пару лет, если б я не предотвратил это, взяв его себе в помощники.
– Садись, Ндеми, – сказал я, когда он закончил подметать листья и бросил мусор на гаснущие угли костра.
Он опустился рядом со мной.
– Что мы будем изучать сегодня, Кориба? – спросил он.
– Сегодня мы просто поговорим, – сказал я. Он явно расстроился, и я быстро добавил: – У меня есть одна проблема, и я надеюсь, что ты поможешь мне ее решить.
Он опять оживился.
– Проблема – это юноши, что убивают себя, да? – поинтересовался он.
– Верно, – кивнул я. – Как ты думаешь, почему они это делают?
Он пожал худенькими плечами:
– Не знаю, Кориба. Наверное, потому что они сумасшедшие.
– Ты действительно так считаешь?
Он снова пожал плечами:
– На самом-то деле – нет. Наверное, какой-то враг наложил на них проклятие.
– Не иначе.
– Да, точно, – уверенно повторил он. – Разве Кириньяга – не Утопия? Кто же откажется здесь жить?
– Я хочу, Ндеми, чтобы ты напрягся и вспомнил то время, когда ты еще не начал каждый день приходить ко мне.
– Я и так все помню, – ответил он. – Это было не так давно.
– Отлично, – ответил я. – А помнишь ли ты, чего ты хотел больше всего?
– Играть, – улыбнулся он. – И охотиться.
– Нет, нет, – я покачал головой. – Я не то имею в виду. Ты помнишь, чем ты хотел заниматься, когда станешь мужчиной?
Он нахмурился:
– Ну, хотел взять жену, обзавестись шамба.
– Почему ты нахмурился, Ндеми? – поинтересовался я.
– Потому что не хотел я этого, если честно, – ответил он. – Но другой ответ не приходит мне на ум.
– Напрягись и хорошенько подумай, – посоветовал я. – Думай сколько хочешь, потому что это очень важно, а я подожду.
Потянулись долгие минуты молчаливого ожидания, и наконец он повернулся ко мне:
– Я не знаю. Но мне бы не хотелось вести такую жизнь, какую ведут мой отец и братья.
– Так чего бы ты хотел?
Он беспомощно пожал плечами:
– Ну, другого чего-нибудь.
– Чего именно?
– Не знаю, – повторил он. – Чего-нибудь… – он поискал слово, – чего-нибудь более волнующего. – Он подумал над сказанным и удовлетворенно кивнул. – Даже у импалы, пасущейся в полях, более волнующая жизнь, потому что ей все время приходиться опасаться гиен.
– Но разве импала не предпочла бы, чтоб гиен вообще не было? – коварно ввернул я.
– Конечно, – кивнул Ндеми. – Потому что так бы ее никто не убил и не съел. – И тут же задумался. – Но ведь если бы не было гиен, ей бы не пришлось быстро бегать, а если бы она разучилась быстро бегать, она бы перестала быть импалой.
И вот тут-то передо мной и забрезжило решение.
– Значит, гиена делает импалу такой, какая она есть, – подвел итог я. – А следовательно, импале, так или иначе, необходимо какое-то животное, которого она будет бояться.
– Я не понимаю, Кориба, – он удивленно уставился на меня.
– Думаю, мне пришла пора стать гиеной, – задумчиво провозгласил я.
– Что, прямо сейчас? – взволнованно спросил Ндеми. – А можно, я посмотрю?
Я покачал головой.
– Нет, не прямо сейчас. Но скоро, очень скоро. Ведь если жизнь импалы определяет угроза, исходящая от гиены, я должен найти похожий способ определить судьбу тех юношей, которые сошли с истинного пути кикуйю, но не могут покинуть Кириньягу.
– А у тебя будут пятна, лапы, хвост? – надоедал вопросами Ндеми.
– Нет, – ответил я. – Но тем не менее я все равно стану гиеной.
– Не понимаю, – сказал Ндеми.
– Я и не ждал, что ты поймешь, – произнес я. – Зато Мурумби поймет.
Я понял, что тот вызов, в котором он так нуждается, ему может бросить лишь один человек на всей Кириньяге. И этим человеком был я.
Я послал Ндеми в деревню сказать Коиннаге, что хочу обратиться к совету старейшин. Позже я нацепил церемониальный головной убор, раскрасил лицо, чтобы сделать его устрашающим, и, наполнив кошель различными амулетами, направился в деревню, где в бома Коиннаге собрались все старейшины. Я терпеливо ждал, пока он объявит о моем намерении обсудить с ними серьезнейший вопрос – ибо даже мундумугу не разрешается выступать прежде вождя, – а затем встал и обратился к собранию лицом.
– Я бросил кости, – молвил я. – Я гадал по внутренностям козла и изучил рисунок мух на недавно умершей ящерице. Теперь знаю, почему Нгала с голыми руками вышел к стае гиен и почему умерли Кейно и Ньюпо.
Я помедлил для создания пущего драматического эффекта и удостоверился, что все внимательно слушают.
– Так скажи нам, кто наслал таху, – взмолился Коиннаге, – чтоб мы расправились с ним.
– Все не так просто, – ответил я. – Прежде выслушайте меня. Носитель таху – Мурумби.
– Да я убью его! – закричал Кибанья. – Он повинен в смерти моего Нгалы!
– Нет, – возразил я. – Вы не должны убивать его, ибо не он источник таху. Он просто переносчик.
– Корова, напившаяся отравленной воды, не является источником плохого молока, но мы все же убиваем ее, – настаивал Кибанья.
– Мурумби не виноват, – твердо заявил я. – Он невиновен, как и твой сын, и его нельзя убивать.
– Но кто же тогда наслал таху? – продолжал стоять на своем Кибанья. – Только кровь может смыть кровь моего сына!
– Это очень древнее таху, насланное на нас масаи, когда мы еще жили в Кении, – сказал я. – Тот человек уже мертв, но он был очень мудрым мундумугу, ибо таху пережило его. – Я вновь помолчал. – Я сражался с ним в мире духов, и не раз. Часто я побеждал, но иногда моя магия оказывалась недостаточно сильна, и тогда-то таху падало на одного из наших юношей.
– Как нам узнать, кто из юношей носит в себе таху? – спросил Коиннаге. – Или каждый раз придется ждать, пока кто-то умрет, чтобы убедиться, что на нем-то и лежало проклятие?
– Есть определенные способы, – ответил я. – Но известны они только мне. Когда я расскажу вам, что вы должны делать, я пойду по остальным деревням и навещу каждое поселение юношей, чтобы проверить, нет ли в ком-либо из них таху.