– О чем я позабыл? – требовательно осведомился он. Орлан-крикун заложил петлю к земле и выхватил рыбу из речки. – Ты можешь меня испытать и увидишь, какая хорошая у меня память.
– Ты забыл, что подлинная ценность истории в том, что от нее получит слушатель, – сказал я. – Я мог бы просто приказать тебе не опаздывать, как ты предложил, но цель моей истории в том, чтобы ты своим умом понял, почему опаздывать не следует. – Я помолчал. – И ты также забываешь, что мы не должны пытаться стать европейцами по той причине, что мы уже однажды так попытались и стали только кенийцами.
Он молчал очень долго. Потом взглянул на меня.
– Можно пропустить сегодняшний урок? – попросил он. – Ты о многом заставил меня задуматься.
Я кивнул в знак позволения.
– Приходи завтра, и мы обсудим то, о чем ты думал.
Он встал и пошел вниз по извилистой тропе, ведущей с моего холма в деревню. И хотя на следующий день я прождал его до тех пор, пока солнце не поднялось высоко, он так и не явился.
Недавно оперившимся птенцам свойственно проверять свои способности к полету, а молодым людям – испытывать терпение старших. Я не сердился на Ндеми, а просто ждал, пока он вернется, присмирев, и возобновит обучение.
Но теперь я остался без помощника, освобождавшего меня от повседневных дел, и поэтому вынужден был каждый день спускаться в деревню, заклинать пугала и садиться рядом с Коиннаге в совете старейшин. Я приносил новую мазь для больных суставов старого Сибоки и жертвовал козу, чтобы Нгаи благосклонно отнесся к планируемому замужеству Маруты с человеком из другого клана.
И, как всегда при таких обходах, меня сопровождали деревенские дети, умолявшие задержаться и рассказать им историю. Два дня я был слишком занят, поскольку у мундумугу много дел, но утром третьего дня у меня выдалась свободная минутка, и я собрал их вокруг себя в тени акации.
– Какую историю вы бы желали услышать? – спросил я.
– Расскажи нам о старых днях, когда наш народ еще обитал в Кении, – сказала девочка. Я улыбнулся. Они всегда просили рассказать им про Кению. Не то чтоб они знали, где Кения и что она значит для кикуйю. Но, когда мы жили в Кении, львы, носороги и слоны еще не вымерли, а детям нравятся истории, где животные говорят и оказываются умнее их, и эту мудрость они впитывают, пока я рассказываю.
– Отлично, – сказал я. – Я поведаю вам историю о глупом льве.
Они сели или опустились на корточки полукругом, с восторгом глядя на меня, и я продолжил:
– Однажды глупый лев жил на склонах священной горы Кириньяга, и поскольку он был глуп, то не поверил, что Нгаи даровал эту гору Гикуйю, первому из людей. И вот однажды утром…
– Это неправильно, Кориба, – сказал один из мальчиков.
Я всмотрелся в него слабыми глазами и увидел, что это Мдуту, сын Кареньи.
– Ты перебил своего мундумугу, – резко бросил я. – И, что еще хуже, ты осмелился ему противоречить. Почему?
– Нгаи не даровал Кириньягу Гикуйю, – произнес Мдуту, поднявшись с земли.
– Наверняка это было так, – возразил я. – Кириньяга принадлежит кикуйю.
– Этого не могло быть, – настаивал он, – ибо Кириньяга – слово не из языка кикуйю, это слово масаи. Кири означает «гора» на языке маа, а ньяга – «свет». Разве не более вероятно, что Нгаи даровал эту гору масаи, а наши воины отбили ее у них?
– Откуда ты узнал, что эти слова означают на языке масаи? – потребовал я ответа. – Никто на Кириньяге не владеет этим языком.
– Ндеми нам рассказал, – ответил Мдуту.
– Ну так что ж, Ндеми ошибается! – вскричал я. – Истину передал Гикуйю через девятерых своих дочерей и девятерых зятьев, и она неизменна. Кикуйю – избранный Нгаи народ. Как дал Он копье и Килиманджаро масаи, так дал Он палку-копалку и Кириньягу нам. Кириньяга всегда принадлежала кикуйю и всегда будет им принадлежать!
– Нет, Кориба, ты ошибаешься, – сказал негромкий высокий голосок, и я развернулся взглянуть на нового спорившего. Я увидел малышку Тими, дочь Нджому, от силы семи лет, и она тоже встала, чтобы возразить мне.
– Ндеми говорит, что много лет назад кикуйю продали Кириньягу европейцу по имени Джон Бойес за шесть коз, и британское правительство заставило его вернуть ее нам.
– Ты кому веришь? – угрожающе спросил я. – Юноше, который прожил всего пятнадцать долгих дождей, или своему мундумугу?
– Не знаю, – бесстрашно ответила она. – Он называет нам места и даты, а ты рассказываешь побасенки про мудрых слонов и глупых львов. Очень трудно выбрать.
– Значит, вместо истории про глупого льва, – сказал я, – будет уместно поведать вам историю про самоуверенного мальчика.
– Нет-нет, – закричали некоторые дети, – про льва!
– Тихо! – бросил я. – Вы будете слушать то, что я вам расскажу!
Протесты смолкли, и Тими снова села.
– Жил-был умный мальчик, – начал я.
– Имя ему было Ндеми? – перебил Мдуту с улыбкой.
– Имя ему было Легион, – ответил я. – Не смей меня больше перебивать, иначе я уйду и вы не услышите от меня больше никаких историй до следующего времени дождей.
Улыбка исчезла с лица Мдуту, и он виновато склонил голову.
– Как я сказал, он был очень умен и работал в шамба своего отца, пас коз и коров. И поскольку он был умен, то все время размышлял и однажды придумал, как облегчить свои труды. Он пошел к отцу и сказал, что видел сон, и в этом сне они построили ограду, утыканную колючками, чтобы удерживать скот внутри, а гиен – снаружи, и он уверен, что если построить такую ограду с колючками, то больше не надо будет следить за скотом, а свободное время можно будет уделить другим вещам.
– Я рад, что ты пользуешься данным тебе умом, – сказал отец мальчика, – но эту идею прежде уже испытывали европейцы. Если хочешь освободить себя от возложенных на тебя обязанностей, придумай другой способ.
– Но почему? – возразил мальчишка. – То, что ее придумали европейцы, не делает ее хуже. В конце концов, она же сработала, иначе бы они ее не использовали дальше.
– Ты прав, – отвечал его отец, – но что работает у европейцев, не всегда приносит пользу кикуйю. А теперь возвращайся к своим обязанностям и продолжай размышлять, ибо я уверен, что ты способен придумать идею получше.
Однако мальчик был не только умен, но и самонадеян, так что он отказался следовать совету отца, хотя отец был старше и мудрее. Все свободное время он проводил, сооружая ограду и оснащая ее колючками, и когда закончил приготовления, то загнал внутрь кораля отцовский скот, уверенный, что скот не выберется наружу, а гиены не отыщут пути внутрь. Завершив работу, он лег спать.
Я помолчал, осматривая слушателей. Большинство детей жадно слушали, пытаясь угадать, что будет дальше.
– Он проснулся от гневных криков отца и воплей отчаяния матери и сестер, вскочил и побежал на шум. Он обнаружил, что весь отцовский скот погиб. Ночью гиены, способные перекусить кость своими челюстями, перегрызли столбики, к которым крепилась ограда, скот в испуге бросился прямо на колючки и застрял в них, так что гиены их всех загрызли и сожрали.
Самоуверенный мальчик удивленно смотрел на бойню.
– Как это могло случиться? – спросил он. – Европейцы же применяли такую ограду, и с ними ничего не случалось.
– В Европе нет гиен, – ответил его отец. – Я же тебе говорил, что мы отличаемся от европейцев и что работает у них, не обязательно будет работать у нас, но ты меня не послушал, и теперь мы обречены на нищету, ибо за одну ночь твоя самонадеянность стоила мне скота, который я собирал всю жизнь.
Я замолк, ожидая их реакции.
– И это все? – спросил наконец Мдуту.
– Это все.
– И что это значит? – спросил другой мальчик.
– Ты мне скажи, – ответил я.
Мгновение-другое все молчали. Затем поднялась Балими, старшая сестра Тими.
– Это означает, что лишь европейцам можно пользоваться оградой с колючками.
– Нет, – сказал я. – Вам нужно не просто слушать, но и думать над услышанным.
– Это значит, – сказал Мдуту, – что способы, пригодные для европейцев, не сработают у кикуйю, и самонадеянно было бы думать, что они сработают.
– Верно, – сказал я.
– Неверно, – раздался позади знакомый голос, и я обернулся к стоявшему там Ндеми. – Это всего лишь означает, что мальчишка не додумался оплести колючей проволокой еще и столбики.
Дети посмотрели на него и закивали в знак согласия.
– Нет! – огрызнулся я. – Это означает, что мы обязаны отбросить все европейское, включая все их идеи, ибо они не для кикуйю.
– Но почему, Кориба? – спросил Мдуту. – В чем не прав Ндеми?
– Ндеми сообщает вам факты, – сказал я. – Но поскольку он тоже всего лишь самонадеянный мальчишка, то не может увидеть истину.
– А что это за истина, которую он не может увидеть? – настаивал Мдуту.
– Что если бы идея с оградой с колючками сработала, то на следующий день самоуверенный мальчик позаимствовал бы у европейцев другую, и следующую, и так продолжалось бы до тех пор, пока у него бы не осталось идей кикуйю и его шамба не превратилась в ферму европейца.
– Европа экспортирует зерно, – сказал Ндеми, – а Кения – импортирует.
– Что это значит? – спросила Тими.
– Это значит, – сказал я, – что Ндеми вкусил немного знаний, но пока не понимает, что плод этот опасен.
– Это значит, – возразил Ндеми, – что европейские фермы получают больше пищи, чем требуется для прокорма тамошних племен, а кенийские – недостаточно. А если это так, то некоторые европейские идеи, безусловно, могут оказаться полезны кикуйю.
– Наверное, тебе бы стоило носить обувь как европейцы, – огрызнулся я, – раз ты решил стать одним из них.
Он покачал головой.
– Я кикуйю, а не европеец. Но я не хочу быть невежественным кикуйю. Как мы можем оставаться самими собой, если твои басни скрывают от нас истину?
– Нет, – сказал я, – они ее открывают.
– Прости меня, Кориба, – сказал Ндеми. – Ты великий мундумугу, и я почитаю тебя более всех людей, но в этом ты ошибаешься. – Он помолчал, глядя на меня. – Почему ты никогда не рассказывал, что единственным периодом нашей истории, когда все кикуйю объединились под властью одного вождя, было время, когда нами правил белый человек по имени Джон Бойес?