Дети изумленно ахнули.
– Если мы не будем знать, как это случилось, – продолжал Ндеми, – то как мы сможем предотвратить повторение подобного? Ты рассказываешь нам истории про войны с масаи, чудесные сказки об отваге и победах, но, если верить компьютеру, мы проиграли все войны, в которых сражались с ними. Разве нам не было бы полезно знать об этом, чтобы, случись масаи когда-нибудь прибыть на Кириньягу, мы не вступили бы с ними в бой, обманутые твоими историями?
– Кориба, это правда? – спросил Мдуту. – Это правда, что нашим единственным верховным вождем был европеец?
– И мы никогда не побеждали масаи? – спросил другой ребенок.
– Оставьте нас наедине, – приказал я, – а потом я дам ответы.
Дети неохотно поднялись и отошли на расстояние, где не могли бы подслушать разговор, потом остановились, глядя на нас с Ндеми.
– Зачем ты это сделал? – обрушился я на Ндеми. – Ты уничтожаешь их гордость кикуйю!
– Я не менее горд узнать правду, – сказал Ндеми. – Отчего не должны гордиться ею они?
– Мои истории сочинены так, чтобы внушить им отвращение к путям европейцев и вселить радость от того, что они – кикуйю, – объяснил я, с трудом сдерживаясь. – Ты подрываешь уверенность, необходимую им для того, чтобы Кириньяга оставалась нашей Утопией.
– Большинство из нас никогда не видели европейцев, – ответил Ндеми. – Когда я был младше, мне они часто снились, и в моих снах имели они клыки, как у львов, а их поступь сотрясала землю, точно слоновья. Ну и как подготовит это нас к тому дню, когда мы с ними встретимся?
– На Кириньяге вы с ними никогда не встретитесь, – сказал я. – А цель моих историй – удержать нас на Кириньяге. – Я помолчал. – В свое время мы никогда не встречали европейцев, а потом нас так ошеломили их машины, лекарства и религия, что мы сами попытались превратиться в европейцев, но стали лишь кем-то другим, но не кикуйю. Это не должно повториться.
– Но разве ты не уменьшишь вероятность повторения подобного, – проговорил Ндеми, – если откроешь детям правду?
– Я рассказываю им правду! – возразил я. – Это ты морочишь им головы фактами – фактами, которые ты почерпнул у европейских историков в европейском компьютере.
– А что, факты лгут?
– Дело не в этом, Ндеми, – сказал я. – Они – дети. Они должны учиться так, как учатся дети, как учился ты сам.
– А после того, как они подвергнутся обрезанию и станут взрослыми, ты расскажешь им факты?
Никогда еще он настолько близко не подходил к попытке открытого мятежа – и никто на Кириньяге, если уж на то пошло. Никогда прежде я не гордился ни одним юношей, как в этот миг – Ндеми; даже своим сыном, который решил остаться в Кении. Ндеми был умен, смел, и в его возрасте трудно было не бросать вызов авторитетам. Я решил, что предприму еще одну попытку убедить его, чтобы между нами окончательно не пролегла трещина.
– Ты по-прежнему умнейший из юношей Кириньяги, – сказал я откровенно, – так что я задам тебе вопрос и ожидаю достойного ответа. Ты доискиваешься до истории, а я – до истины. Как ты полагаешь, что важнее?
Он нахмурился.
– Это одно и то же, – ответил он. – История и есть истина.
– Нет, – возразил я. – История есть собрание фактов и событий, подверженное постоянным попыткам переосмысления. Она начинается как правда и превращается в сказку. Мои истории начинаются как сказки и потом становятся правдой.
– Если ты прав, – задумчиво произнес он, – то твои сказки важнее самой истории.
– Ну и отлично, – обрадованно заключил я, полагая, что вопрос исчерпан.
– Но, – добавил он, – я не уверен, что ты прав. Я должен еще подумать над этим.
– Думай, – сказал я. – Ты умный мальчик. Уверен, что ты придешь к правильным выводам.
Ндеми развернулся и пошел к шамба своей семьи. Дети, дождавшись, пока он скроется из виду, ринулись обратно и снова расселись вокруг меня тесным полукольцом.
– Ты ответишь на мой вопрос, Кориба? – спросил Мдуту.
– Я не помню, о чем ты спрашивал, – сказал я.
– Правда ли, что единственным нашим верховным вождем был белый?
– Правда.
– Но как это стало возможным?
Я долго размышлял над ответом.
– Я отвечу тебе, рассказав историю про девочку кикуйю, которая стала – но на очень непродолжительное время – царицей слоновьего народа, – ответил я.
– А какое это имеет отношение к истории о белом человеке, который стал нашим верховным вождем? – настаивал Мдуту.
– Слушай внимательно, – проинструктировал я его, – потому что, когда закончу, задам тебе много вопросов о моей истории, и еще до конца моего рассказа ты сам поймешь ответ на свой вопрос.
Он выжидательно наклонился вперед, и я начал рассказывать.
Я возвратился к себе в бома, чтобы пообедать. Поев, я решил немного вздремнуть в жаркие часы, ибо я стар, а утро выдалось длинное и изматывающее. Я отпустил коз и кур пастись на склоне холма, убежденный, что никто их не украдет, ведь на них метка мундумугу. Стоило мне разложить одеяло в тени под акацией, как я заметил у подножия холма две фигуры.
Сначала мне показалось, что это мальчики из деревни ищут скот, сбежавший с пастбища, но затем фигуры стали подниматься, и я наконец сфокусировал взгляд на них. Фигурой покрупнее была Шима, мать Ндеми, а поменьше – коза, которую она вела на веревке.
Наконец Шима, слегка выбившись из сил, достигла бома, поскольку непривычная к привязи коза то и дело пыталась вырваться.
– Джамбо, Шима, – поздоровался я, когда она вошла в бома. – Что заставило тебя привести козу на мой холм? Ты же знаешь, что тут пасутся только мои козы.
– Это мой подарок тебе, Кориба, – ответила женщина.
– Мне? – удивился я. – Но я же ничем тебе не помог, чтобы ты меня благодарила.
– Однако ты можешь. Ты можешь взять Ндеми обратно. Он хороший мальчик, Кориба.
– Но…
– Он больше никогда не опоздает, – пообещала она. – Он и правда спасал нашего козла от гиены. Он не стал бы лгать своему мундумугу. Он молод, но однажды может стать великим мундумугу. Я знаю, он может, если только ты его научишь. Ты мудр, Кориба, и ты сделал мудрый выбор в лице Ндеми. Не знаю, почему ты его прогнал, но если захочешь взять его обратно, то, обещаю, он никогда больше не будет вести себя плохо. Он просто стремится стать великим мундумугу, как ты. Хотя, – добавила она поспешно, – разумеется, он никогда не превзойдет тебя.
– Ты мне дашь сказать или нет? – раздраженно перебил я.
– Конечно, Кориба.
– Я не прогонял Ндеми. Он сам ушел.
Ее глаза полезли на лоб.
– Сам ушел?
– Он молод, а юности свойственен протест.
– Какой глупец! – сердито воскликнула она. – Он всегда был глупцом. И он поздний ребенок! Он на две недели переношен! Он все время думает, вместо того чтобы работать. Я очень долго считала, что на нем проклятие, но потом ты сделал его своим помощником, а меня – матерью будущего мундумугу, и вот он взял и сам все испортил!
Она бросила веревку, и коза пошла бродить вокруг бома, а сама стала бить себя кулаками в грудь.
– Ну за что меня прокляли? – возопила она. – Ну за что Нгаи послал мне такого глупого сына, потом обнадежил меня, когда направил его к тебе, а теперь проклял вдвойне, вернув его почти взрослым, но неспособным делать работу по дому? Кем он станет? Кто ж примет выкуп за невесту от такого глупца? Он уже слишком большой, чтобы сажать и убирать урожай. Уже слишком поздно выбирать ему невесту и копить выкуп за нее, а кончится все тем, что он поселится среди холостяков на опушке и будет выпрашивать еду. С моей удачей он и умереть нормально не сможет!
Она сделала паузу, набрала в грудь воздух и продолжила причитать, а потом завопила:
– За что Нгаи так меня ненавидит?
– Шима, успокойся, – сказал я.
– Тебе легко сказать! – всхлипнула она. – Твои надежды на будущее не рухнули.
– Мне недолго осталось строить планы на свое будущее, – сказал я. – Но меня тревожит будущее Кириньяги.
– Вот видишь? – Она снова стала причитать и бить себя в грудь. – Вот видишь? Я стала матерью парня, который уничтожит Кириньягу!
– Этого я не говорил.
– Кориба, что он натворил? – спросила она. – Ты мне только скажи. Я велю его отцу и братьям побить его, чтобы вел себя как следует.
– Побои не решат проблемы, – сказал я. – Он юн и сопротивляется моей власти. Так заведено. Вскоре он осознает свои ошибки.
– Я ему объясню, чего он рискует лишиться, и он поймет, что не должен тебе перечить, и тогда он вернется к тебе.
– Попробуй, – подбодрил я ее. – Я стар и еще многое должен ему передать.
– Я сделаю, как ты скажешь, Кориба, – пообещала она.
– Хорошо, – сказал я. – А теперь вернись к себе в шамба и поговори с Ндеми, потому что у меня много других дел.
Но пока я не проснулся и не спустился обратно в деревню, чтобы присоединиться к совету старейшин, я не понимал, насколько много у меня дел на самом деле.
Обычно мы собираемся на совет в поздний послеполуденный час, когда жара спадает, в бома верховного вождя Коиннаге. Один за другим старейшины усаживаются полукругом, а я сажусь по правую руку от Коиннаге. В бома нет ни женщин, ни детей, ни животных, а когда прибывает последний старейшина, Коиннаге начинает собрание. Он объявляет, какие именно дела будут сегодня обсуждаться, и затем я прошу Нгаи помочь нам, чтобы мы приняли правильные решения. В этот день двое жителей деревни попросили совет старейшин определить, кому должен принадлежать теленок, рожденный совместно используемой ими коровой; Себана требовал, чтобы ему позволили развестись с младшей женой, которая уже три года не могла забеременеть; а трое сыновей Киджо остались недовольны тем, как между ними разделили наследство.
Коиннаге совещался со мной шепотом после того, как объявляли очередной вопрос повестки дня, и, как обычно, следовал моим советам. Теленка отдали человеку, который кормил корову во время беременности, дав понять другому, что ее следующий теленок предназначен уже ему; Себане сказали, что развестись с женой он, конечно, может, но выкуп за нее обратно не получит, и он предпочел ее оставить. Сыновьям Киджо было сказано, что они могут либо согласиться с текущим разделом имущества таким, либо, если двое из них согласятся, я положу в бурдюк три цветных камня и предоставлю каждому выбрать камень и символизируемое им шамба. Поскольку каждый понимал, что ему может достаться худший вариант, то только один проголосовал за такое решение, и, как я предполагал, требован