– Ты все еще слишком молод, – сказал я. – Ты должен верить мне, пока не повзрослеешь и не сможешь принимать такие решения.
– Факты от этого не изменятся.
– Нет. А ты – изменишься.
– Но в лучшую ли сторону? – спросил он. – А если ты ошибаешься и, прислушиваясь к твоим советам, я стану таким, как ты, – а значит, тоже буду ошибаться?
– Если ты думаешь, что я ошибаюсь, зачем ты вернулся?
– Выслушать и принять решение, – ответил он. – И снова поговорить с компьютером.
– Этого я тебе не позволю, – сказал я. – Ты и так уже натворил проблем в племени. Из-за тебя они подвергают сомнению каждое мое слово.
– У этого есть причина.
– Может, ты расскажешь, в чем она? – спросил я, пытаясь скрыть сарказм, ведь я на самом деле любил мальчика и хотел вернуть его на свою сторону.
– Кориба, я много лет слушал твои притчи, – проговорил он, – и полагаю, что теперь сам смогу использовать твой метод, показав тебе эту причину.
Я кивнул и ждал продолжения.
– Эту историю следовало бы назвать историей о Ндеми, – продолжил он, – но поскольку я делаю вид, что я Кориба, то назову ее притчей о нерожденном льве.
Я подцепил насекомое со щеки и покатал его между пальцев, пока крошечный панцирь не треснул.
– Слушаю.
– Некогда в утробе матери жил-был нерожденный лев, которому не терпелось повидать мир, – начал Ндеми. – Он проводил много времени, обсуждая это со своими нерожденными братьями. Мир будет для нас отличным местом, заверял он их. Там всегда будет сиять солнце, по равнинам будут бегать стада ленивых жирных импал, а другие звери будут склоняться перед нами, ведь в мире нет животного, могущественнее нас.
Его братья, однако, просили его оставаться там, где он находился.
– Почему ты так спешишь родиться? – спрашивали они. – Тут тепло и безопасно, мы никогда не голодаем. Кто знает, чего нам ожидать в мире снаружи?
Но нерожденный лев не слушал их, и однажды ночью, пока его мать и братья спали, он выскользнул в мир. Он ничего не видел и стал толкать мать в бок, спрашивая:
– А где солнце?
Она сказала, что солнце исчезает каждый вечер, оставляя мир в холоде и мраке.
– По крайней мере, когда оно вернется завтра, – ответил он, пытаясь успокоить себя, – то озарит своим светом жирных ленивых импал, которых мы можем поймать и съесть.
А мать сказала:
– Тут нет импал, ибо с сезоном дождей они откочевали в далекие края. Из еды остались только буйволы. У них жесткая и безвкусная плоть, и в столкновениях с ними гибнет поровну и их, и нас.
– Если мой желудок пуст, то, по крайней мере, дух мой парит, – возразил новорожденный лев, – ибо остальные звери глядят на нас со страхом и завистью.
– Ты очень глупенький даже для новорожденного львенка, – ответила мать. – Леопард, гиена и орел увидят в тебе не объект зависти, а скорее вкусную еду.
– Но, по крайней мере, все они станут бояться меня, когда я вырасту, – сказал новорожденный лев.
– Носорог может нанизать тебя на свой рог, – сказала ему мать, – а слон – хоботом зашвырнуть высоко на деревья. И даже черная мамба не отступит перед тобой, но укусит и убьет, если ты попытаешься приблизиться.
Мать продолжала перечислять зверей, которым не присущи ни страх перед взрослыми львами, ни зависть им, и наконец львенок взмолился, чтобы она замолчала.
– Я совершил ужасную ошибку, родившись на свет, – заявил он. – Мир совсем не таков, каким я его себе представлял, и я хочу воссоединиться с моими братьями в тепле, уюте и безопасности.
Но мать лишь улыбнулась ему.
– О нет, – сказала она не без сострадания. – Как только ты рождаешься, по своему или по моему выбору, ты больше никогда не сможешь вернуться в утробу и стать нерожденным львом. Ты здесь, и здесь будешь всегда.
Закончив историю, Ндеми поднял глаза на меня.
– Это очень мудрая история, – сказал я. – Я бы сам не сочинил лучшей. С первого дня, когда я сделал тебя своим учеником, знал, что ты станешь превосходным мундумугу.
– Ты все еще не понимаешь, – ответил он уныло.
– Я отлично понимаю, о чем эта сказка, – ответил я.
– Но сказка – ложь, – сказал Ндеми. – Я рассказал ее лишь затем, чтобы показать, насколько просто сочинять такие вот лживые истории.
– Это совсем непросто, – поправил я. – Это искусство, доступное лишь немногим, и, когда я убедился, что ты в нем мастер, будет вдвойне печально потерять тебя.
– Искусство или нет, но это – ложь, – повторил он. – Если ребенок услышит эту историю и поверит ей, он будет считать, что львы умеют говорить, а дети могут рождаться на свет по собственному желанию.
Он помолчал.
– Было бы намного проще сказать тебе, что раз я получил знания, неважно – по своей воле или нет, то я не могу теперь очистить свой разум и избавиться от них. Львы не имеют к этому никакого отношения. – Он снова надолго замолчал. – И более того, я не хочу возвращать тебе полученные знания. Я хочу узнать больше, а не забывать уже выученное.
– Нельзя так говорить, Ндеми, – предостерег я его. – Особенно сейчас, когда я вижу, что мои старания принесли плоды, а твои таланты как рассказчика историй рано или поздно превзойдут мои. Ты станешь великим мундумугу, просто позволь мне направлять тебя.
– Кориба, я тебя люблю и уважаю не меньше, чем собственного отца, – ответил он. – Я всегда тебя слушал и пытался научиться у тебя, и я буду продолжать это, если ты мне позволишь. Однако ты не можешь быть единственным источником знаний. Я хочу также узнать то, чему способен меня научить твой компьютер.
– Когда я решу, что ты готов.
– Я уже готов.
– Нет.
На лице его отображалась колоссальная внутренняя битва, и я мог лишь дожидаться ее завершения. Наконец Ндеми глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
– Прости, Кориба, но я не могу продолжать рассказывать сказки, когда могу научиться истинам. – Он положил руку мне на плечо. – Квахери, мвалиму. Прощай, учитель.
– Что же ты станешь делать?
– Я не могу работать в шамба моего отца, – сказал он, – после всего, чему я научился. Но я не хочу и жить в изоляции среди холостяков на лесной опушке.
– И что же тебе остается? – спросил я.
– Я отправлюсь в ту область Кириньяги, которая называется Космопортом, и стану ждать прибытия следующего корабля Техподдержки. Я улечу в Кению и научусь там читать и писать, а когда овладею этими умениями, то стану учиться дальше, чтобы стать историком. И когда я стану достаточно хорошим историком, то вернусь на Кириньягу и начну учить тому, чему научился сам.
– Я бессилен удержать тебя от отъезда, – сказал я, – поскольку хартия нашего мира гарантирует всем гражданам право на эмиграцию. Но если ты вернешься, знай, что, как бы ни были мы близки, я буду противостоять тебе.
– Кориба, я не хочу становиться тебе врагом, – сказал он.
– И я не хочу враждовать с тобой, – ответил я. – Мы были тесно связаны.
– Но все, о чем я узнал, слишком важно для моего народа.
– Это и мой народ тоже, – заметил я. – Это я привел их к нынешнему состоянию, поскольку я всегда принимал решения, которые считал правильными для них.
– Вероятно, теперь им пора самим определяться, что для них будет наилучшим.
– Они не в состоянии делать такой выбор, – сказал я.
– Если они не в состоянии сделать такой выбор, то лишь потому, что ты скрыл знания, на которые у них прав не меньше твоего.
– Пожалуйста, как следует подумай над своим решением, – произнес я. – При всей моей любви к тебе, если ты посмеешь как-либо навредить Кириньяге, я раздавлю тебя, как насекомое.
Он грустно улыбнулся.
– Я шесть лет просил тебя научить меня, как превращать врагов в насекомых, чтобы можно было их давить. Значит, ты наконец научил меня?
Я не выдержал и улыбнулся в ответ. Мне захотелось встать, протянуть к нему руки и обнять, но подобное поведение неприемлемо для мундумугу, так что я просто долго смотрел на него, а потом сказал:
– Квахери, Ндеми. Ты – лучший из них.
– У меня был лучший из учителей, – ответил он.
С этими словами он развернулся и пошел к далекому Космопорту.
Проблемы, спровоцированные Ндеми, не исчезли с его отлетом.
Нджоро пробурил рядом со своей хижиной скважину, и когда я пояснил, что кикуйю не роют скважины, а носят воду от реки, он ответил, что скважина, несомненно, приемлема, ведь это не европейская придумка, а идея народа тсвана, живущего далеко на юге от Кении. Я приказал засыпать все скважины. Тогда Коиннаге стал спорить, что в реке водятся крокодилы и что рисковать жизнями наших женщин ради бессмысленной традиции глупо, и мне пришлось пригрозить ему мощным таху, проклятием, в данном случае – импотенцией, прежде чем он согласился. Потом Кидого – он было назвал своего первенца Джомо в честь Джомо Кениаты, Горящего Копья. Однажды он заявил, что отныне его мальчика следует называть Джонстоном, и мне пришлось пригрозить ему изгнанием в другую деревню, прежде чем он сдался. Но, несмотря на это, Мбура сам изменил свое имя на Джонстона и ушел в далекую деревню еще прежде, чем я успел ему это приказать. Шима продолжала рассказывать всем, кто ее слушал, что я прогнал Ндеми с Кириньяги за его частые опоздания на уроки, а Коиннаге продолжал требовать компьютер с возможностями как у моего.
Наконец, юный Мдуту построил собственный вариант ограды с колючками для скота своего отца, он соединил травяные веревки и шипы и оплел ими столбы, на которых держалась ограда. Я приказал ее снести, и он с тех пор всегда уходил, когда остальные дети собирались вокруг меня послушать сказку. Я чувствовал себя голландским мальчиком из сказки Ганса Христиана Андерсена. Стоило мне заткнуть пальцем одну дыру, как поток европейских идей прорывался в другом месте. А потом произошло совсем странное. Некоторые идеи, очевидно, не были европейскими, и Ндеми никак не мог бы о них рассказать жителям деревни, но они проявились сами по себе.