В то время я не понимал, что общество способно достичь утопии лишь на миг – став идеальным, оно не может меняться и при этом оставаться утопией. В самой природе общества заложено стремление к росту и переменам. Я не знаю, в какой именно момент Кириньяга стала Утопией; этот миг наступил и миновал, а я его не заметил.
Теперь я снова искал Утопию, на сей раз более ограниченной и более реальной: Утопию для одного, для человека, который хозяин своему уму и скорее умрет, чем пойдет на компромисс. В прошлом я немало ошибался и сейчас не испытывал такой радости, как в день отлета на Кириньягу. Став старше и мудрее, я чувствовал спокойствие и уверенность вместо прежних острых эмоций.
Через час после рассвета мы добрались до высокой, окруженной туманом, поросшей зеленой растительностью горы посреди выжженной пустыни. На горизонте маячил одинокий крутящийся пылевой дьявол.
Мы остановились и открыли отсек со слоном. Затем отступили, позволяя Ахмеду осторожно спуститься по рампе, – в каждом его движении сквозила настороженность. Он сделал несколько шагов, словно проверяя, что под ногами снова неподвижная земля, затем вскинул хобот, изучая запахи нового – и одновременно старого – дома.
Огромный зверь медленно развернулся к Марсабиту, и внезапно поведение его полностью переменилось. Больше он не осторожничал, больше не боялся – почти минуту он стоял, жадно вдыхая принесенные воздушными потоками запахи. Затем, даже не оглянувшись, уверенно устремился вверх по склону и исчез в лесу. Мгновением позже мы услышали его трубный клич – он поднимался на гору, чтобы снова объявить ее своим царством.
Я развернулся к Камау.
– Ты бы лучше отвел машину обратно, пока ее не начали искать.
– А ты не поедешь со мной? – изумился он.
– Нет, – сказал я. – Я, как и Ахмед, проведу остаток своих дней на Марсабите.
– Но это означает, что тебе тоже понадобится пройти через зараженную радиацией зону.
– И что с того? – беззаботно пожал плечами я. – Я стар. Сколько мне осталось – недели? Месяцы? Вряд ли больше года. Наверняка груз лет моих убьет меня куда быстрее радиации.
– Надеюсь, что ты прав, – сказал Камау. – Иначе я возненавижу себя за то, что бросил тебя умирать в агонии.
– Я видел людей, которые живут в агонии, – ответил я. – Старые мзее без всякой цели собираются по утрам в парке и просто ждут, пока смерть явится за очередным из них. Я не разделю их судьбу.
Тревога мелькнула на его лице, словно тень ранним утром, и я прочитал его мысли: он думал о том, что теперь ему придется вернуться в город и принять на себя всю ответственность.
– Я останусь здесь, с тобой, – сказал он вдруг. – Я не могу отвернуться от Эдема во второй раз.
– Да какой это Эдем, – сказал я. – Это всего лишь гора посреди пустыни.
– И тем не менее я остаюсь. Мы построим новую утопию. Кириньягу, только на этот раз – правильную.
«У меня тут работа, – подумал я. – Важная работа. А ты покинешь меня под конец, как покинули все. Лучше уж тебе уйти прямо сейчас».
– Ты не переживай из-за властей, – сказал я тем же успокаивающим тоном, каким говорил со слоном. – Верни машину моему сыну, он обо всем позаботится.
– А с какой стати? – подозрительно спросил Камау.
– Потому что я всегда доставлял ему неприятности, и если станет известно, что это я украл Ахмеда из правительственной лаборатории, то неприятность обернется унижением. Поверь мне, он не позволит этому выйти наружу.
– Если твой сын спросит про тебя, что мне ему ответить?
– Правду, – сказал я. – Он не явится сюда.
– А что же его остановит?
– Страх, – сказал я, – что он может меня тут найти и будет обязан забрать с собой.
На лице Камау отражалась его внутренняя битва: ужас вернуться одному боролся с боязнью трудностей жизни на горе.
– Да, мой сын наверняка будет за меня переживать, – произнес он нерешительно, словно полагая, что я стану возражать, или даже надеясь на это. – И я никогда больше не увижу внуков.
«А ты последний кикуйю, скорее даже последний человек, которого я вижу в своей жизни, – подумал я. – Я позволю себе последнюю ложь, замаскированную под вопрос, и если ты не распознаешь ее, значит, уйдешь с чистой совестью, и это будет означать, что я сотворил последний в своей жизни акт милосердия».
– Возвращайся домой, друг мой, – сказал я. – Что в жизни может быть важнее внуков?
– Кориба, – взмолился он, – вернись со мной. Они не накажут тебя, если ты объяснишь, почему ты похитил слона.
– Я не вернусь, – сказал я прямо. – Ни сейчас, ни когда-либо еще. Ахмед и я – мы оба пережитки прошлого. Нам лучше доживать свой век тут, вдали от мира, который мы перестали узнавать, где нам нет места.
Камау посмотрел на гору.
– Вы срослись с ним душами, – произнес он.
– Наверное, так, – согласился я. Положил руку ему на плечо. – Квахери, Камау.
– Квахери, мзее, – неохотно ответил он. – Пожалуйста, помолись Нгаи, чтобы простил мне мою слабость.
Казалось, что он целую вечность заводит двигатель и разворачивает машину в сторону Найроби, но в конце концов он пропал из виду. Тогда я развернулся и начал подниматься по склону.
Я потратил впустую много лет, поскольку искал Нгаи не на той горе. Люди более слабой веры, чем я, могли бы решить, что Он умер или утратил интерес к делам мира, но я-то знал, что если Ахмеда смогли возродить спустя много лет после смерти всех из его племени, то Нгаи обязательно где-то близко, надзирает за этим чудом. Я намеревался провести остаток дня, восстанавливая силы, а утром снова начать поиски Его, теперь уже на Марсабите.
И в этот раз я был уверен – я найду Его.
КилиманджароУтопический миф
Как обычно, посвящается Кэрол, а также Дженис Йен, младшей сестре, которой у меня никогда не было, и Лесли Эндж, внучке, которой я никогда не увидел.
Пролог
2234 год
Нет в Африке зрелища величественнее, чем укрытая снегами вершина Килиманджаро, самой высокой горы на континенте. На южных склонах Килиманджаро был убит крупнейший из когда-либо живших слонов; мой народ верил, что на этой же горе живет Энкаи, наш бог. В ясный день Килиманджаро виден более чем за семьдесят миль. Некогда гора служила домом миллионам зверей и людям племени масаи. Там терлись плечами о стволы акаций слоны, носороги и буйволы, а львы и леопарды ждали беспечных антилоп в засадах у водопоев. А на пологих склонах стояли наши маньяты.
Эти дни давно миновали. На горе больше нет животных, да и людей немного. Масаи ныне живут на другом Килиманджаро, и именно об этом Килиманджаро меня попросили рассказать. В 2122 году эвтопические миры терраформировали на орбитах вокруг Земли, и Эвтопический Совет позволил семидесяти трем группам, стремившимся создать собственную культурную утопию, создать хартии для одного из семидесяти трех миров. Не у всех основателей дела пошли так, как они планировали. Коммунистическая Утопия обанкротилась; на мусульманской вспыхнула жестокая гражданская война; христиане-фундаменталисты ждали, что их Бог подаст им пропитание с небес, и посчитали ниже своего достоинства возделывать поля и собирать урожаи, и не просили о помощи, пока большинство не умерло голодной смертью. Другие миры сталкивались с другими проблемами. Некоторые их преодолели и процветают; некоторые разорились и были покинуты. Один искусственный мир вызывал у моего народа особый интерес – Кириньяга, единственная эвтопическая планета, где поселились африканцы – представители народа кикуйю. Поскольку масаи много веков делят с ними Кению, то, стремясь извлечь урок из ошибок кикуйю, мы изучили всю доступную информацию об этом мире и его обществе – все их триумфы и провалы. В ранние дни колонии, когда народом кикуйю руководил человек по имени Кориба, неудач было значительно больше. И только когда Кориба вернулся в Кению, Кириньяга начала функционировать сплоченно… а затем в какой-то момент совсем позабыла об истинном назначении эвтопических миров: создании подлинной культурной Утопии. На Кириньяге минуло сто двенадцать лет от момента заселения планеты, и мир этот по-прежнему обитаем. Однако, по правде говоря, Кириньяга – просто продолжение Кении. Ей не удалось стать независимым миром, исправившим ошибки, допущенные кенийским обществом – или хотя бы обществом кикуйю. Спустя много лет, даже десятилетий, использования административного ресурса мой народ также добился права на собственную эвтопическую планету; это случилось в 2234 году. Кикуйю назвали свой мир в честь горы, где обитал их бог; мы решили поступить так же – ведь никто не посмеет отрицать, что из двух гор Килиманджаро более впечатляющая, подобно тому, как Энкаи превосходит могуществом Нгаи, бога кикуйю. Получив хартию, мы взяли в оборот терраформистов, наметили контуры будущих ландшафтов, выбрали, каких животных и птиц будем клонировать, какой растительностью засадим поверхность. Я уже упомянул, что мы решили отправиться на Килиманджаро только после того, как старательно изучим историю Кириньяги, чтобы избежать всех их ошибок.
Моя работа – указывать на эти ошибки и разбирать их. Я – Дэвид оле Сайтоти, что означает Дэвид, сын Сайтоти, историк по профессии. Мне, в числе полудюжины специалистов, доверили всестороннее изучение Кириньяги, и, поскольку из них только я выбрал эмиграцию на Килиманджаро, на меня была также возложена обязанность вести записи об истории Килиманджаро. Даже просто заселить пустой мир – грандиозная задача. А преобразить его в Утопию масаев – еще тяжелее. Вряд ли у меня будет возможность вести дневник ежедневно, но самые важные эпизоды нашей ранней истории я зафиксирую.
Я еще не знаю, какую форму обретет наша Утопия, однако в одном – располагая всеми примерами, а особенно – из истории Кириньяги, – не сомневаюсь. На этот раз у нас все получится.