аботал и на сцене, и в быту, в смысле, кормил нас. Всегда всё было четко, всё отработано, как по инструкции, как по чертежам. И вот, тебе на — облом. Да полная катастрофа, а не облом! По шее Генке дать, что ли?
— Щас как… — запоздало замахивается Ара.
Да что толку! Давно бы уже дали, если бы от этого хотя бы двадцать копеек у него появилось… Быстро бы ему накостыляли. Любя, конечно, любя!.. Рублей этак на…дцать! Не меньше. А тут… резинка у него, видите ли, протёрлась. А сам куда смотрел? Фокусник, называется. Почему не проверил инструмент перед работой, а? Нас вот голодными оставил! Ладно, что уж теперь кулаками махать… Пообедали, называется. Хорошо, хоть на обратном пути оборвался рубль, а если бы в начале командировки? Тогда как? А тогда бы всё… Тогда бы с начала Генке пришла хана, потом и нам. Ну, дела!
Поезд, ту-ту!.. И поехал.
Сейчас уже почти вечер. Глухо и монотонно стучат колёса. Последний вагон широко раскачивает из стороны в сторону, как пьяного.
…Левая, правая где сторона?
Улица, улица, ты, брат, пьяна.
Дергает его всего, бедного, как в лихорадке, трясет на жестких стыках. Спешит поезд. Домой, в часть едем, домой.
Ту картошку, которую Ара на своём пузе от неожиданности раздавил, мы давно уже съели. Только облизнулись. Потом пытались уснуть. Куда там!.. Не засыпается! Да и как тут уснешь, сидя на жесткой полке, и на голодный желудок. Мягкие матрацы и постельное белье нам не положены, так как мы должны приехать домой около часа ночи. И места у нас поэтому боковые, сидячие. Мы, конечно, можем спать и сидя, но лучше, сначала бы, всё же бы поесть. Да и толпа пассажиров всё время перед нашим носом туда-сюда, по проходу, сюда-туда маячит и маячит, раздражает. Ещё и тамбурными и туалетными дверьми постоянно хлопают. Толкаются, к тому же, проходя по раскачивающемуся вагону. Ещё и жуют там, чего-то всё время… Глаза бы на это не смотрели. А закроешь глаза, в нос остро лезет запах угольного дыма, туалета, кухни, примешивается табачный дым, запах потных ног, носков, пирожков ещё… И всякие там другие запахи общего пассажирского вагона дальнего следования. Это раздражает… на голодный желудок!
В это самое «мрачное» время, Генка и предложил нам сходить в ресторан поужинать.
— За мной! — призывно вякнул он, как тот политрук, в кино, поднимая роту в атаку. Во всей армии не знаю, а у нас в ансамбле, два раза такие вещи не предлагают. Переспросить или уточнить, конечно, можно, но, в таком случае, ты уже, считай, опоздал, пролетел, значит… Но не мы! Привычно расправив под ремнями гимнастерки, поправив фуражки, бодро, не отвечая на глупые вопросы наших сытых товарищей: «Вы это куда, ребята, а?», — дружно, как всегда в затылок, топаем из своего вагона в центр состава. Там, где в середине поезда — мы знаем где! — весело и призывно дымят коротенькие трубы ресторанской кухни. Да и запах, сильный магнит — куда надо приведет.
Мы шли по вагонам как матросы по палубе, широко расставляя ноги от сильной боковой качки, то и дело ловя руками раскачивающиеся стены вагонов. Шли быстро и не отвлекаясь, как на смену караула, даже быстрее. И ритм поезда подгонял. Машинист тоже куда-то видать торопился, гнал, раскачивая и дергая состав. К жене, наверное торопился!..
В общих вагонах (а их было большинство) стоял тот же, одинаково-душный запах коллективного человеческого проживания и шум голосов. Одинаковая картинка: обязательно выпирающие в проход края толстых матрацев и чьи-то длинные, желтые и грязные ступни ног. Везде усталые глаза пассажиров и любопытствующие глаза ребятишек, бегающих по вагону или капризничающих в неволе ограниченного пространства. Треск и непонятое симфоническое бормотание вагонных динамиков сопровождали наше дружное, в ногу, шествие. В конце вагонов сильно пахло грязными туалетами. В приоткрытых дверях грохочущего тамбура висело плотное облако сизого табачного дыма и поездной гари. В переходных площадках оглушающе наваливался стук колес, шум, лязг и грохот железных соединений. Сами площадки опасно грозили чёрной гильотинной непредсказуемостью. Проваливаясь или неожиданно вздымаясь, они и по-горизонтали между собой дергались как ножницы, словно живые. Нога над ними опасливо зависает, ловя более спокойный момент. Едва наступив, торопишься скорее пробросить тело в освещенное и надежное пространство следующего вагона. Ап! — прыжок! Бабах — дверьми за собой! Ф-фу! Порядок! Проскочили! Как специальную тренировочную полосу препятствий проходишь. Милое дело для пассажиров, чтоб, значит, тело и психику тренировали. Называется: «Будь готов, друг, жел-дор-пассажир, к со-пере-движению!»
Купированные же вагоны, в сравнении с общими, плацкартными, в дополнение к мягкими красными ковровыми дорожками, встречают библиотечной тишиной и ясной симфонической музыкой в скрытых динамиках. Одинаково раскачивающимися красивыми и свежими занавесками на окнах!.. Редкими, в длинных проходах, интеллигентного вида пассажирами в пижамах, задумчиво вглядывающихся в темную ночную мглу сквозь зеркало двойного окна. Впрочем, легко и с интересом отвлекающихся на хлопанье дверей, предупредительно прижимаясь животами и грудью к окнам, пропуская мимо себя, спешащих куда-то пассажиров-попутчиков, либо проваливаясь в футляры купе. Почему-то долго потом глядя в след ушедшим… Пока вновь двери не хлопнут.
Сейчас, ничто нас не может отвлечь. Даже сверхсимпатичные взгляды и улыбки девушек и молодых женщин. Нет-нет, это не сейчас! Хотя… Нужно запомнить вагон и купе… и обязательно вернуться потом!.. Поэтому, мы и не смотрим сейчас по-сторонам, чтоб не спотыкаться и с ноги не сбиваться. Идём как привязанные, словно морская эскадра красавцев кораблей по намеченному курсу… а мы на запах кухни. Остановить нас невозможно. Почти насквозь прошли половину состава. Задержал конечно же старшина Харченко. Это уж как всегда. Это уж… ёлки-палки… как из-под земли, гад, выскочил.
Купированный вагон сверхсрочников-музыкантов был как раз, оказывается, на подступах к ресторану. Собравшись в трех приоткрытых купе, наши музыканты шумно и весело отмечали окончание командировки. На столиках вина или водки, конечно же, не было — Боже упаси! — только пара-тройка пустых пивных бутылок, и всё. Жалкие остатки колбасы, печенье, ломаный хлеб и множество стаканов в подстаканниках, дополняли атрибутику ужина музыкантов-аристократов. Но раскрасневшиеся лица, неестественный блеск глаз, громкий смех и возбуждённая застольная атмосфера говорили сами за себя — здесь только что прошёл маленький сабантуйчик, состоялся. Запах Агдамчика и табака, почти интеллигентно дополняли обстановку. Старшие музыканты на нас внимания особо и не обратили, только один из них, так же, как и наши ребята, там, в нашем общем вагоне, высунувшись вслед, риторически спросил: «Эй, чуваки, вы это куда?» И не дожидаясь ответа исчез. А другой, тоже высунувшись и тоже по инерции, с восхищенной интонацией, многозначительно добавил: «Гля, чуваки! Наши срочники уже по кабакам у нас ходят! Ну, дела!» И тоже исчез. На этой фразе нас старшина и вычислил. Его купе было чуть дальше.
— Эй, эй!.. Иванов, Дорошенко… Зайдите-ка сюда. Все. — Как чёртик из табакерки высунувшись, неожиданно тормозит нас старшина. Мы нехотя вваливаемся в его купе. Конечно, не все — не поместились бы. В купе двое — Великжанов и майор. Дирижер, вроде спит. Он лежит на нижней полке лицом к стене. Одна рука под головой, другая вытянувшись на бедре. На столе печенье, четыре пустых стакана в железных подстаканниках, газеты. На верхних полках громоздятся пузатые сумки, пухлый портфель с нашими партитурами, несколько различных музыкальных дудок в чехлах.
— Ну, как там дела? — чутко принюхиваясь к нам, и одного за другим внимательно оглядывая, спрашивает старшина.
— Где? В нашем вагоне? — простодушно, вроде, интересуется Дорошенко.
— Да.
— Полный порядок, товарищ старшина. Ребята отдыхают, всё нормально. Гражданские не жалуются…
— Ага, нам только жалоб не хватало, Дорошенко!.. — укоризненно восклицает старшина, чур, чур, мол. И уже по-свойски, любопытствует. — А вы куда это направились?
— Да-к, перекусить надо, товарищ старшина, — весело и открыто улыбаясь, сообщает Генка Иванов. — «Наша желудка, однако, пожрать бы надо!» — коверкая слова, тарабарит Генка.
— Ага!.. — подтверждаем мы. Смело дышим и смотрим в глаза старшине — видишь, ни в одном глазу. Мы же не сверхсрочники… Да и на какие шиши?
— И что, для этого обязательно нужно идти в ресторан? — чего-то не понимая, допытывается старшина. — Можно же и в вагоне перекусить. Как мы, например, вот… — Показывает руками на свой чайный стол.
Из коридора доносится очередной взрыв смеха в тех, соседних купе. Слышны четкие, размеренные шлепки, и сопровождающий экзекуцию восторженный хор голосов:
«…Раз, два, три, четыре!..»
Ага, догадываемся мы, бьют картами проигравшего по-ушам или по-носу. Вслушиваемся в этот процесс, и с пониманием, молча, фиксируем количество ударов. Весело там, однако…
— Да надоело это — чай, да чай! — Прерывает паузу Генка. — Хочется супчику или борщеца. Товарищ старшина, а можно вопрос?
— Какой вопрос? — мгновенно настораживаясь, нехотя интересуется старшина. Кстати, у них, у сверхсрочников, какой-то нюх на наши вопросы. И как это они только догадываются о содержании наших будущих вопросов, просто непонятно? Руки сразу в карманы, глаза в сторону…
— Да, это… товарищ старшина, — начинает чуть с запинкой, но с жаром Иванов, — понимаете, номер под срывом.
Мудрый старшина, отобразив на лице целую гамму сложных чувств, от чуткого внимания, до абсолютной глухоты, уже прибрасывает дежурную форму отказа.
— Какой еще номер?..
— Да этот, с железным рублем…
— Иванов, — мгновенно реагирует старшина приглушенным «шпионским» голосом. — Нету у меня уже… Нету, понял? Давал, когда были. А сейчас нету. Видишь, сами чай пьем! — В подтверждение опять показывает на столик с весело бренчащими ложками в пустых стаканах. И вдруг, изобразив лицом озарение, как абсолютно верное и правильное решение Генкиной проблемы, молча и убедительно показывает пальцем на тюленью спину майора, мол, у него есть. У него, мол, и возьмите! И тут же прижав указательный палец к своим губам, одними глазами просит не выдавать, я вам не говорил. Мы, все, понимающе киваем головами.