мундумугу на Кириньяге ожидали, что он исцелит любую хворь; наши же пациенты располагают доступом к услугам квалифицированных специалистов. Бессчетные века наш народ жил в гармонии с природой. Поэтому мы создали два крупных природных парка и населили их клонами давно вымерших носорогов, бегемотов и равнинных животных, с правильным количеством хищников, чтобы численность травоядных не выходила за пределы, разумные для парков, и не падала настолько, чтобы невозможно было заменить тех, кто станет добычей львов, леопардов и гиен. Наши парки будет окружать силовое поле, чтобы ни травоядные, ни хищники не выбирались за их пределы и не беспокоили скотоводов. Вероятно, самым важным усовершенствованием стало почти полное истребление мух. Хижины скотоводов построены из навоза, да и по всем маньятам его хватает. Навоз привлекает мух, а те часто разносят заразу. Мухи вездесущи и доставляют крайние неудобства, они так и норовят укусить в глаз, и от их укусов в прошлом ослеп не один ребенок масаи. Наши химики взялись за работу – и вот она, планета без единой навозной мухи. Многие уже переселились туда, и через два дня будут завершены последние города, озера, реки, пастбища и маньяты. В землях скотоводов предусмотрели даже небольшую часовню для тех, кто исповедует христианство. Всего через сорок восемь часов наша Утопия будет, говоря словами Техподдержки, открыта для использования. Жду не дождусь этого мига…
2. Утро на Килиманджаро
2235 год
У нас уже столько запросов на гражданство, что я снизил свой прогноз: тестирование потенциальных иммигрантов на «чистоту» их крови начнется не позднее чем через десять лет. Города уже практически наполовину заселены. О маньятах судить сложнее, поскольку скотоводам доступны все пастбища и стада распределены по всей площади. Надеюсь, после прибытия новых граждан не возникнет проблем с дальнейшим распределением пастбищ. Первые восемь месяцев все шло более или менее гладко. Было несколько территориальных споров, но поскольку территорий у нас в избытке, то решение было найдено быстро. Как я и предвидел, жалобы на несправедливый обменный курс головы скота оказались поистине нескончаемыми, но в итоге обе стороны приняли предложенную советом цифру. Одной из непредвиденных проблем оказался курс самого шиллинга. Поскольку шиллинги – валюта Кении и Танзании, то было решено, что их будут использовать и на Килиманджаро. Тут-то и начались сложности. Кенийский шиллинг дороже танзанийского, поэтому, когда стоимость коровы была приравнена к семистам шиллингам, скотоводы отказались принимать танзанийскую валюту и заявили, что согласны рассчитываться только в кенийских шиллингах. Стало ясно, что новому миру нужна своя валюта, и так возник шиллинг Килиманджаро. Мы не обладали должным опытом в подобных делах и создали себе новую проблему. Нельзя просто взять и напечатать шиллинги, иначе цена им будет не выше бумаги, из которой они сделаны. Их необходимо чем-нибудь обеспечивать: золотом, серебром или какой-то другой валютой. Мы решили привязать нашу валюту к кенийскому шиллингу, поскольку именно с ним большинство привыкло иметь дело на Земле. Любой иммигрант получил право обменять свои кенийские шиллинги на шиллинги Килиманджаро по фиксированному курсу. Казалось, что найдено достаточно простое решение. Но тут Кения вошла в рецессию, и кенийский шиллинг, привязанный к британскому фунту, внезапно обесценился примерно вдвое относительно курса на момент привязки нашей валюты. Вскоре после этого некоторые жители Килиманджаро посетили своих родственников в Кении и вернулись с полными карманами девальвированных кенийских шиллингов; так что пришлось в свой черед уронить курс нашей собственной валюты, и у нас началась рецессия еще серьезнее кенийской. В итоге обменный курс скота к шиллингу стал плавающим. Скотоводы уверились, что таков и был изначальный план их одурачить, а горожане возмущались зависимостью валюты нового мира от состояния финансов страны, которую мы оставили позади. Их удалось примирить, убедив в том, что Килиманджаро попросту не выживет на основе одного только бартера, ведь горожане ничего не могут предложить скотоводам, а у тех есть только скот. Было больно, произошло некоторое количество болезненных изменений, но мы быстро учимся на своих ошибках, и, когда я пишу эти строки, экономика уже понемногу восстанавливается. И славно, потому что иные, более мелкие проблемы не устают проявляться. Некоторые из них предсказуемы, и мы к ним готовились. Другие – совершенно неожиданны, для них требуются инновационные решения. Взять хотя бы проблему «оле».
Как я уже рассказывал в предыдущем разделе, «оле» означает «сын такого-то». Типичные масайские имена составляются так: Дэвид оле Сайтоти (Дэвид сын Сайтоти – это я), Джошуа оле Сайбулл (Джошуа сын Сайбулла, наш ведущий юрисконсульт) и так далеею А вот имена моей сестры, жены Джошуа и жены моего соседа: Эсьянкики, Малайка, Ледама. Чувствуете разницу?
Ледама прочувствовала и высказала старейшинам свое недовольство.
– Пока мы еще жили в Африке, – начала она, – женщин веками воспринимали как существ второго сорта. На нас возлагалась почти вся тяжелая физическая работа, пока мужчины стерегли стада от леопардов и львов, но даже после того, как львы и леопарды исчезли, такое положение дел сохранялось. Лишь когда мы переселились в города вроде Найроби и Момбасы, мы начали бороться за свои права и в конечном счете добились признания нас равными мужчинам.
– И вы по-прежнему считаетесь равными мужчинам, – отозвался Роберт оле Меели, спикер совета. – В чем состоит твоя жалоба?
– Нас по-прежнему не считают равными мужчинам, – настаивала Ледама.
– В чем же? – спросил Роберт. – Вы вольны выбирать себе профессию. Любая должность оплачивается независимо от пола сотрудника. Никто не вправе отказать женщине в приеме на работу. Повторяю: в чем состоит твоя жалоба?
– Неравенство осталось в именах, – ответила Ледама.
Роберт непонимающе взглянул на нее:
– В именах?
– Тебя зовут Роберт сын Меели, – пояснила она. – А я – просто Ледама.
– А что, – уточнил он, – ты предпочла бы зваться Ледамой оле Койяти?
Старейшины хихикнули.
– Я же не сын кого-либо, – сказала Ледама. – Почему бы мне не получить право зваться Ледамой дочерью Койяти?
– Это противоречит тысячелетней традиции, – возразил Роберт.
– Ты сам только что признал: даже тысячи лет недостаточно, чтобы вы научились воспринимать нас как равных себе, – сказала Ледама. – Это что же получается, Килиманджаро – Утопия только для мужчин?
Совет удалился на обсуждение, которое продлилось не более получаса и стало одним из самых коротких заседаний в истории. Старейшины вынесли решение, что, начиная со следующего дня, Ледама будет зваться Ледамой дочерью Койяти. Проблема отпала. На двадцать четыре часа. Потому что на следующий день Ашина, дочь Лемасолаи, обратилась в совет с новой жалобой.
– Почему это я должна зваться дочерью Лемасолаи? – возмутилась она.
– А разве он не твой отец? – спросил Роберт оле Меели.
– Мой.
– Значит, проблемы нет, – ответил он.
– Есть, – настаивала она. – Разве вы не подтвердили вчера, что на Килиманджаро действует равенство полов?
– Действует, – согласился Роберт, хмурясь и пытаясь понять, к чему она ведет.
– Мою мать звали Кибиби, – продолжала Ашина. – Почему мой отец важнее моей матери?
– Но мы никогда не утверждали, что он важнее, – ответил Роберт.
– В таком случае я требую, чтобы меня называли Ашиной дочерью Кибиби.
На сей раз заседание совета продолжалось всего десять минут.
– Вопрос закрыт, – возвестил Роберт оле Меели. – И если завтра кто-нибудь появится потребовать, чтобы в его имени упоминались оба родителя, то, клянусь, я лично его…
– Или ее, – уточнила Ашина. —
…или ее скормлю львам, – закончил Роберт.
Эти два дня выдались утомительными и даже унизительными для такого человека, как Роберт оле Меели, но под конец второго дня все женщины планеты знали, что на Килиманджаро действительно существует равенство полов. Проблема отпала. До следующей недели, когда Ледама снова появилась в совете старейшин и потребовала объяснить, почему члены совета – исключительно мужчины. От этой традиции было сложнее избавиться, но все упиралось в тот же самый треклятый аргумент: Килиманджаро – Утопия для всех своих граждан или только для половины?
Наконец совет согласился с тем, что численность его надлежит увеличить с семи членов до тринадцати, а шесть новых представителей должны быть женского пола, по одной от каждого из пяти городов и одна от маньят.
– Равенство почти соблюдено, – указала Ледама, – но мужчин в совете останется больше.
Роберт ответил, что в совете должно заседать нечетное число представителей – просто потому, что иначе неизбежны тупиковые голосования.
– В таком случае пускай обеспечат численное превосходство женщинам, – заявила Ледама.
– Это ущемит права мужчин, – был ответ.
– Мужчины ущемляли права женщин веками, – отпарировала Ледама. – Рассматривайте это как репарацию.
– Я не отвечаю за грехи своих прапрапрадедов, – возразил Роберт, – и не согласен выплачивать репарации за их грехи.
Ледама заспорила с ним, но совет остался непреклонен. На следующей неделе в совете заседали уже тринадцать старейшин, семеро мужчин и шесть женщин. На следующий день после этого исторического заседания жена Роберта оле Меели ушла от него к скотоводам.
3. Середина утра на Килиманджаро
2236 год
Я сидел у себя в кабинете и просматривал заметки на компьютере, когда в дверь постучали. У меня нет секретаря или администратора, поэтому я просто отозвался:
– Входите!
Дверь осталась закрыта. Я встал, пересек кабинет, отворил ее и обнаружил себя лицом к лицу с высоким мальчиком лет двенадцати-тринадцати. Явно из скотоводов: традиционное красное одеяние, в руке – копье. Он был бос, волосы старательно уложены в прическу с косичками, а вид имел такой, словно ему не помешает набрать еще фунтов двадцать.