2234 год
Кикуйю были рабами своих традиций, и мы твердо вознамерились избежать этой ошибки. Одежда одного и того же размера подходит не всем, с одним образом жизни то же самое. Масаи сохраняли верность обычаям чуть ли не дольше всех народов Земли, и для тех, кто до сих пор предпочитает традиционный пасторальный уклад жизни, мы отвели половину Килиманджаро, превратив ее в бескрайнее пастбище. До прихода европейцев почти все африканские племена использовали скот в качестве денег. Выкуп за невесту исчисляли в головах скота, вождь наказывал нарушителя, штрафуя его на определенное число голов скота, и так далее. Для масаев скот был особенно важен, поскольку большинство из нас, а в особенности эльмораны, молодые воины, питаются смесью крови и молока. Когда того требовали наши религиозные церемонии, мы приносили в жертву бычка или корову и ели мясо, однако их основной функцией было служить средствами обращения и поставлять кровь и молоко. Вестернизированные масаи отбросили красные одеяния и стали носить слаксы, рубашки, платья и деловые костюмы. Они перестали красить головы красной охрой; они сменили скот на деньги, а копья – на портфели. Но они тоже масаи, и их интересы следовало учесть. Поэтому для традиционалистов мы построили маньяты, а для остальных – города. Фермы у нас тоже есть: хотя большинство масаев предпочитает диету из молока, крови и мяса, но многие выросли на западной кухне. На нашей планете пять городов. Я прочитал много гипотез по поводу этого числа: например, пишут, что число пять священно для масаев, или утверждают, что мы бы и рады построить больше городов, но нам не хватило средств, а один, с позволения назвать, ученый даже заявлял, что мы не умеем считать дальше, чем до пяти пальцев на руке. (Вероятно, он так и не узнал, что масаи рождаются с двумя руками – а может быть, у него самого только одна рука, и он полагает что так живут и все остальные.)
Как бы то ни было, истина куда проще их гипотез: у масаев пять кланов – ильмакесен, ильлайсер, ильмолельан, ильтаарросеро и ильикумаи, и мы построили по городу для каждого, хотя, разумеется, никто не прикован к городу своего клана. Мы поощряем иммиграцию, ведь нам нужно заселять этот мир. Каждого потенциального новичка вводят в курс дела, поскольку мы не хотим, чтобы, прибыв к нам, этот человек разочаровался в нашей Утопии. Частью этого обучения выступает голо о всех существующих и намеченных к воплощению аспектах жизни на Килиманджаро, чтобы не было сюрпризов. Другую часть составляет документальное голо – по сути, постановка, поскольку ничего западного, включая камеры, туда не допускали, – о первых двух десятилетиях истории Кириньяги, где они видят, как благими намерениями мостится дорога в ад, и понимают, что мы устанавливаем и осуществляем определенные правила и законы не в идеалистическом вакууме, а потому, что научились на чужих ошибках. Мы более чем уверены, что Килиманджаро станет первым миром, который добьется цели и построит Утопию, и решили, что нам нужна политика, чтобы определять, кому будет оказываться предпочтение при иммиграции, когда мы заполним пустующие равнины и города. Это решение станет первым, принятым на совете старейшин. Эвтопический Совет, даровавший нам хартию, вежливо намекнул, что им бы хотелось увидеть на Килиманджаро демократическую структуру, и, наверное, однажды она возникнет, но только при условии, что она разовьется по традициям масаи, а в наших традициях – выносить все вопросы на обсуждение совета старейшин. Проблемы локального уровня решаются местными советами, но иммиграция касается всех, так что в этом случае вопрос будет разбирать совет, состоящий из семи старейшин – по одному от каждого из городов и еще двоих от земли маньят. Первый вопрос: кому будет позволено иммигрировать на Килиманджаро, когда мы достигнем пятидесяти процентов от планируемой численности?
Ответ прост: это мир народа масаи, так что только масаи имеют право поселиться там. Следующий вопрос сложнее: кто такие масаи? Те, кто всегда пас скот и жил в маньятах – масаи-традиционалисты, но в наши дни, в XXIII веке по христианскому календарю, они составляют не более двадцати процентов от всего народа. Большинство масаи переехали в большие города – Найроби и Дар-эс-Салам, Найвашу и Додому; они стали полукровками – но правильно ли так говорить? Я полагаю этот термин наиболее корректным, хотя совет, возможно, предпочтет термин «участники межплеменных браков» с кикуйю, луо, нанди, занаки и другими народами. Дискуссия по этому вопросу длилась четыре дня, и в конце концов постановили, что масаи считаются все, в ком есть хотя бы половина масайской крови. Тогда мы начали понимать, что в Утопии нет легко решаемых проблем. Джошуа оле Сайбулл, который на Земле был юристом, а его мать была индианкой, высказал мнение, что такой критерий лишит будущие поколения части прав. Когда его попросили пояснить, он ответил:
– Я сам наполовину масаи. Отец моей жены – рендилле, а ее мать – масаи. Таким образом, мы с супругой оба наполовину масаи и наши дети тоже. Но, – продолжил он, – если в любой момент за прошлую тысячу лет кто-то из моих предков прижил ребенка с женщиной не из народа масаи, и не забывайте, что мы частенько нападали на кикуйю и другие племена, угоняя их женщин, тогда ДНК-тест покажет, что я масаи даже не наполовину – возможно, на сорок девять процентов, возможно, на сорок пять, но точно не наполовину. Я здесь, моя жена здесь, и я полностью уверен, что никто не подвергает сомнению наше право находиться на Килиманджаро. Однако мои дети и внуки по результатам ДНК-теста могут оказаться масаи меньше, чем наполовину, и может настать день, когда на Килиманджаро окажется больше людей, чем планета сможет прокормить. В какой момент вы заставите моих детей улететь?
Совет старейшин заверил, что такого, конечно же, не случится.
– Даже если мои дети – масаи лишь на сорок процентов? – настаивал Джошуа. Даже в таком случае, уверили его. – Вы приняли весьма тактичное решение, – произнес Джошуа, словно выступая перед судом, но ведь в известном смысле так оно и было. – А что, если у потенциального иммигранта сорок восемь процентов масайской крови? Откажете ли вы ему в праве поселиться на планете масаев, в то время как моим детям, у которых такой крови сорок процентов, – позволите остаться?
Совет старейшин еще обсуждал этот аргумент, как им уже привели следующий.
– Меня зовут Келла Джимо, – сказал выступающий. – Прежде чем прибыть на Килиманджаро, я обитал в северном приграничном округе Кении, но затем долгая засуха осушила мои колодцы и погубила мой скот. – Он дождался, пока стихнет шепот и гул. – Да, я – самбуру. И я заявляю, что у меня ровно столько же прав поселиться здесь, сколько у любого из вас, ибо некогда самбуру и масаи были единым племенем. Оба народа говорили на языке маа, почитали Энкаи, и в жилах наших текла одна кровь. Если вы проведете анализ ДНК самбуру и проследите ее во времени, то окажется, что мы – чистые масаи, во всяком случае, более чистокровные, нежели Джошуа оле Сайбулл или любые другие жители городов Кении и Танзании, вступавшие в межплеменные браки. Настоящим я требую, чтобы в соответствии с вашим же собственным решением народу самбуру были предоставлены такие же права на Килиманджаро, что и народу масаи. Этот аргумент они обсуждают до сих пор. Впрочем, хотя эти бомбы с часовыми механизмами могут взорваться спустя много десятилетий, сейчас они вреда не причинят. У нас мир, который нужно заселить, и много насущных проблем. Одна из самых актуальных – проблема экономики. Горожане пользуются деньгами и кредитками, а скотоводы – скотом. Совет старейшин обязан зафиксировать цену одной коровы, чтобы они могли торговать друг с другом. Скотоводы не делают накоплений и инвестиций; горожанам негде держать скот, даже пожелай они этого. Поскольку мы не хотим принуждать обоих принимать чужеродный для них образ жизни, придется изыскать вариант, устраивающий обе стороны. Работа историка – не только делать записи о событиях, но и учиться на них. Я знаю, что, какую бы цену ни устанавливал совет старейшин, горожане объявят ее завышенной, а скотоводы – заниженной. Тем не менее, когда они устанут препираться, совет установит цену, и обе стороны согласятся с ней, поскольку апеллировать им больше не к кому, и еще одна потенциальная преграда на пути к Утопии исчезнет. А есть еще и проблема языка. Когда человек из народа самбуру заявил, что они, как и мы, некогда говорили на языке маа, он был прав настолько, насколько это возможно. Однако сейчас более девяноста пяти процентов масаи пользуются суахили, языком межнационального общения всей Восточной Африки, а девяносто процентов владеют английским, который в свое время был официальным языком Кении и по сей день активно используется для нужд бизнеса, торговли или дипломатии. Каким языком должны пользоваться мы? Если мы останемся пуристами и ограничимся маа, нас никто не поймет вне нашего мира. Если заговорим по-английски, это будет означать, что мы перешли на язык бывших врагов. Если выберем суахили, окажется, что мы будем говорить на языке, который нам не родной и при этом не используется ни в Эвтопическом Совете, ни на бóльшей части Земли. Мы не предвидели такой проблемы, но вскоре придется ее решать. На мой взгляд, наилучшее решение проблемы – игнорировать ее. Если говоришь на языке, понятном аудитории, то обеим сторонам неважно, что это за язык, а если слушателям этот язык непонятен, то, согласно здравому смыслу, участники беседы перепробуют другие наречия, пока не остановятся на понятном всем. Восхитительное время! Даже несмотря на эти болезненные процессы взросления. Мне кажется, что у нас они выражены не так резко, как на большинстве других эвтопических миров. В мои обязанности входит не только хранить нашу историю, но и помогать своему народу учиться на ошибках других миров. Например, я узнал, что Кириньяга, как и многие другие миры, учат нас, что опасно полагаться на очевидную мудрость одного человека вроде Корибы. На Килиманджаро такого не произойдет. Каждому есть что предложить, и лидеры нашего народа выставили бы себя дураками, не прислушавшись. Например, у масаи лучшие в Восточной Африке врачи, и некоторые из них решили переселиться на Килиманджаро, так что в каждом из пяти городов оборудован самый современный госпиталь. От