Да! Действительно: ай-яй-яй!
Армия, армия, армия…
60. Да всё абгэмахт, товарищи!
Ничего и не ай-яй-яй. Всё в порядке. Всё в норме, всё в армейских нормативах. И молодых поднатаскали, салаг встряхнули-подтянули, и сверхсрочников протрясли, и офицеры добротно на пленэре проветрились, покомандовали себе, размялись, что называется. Нормально всё. Только вот промокли все сильно, в грязи как чушки вымазались, да ещё, это вот ЧП. А так всё нормально, ученье, как ученье. Не зимой же, правильно, — не помёрзли. А о том солдате, который себя ножом ткнул, недели две-три, вообще «сверху» ни слуху, ни духу. Как и небыло ЧП. Потом уж, правда, от медбратьев, прошёл слушок, что всё в порядке, мол, «выжил тот парень-то, помните, да? Операцию ему удачно сделали. Повезло. В рубашке родился. Скользнул нож от ребра. Задел, но не повредил сердечную сумку». Вот как — задел сумку, но не повредил. А ведь мог и зацепить нож, мог, но, к счастью, не зацепил. Бывает, оказывается, и такое. Ну и ладно, что не зацепил, пусть живёт себе.
К тому же, на очередном отчетном комсомольском собрании полка выяснилось: «Небывалый случай! Медиками зафиксирован тревожный случай психического отклонения у одного из наших солдат, хвост проблем которого, оказывается, остался там, на гражданке, а не возник у нас в полку, как многие, наверное, подумали». Хотя секретарь и медики и не уточнили о ком идет речь, мы сразу поняли кто это. «…Случай, конечно, печальный, — продолжает читать по бумажке секретарь комитета комсомола части, кандидат в члены КПСС срочник старший сержант Белобородов, — безусловно портящий собой ряд достойных показателей в нашем армейском социалистическом соревновании, но, к счастью, правда не существенный, так как корни его не наши, не армейские. Псих он был не явный, не активный, а скрытный, внешне и не заметный. А вот, достаточно, оказалось, небольшой магнитной бури, на солнце. Кстати, официально зафиксированный факт, и справка соответствующая прилагается, товарищи, — и всё, готов человек, поехала крыша. Хорошо что так вот получилось с ним, а не иначе. Но всё уже нормально, всё позади. И чтобы уж окончательно поставить точку, докладываю вам, товарищи, он уже изолирован, вернее, комиссован из армии вчистую, совсем. Домой он уехал, потому что статья такая есть». Потом, секретарь, всё больше и больше воодушевляясь, говорил о привычном, о нашей готовности следовать курсу, намеченному великим очередным, двадцать… следующим съездом КПСС, и др., и пр… И пр., и др…
«Домой он уехал… — размышляли мы в это время. — Вот это да!»
Оживленно потом обсуждали эту проблему: в курилке, в койках, кто — где. Серьёзная тема, как оказалось. Старики, например, за себя, я знаю, уже не беспокоились, если за почти три года крыша ни у кого из нас не поехала, теперь уже точно не уедет… Не должна вроде. Разве от радости, если раньше вдруг дембельнут. А вот салаг и молодых, оказывается, нужно опасаться. Внешне они вроде и не заметны, эти отклонения, а вот ежели какая магнитная буря неожиданно вспыхнет, на солнце там или на луне вдруг, и всё, хана тебе, или полку, и на дембель не уедешь. Короче, единогласно решили старики, держаться от них, всех, молодых и салаг, как можно дальше. Даже дальше, чем дальше. В отдалении оно и не пахнет… И второе. Как выяснилось, никто и не знал, что есть такая комиссующая статья, при которой, оказывается, можно сразу уехать домой, вчистую. Даже на первом году!.. Только, очень важно, чтобы ТА сумка была задета, но не повреждена… Может даже и не задета, а чтоб очень рядом, но чтоб не повреждена. Не повреждена?! Тут был полный… тупик. Такое жесткое условие вышибало, как замыкание «плюса» с «минусом». В таком действии ничтожные миллиметры с микронами отделяют жизнь от… А если дрогнет рука?! А если простое землетрясение в это время рядом случится… совсем-совсем случайно. Что тогда? Как тут всё рассчитаешь? Никак. Вот же ж чёрт, до молодых бы не дошло! Не дотумкали бы, придурки… Начнут ещё с тоски на себе или на других тренироваться! Да… Не было печали!..
Армия… Армия… Армия!..
61. Дембельские страдания
Служба в полку, меж тем шла своим чередом. Молодежь и салаги периодически бегали по учебной тревоге; где-то ползали; везде, где можно-нужно-ненужно — топали строевым шагом; как мартовские коты отчаянно горланили утром и вечером положенные в строю песни: «У солда-та вы-ход-ной, пуг-говицы в ряд…»; несли (тащили) службу из наряда в наряд и обратно; терпели выходки ротного и копирующих его сержантов; дремали на занятиях, мечтали о дополнительном пайке хлеба, бегали в самоволки, стоически боролись с разного рода локальными и общего вида болячками на своем теле и внутри него; силой кулака втихаря утверждались в курилке, в туалете, в Ленкомнате, в любом другом месте, где застанет необходимая мордобойная ситуация; грезили о свободе, доме, увольнительных, доступных и недоступных девушках, письмах, и прочем невозможном.
Рутина. Обычные дела. Армия!
Только старики, замерев в ожидании своего дембеля, сохли как саксаулы в ожидании очередного жаркого суховея, как древние аксакалы в ожидании наступления вселенской мудрости, замерли дембеля, в ожидании своего долгожданного дембельского приказа. Они жили в другом измерении. Они ещё были здесь, но их как бы уже и не было вовсе. Для них — все знали — всё теперь зависит от каких-то неуправляемых штабных бумажных случайностей. Каждый день мог быть уже последним для них или предпоследним. Только поэтому, каждое новое утро у дембелей начиналось с тревожного вопроса к писарю: «Ну что там? Как? Когда?..» «Давно уже все ваши документы на подписи. Вы ж знаете», — нервно сообщал молоденький писарь, и норовил быстренько слинять из под обстрела. Его, не менее нервно, даже угрожающе, придерживали за рукав: «Ты смотри там, салага, двигай, давай, наши бумажки куда надо, не то…» Писарь дёргался, сверкал глазками, получал по шее. А что он ещё мог для дембелей сделать, что? Была б его воля, он бы давно уже всё сам подписал, и себе в том числе, себе бы, может, и раньше даже.
Ситуация с дембелями в полку назрела, вызрела, уже и перезрела, как затянувшиеся роды. Смотреть на них было жалко, и терпеть невмоготу. Дембеля, если уж откровенно, давно всех достали, читалось на лицах нетерпеливых салаг, быстрее бы уж уехали. Вот уедут — ой, скорее бы! — произойдет естественная и долгожданная смена времён, смена власти в ротах, в полку. Салаги станут стариками, перейдут в ранг неприкасаемых, молодые — салагами, на вновь прибывших ездить начнут. Салаги вздохнут! Выдохнут! Красота-а-а! В армии так каждый год. Как смена дня и ночи, как приход зимы и лета. Но есть ещё и хмурое утро, есть и тяжёлый, муторный вечер, которые надо ещё как-то пережить. А уж потом… наступит малина. Наступит, наступит. Дембель неизбежен. Это любой солдат знает. И офицеры знают, и прапорщики — все. Так что, главное, всё это перетерпеть или приноровиться… Всё как в природе, всё своим чередом. Так и в армии.
А действительно, что ещё в полку старикам было делать? Ими всё уже было выполнено: долг Родине отдан, временная дистанция, день за днем, год за годом, пройдена, смена воспитана — вон, какая, падла, шустрая бегает по казарме, только отпусти!.. Всё что нужно было достичь здесь — достигнуто, что нужно было съесть — съедено, грудь стала колесом, хэбэшка от распирающих грудных мышц по швам трещит, при том, вся в ярких армейских значках, пальцем ткнуть некуда. Можно бы и на спину, но, там почему-то не принято. Да и спереди понятней, кто есть кто. Мозг сверлит одна мысль: скорее бы домой! Только домой! Домой! Домой! На гражданку, на волю. К свободе, к возможности беспредельно располагать собой и своим временем, своими поступками, своими желаниями. Эх!!
И костюм… О, костюм! Гражданский костюм, цивильный, уже куплен за целых сто восемнадцать рублей, уже приготовлен, уже ждет!.. Деньги? Хм, конечно из дома. Разве ж тут накопишь, на солдатских-то деньгах, пусть и сержантских. Слезы, можно сказать это, не деньги. Из дома, конечно, от матери. Она, молодец, ждала, скопила… По блату костюм и куплен здесь, строго в специальном магазине «Для новобрачных». Там официально только для них, для новобрачных, если справка из ЗАГСа есть и, конечно, для дембелей — но это строго неофициально. Дембелям даже охотнее продают. Советуют и дают на выбор, во как! А в другом месте и не достать таких. Голяк потому что везде. Еще и рычат продавщицы, как пантеры: «Чего-о-о? Импортный костюм он захотел! Ишь ты, какой шустрый!.. Нету я говорю таких, нет и не было… А я при чем? Вот ещё…Что я тебе, рожу его что ли!» Ну, конечно, нужна она была, гундявая такая, со своими родами. Да пусть себе рычат, работа у продавщиц, наверное, такая.
Но костюм достался — повезло! — сказка! Темно-серый в черную полоску. Красивый, слов нет!.. Любовно и аккуратно уже подогнан в полковой швейной мастерской. Ночью, под завистливые взгляды салаг, бывшим учеником знаменитого, говорят, где-то там, на гражданке, столичного закройщика с какой-то еврейской фамилией. Это пофиг, главное, чтоб костюм хорошо сидел. А он действительно сидит как влитой. «Молодец, салага, тем концом руки вставлены… Молоток!» Салага, и по виду, и по фамилии чисто еврей — Кершенгольц, счастливо цветет радужной улыбкой от результатов своей работы и от похвалы дембеля. Это дорогого стоит, это как солдату неожиданно пять рублей на полу найти… да нет, даже больше, чем пять — сто! И пара белых рубашек под галстук куплена к нему. Рубашки — «цымус», только воротник чуть-чуть какой-то непривычный, но, всё равно здорово! Даже шикарно, если уж говорить правду. И туфли… Черные, невероятно блестящие, как в ружейной смазке. «Цэбо» называются. Импортные, значит, ждут в картонной коробке… И носки! Да, и носки. Носки — это вообще что-то запредельное… после привычных портянок. Тонкие, легкие, нежные на ноге носки. Светлые, с затейливым рисунком, с пружинистой резинкой вверху. Облегают ногу словно «так и було». Эх…
Туфли блестящие натянешь… без брюк, без брюк — зачем раньше времени мять? — только в трусах и носках, и примериваешься к ним. К походке, к обуви. «А я иду шугаюсь по Москве, а я пройти еще смогу!..» Туда — сюда пройдёшься, напевая, по каптёрке. Ты, сам, и присутствующие какие дембеля и, естественно, братаны-салаги, просто стонут от восторга и восхищения… И зависти, конечно! Красота! Да-а-а! Слов нет!