Мы уже развеселились вовсю.
— И чтобы в строю, в столовую когда пойдем, сзади шел, как положено!
— А пойдем щас к роте МТО в гости! Пусть за куревом их сгоняет! — уже не может удержаться от смеха Пашка. Отсмеявшись, добавляет: — Ты, вообще-то, от нас не отходи. Народ, сам знаешь, разный. Могут и не понять. А мы объяснить можем и не успеть.
Из наряда возвращаются Кица и Костюк.
Замирают у прохода, разглядывая лежащего на кровати Чучу.
— Я шо-то не понял… — наконец произносит Кица.
Чуча ежится, но нас ослушаться не решается. Продолжает лежать.
Объясняем ситуацию.
Хохлы сперва качают головами, но потом начинают улыбаться.
Костюк даже роется в кармане и протягивает Чуче несколько значков — «бегунок», «классность», и «отличника».
— Бля, а мне «отличника» зажал! — возмущается Паша.
— Тоби ще нэ положэно! Трохи послужити трэба! — ржет Костюк.
В столовой на Чучу пялятся все — бойцы, шнурки, черпаки и деды.
Чуча сидит с нами за одним столом и не знает, куда деться.
Общий ор и шум в столовой сам собой затихает.
— Э, воин! — подает с соседних рядов голос Ситников. — Ты не охуел, часом?
Паша Секс разворачивается вполоборота и солидно произносит:
— Глохни, Сито! Он раньше тебя на дембель уходит.
Объясняем, что и как.
Кивают, но одобрения не выражают.
Неожиданно к нам подходит Череп, из МТО.
Расстегнут, как обычно, до пупа. Из-под вшивника торчит тельняшка. Челка закрывает глаза.
Черепа недавно разжаловали из сержантов, за то, что он послал на хуй ротного, и если бы его не оттащили, надавал бы он этому ротному по рылу. На плечах Черепа еще виднеются следы от лычек.
Все напрягаются.
С Черепом так просто не поговоришь.
— А меня не ебет, когда ему на дембель! — заявляет Череп. — Боец, десять секунд времени — и ты в положенном виде!
Чуча дергается было, но справляется с собой и сидит неподвижно, вперив взгляд в доски стола.
Надо что-то делать.
— Череп, дай пацану старым походить и нам настроение не порть! — говорю я.
— Потом это наш боец, и делать он будет, что мы ему скажем.
Череп молчит. Тяжело развернувшись, уходит на раздачу.
Мы облегченно вздыхаем, но Череп появляется вновь. С кружкой и несколькими пайками в руках.
— Товарищ дембель! Разрешите вас угостить! — Череп ставит пайки перед Чучей и дурашливо прикладывает руку к голове. — На хавчик прогнулся салабон Череп!
Все смеются и расслабляются.
Череп подсаживается сбоку и дергает за ремень Чучалина.
— А чего подъебку такую носишь? Пожидились старые на кожан, да? На вот, — снимает с себя кожаный ремень Череп. — Махнемся, не глядя. Кто доебется, скажешь, Череп дал.
Все. Теперь Чуча в безопасности полной.
От «дембельского ужина» Чуча отказался. Сразу после отбоя попросился спать.
Дело хозяйское. Перечить дембелю никто не стал.
На следующий день Чучалина провожает чуть ли не полчасти.
Вываливаем через проходную КПП на шоссе.
Деревья вдоль шоссе больше похожи на снежные кучи. Лишь кое-где чернеют ветви. От дыхания пар. Сапоги скользят по наледи. Тусклая блямба солнца сидит на верхушках елей. Половина неба залита холодной желтизной. Ссловно великан поссал и прихватилось тут же морозом.
На сердце — тоска. Не такая, когда друзей провожал осенью. Черная, нехорошая.
Ловлю себя на том, что хочется дать Чуче по затылку, сбить с него шапку, добавить пинка, когда он за шапкой нагнется…
Протягиваю ему конверт:
— Слышь, опусти в Питере, в междугородку, лады? Ну, бывай!
— Ты возвращайся, если что! — говорит ему кто-то.
Все ржут. Быстро смолкают.
Глядя вслед автобусу — за ним спиралью закручивается в морозном воздухе облако выхлопа, Паша Секс задумчиво произносит:
— Вот так. Пришел и ушел. А мы остались. А с другой стороны — двое детей… Ну на хуй такой дембель. Я бы лучше еще год отслужил.
Смотрю на Пашу.
Он думает и говорит:
— Ну, не год, может быть. А полгодика бы точно, послужил…
Солнце незаметно проваливается за ели.
Небосклон принимает свою обычную сизую серость.
Холодает. Темнеет.
До весны еще далеко.
***
Входят во власть новые черпаки.
Совсем недавно они еще бегали за водой Уколу и Колбасе. Гладили и подшивали форму Гунько. Носились по казарме в поисках «фильтра».
Кто-то из них даже клялся никогда не припахивать «своих» молодых.
Все это знакомо. Сами были такими.
«Крокодильчики» и «попугаи», разбавленные «лосями» и держанием табуреток, черпакам быстро надоедают. Помаявшись пару недель, начинают поиски нового.
Арсен придумал игру — «в бая».
Каждый вечер пристает теперь ко мне:
— Давай в «бая» играть! Давай! Вчера не играли!..
— Отстань, иди на хер! Сколько можно! Не видишь, я читаю?!.
Арсен подсаживается ближе и притворно вздыхает:
— Скучно ведь! Пойду дедовщину зверствовать.
Молчу.
Арсен не выдерживает:
— Ну разок давай в «бая» поиграем, разок и все, а?
— Ладно, разок только. И не будешь читать мешать?
— Не буду, не буду! Ай, спасибо! Эй, бойцы, сюда все! В «бая» играть!
Как и в столовой, стены казармы были украшены фотообоями. На одной стороне поле и лес, а на другой — снежные горы.
Около нас с Арсеном выстраиваются две группки бойцов.
— А чьи это поля и леса? — спрашивает одна группа другую, показывая на обои за моей спиной.
— А вот барина нашего, — кланяясь, отвечают другие.
В свою очередь интересуются:
— А горы вон те, чьи они?
— А вот нашего бая! — указывают на Арсена бойцы, и, приплясывая, поют: — Ай-ай-ай! Самый лучший у нас бай!
Арсен откидывается на кровать и звонко хохочет, дрыгая ногами.
Лицо его совершенно счастливое.
В «бая» он готов играть ежедневно. Смеется при этом искренне, от души. По-детски почти.
Никто на него не злится даже.
Костя Мищенко, по кличке «Сектор», каждый вечер разучивает с духами песни любимой группы, под гитару. Играет Костик здорово. Подобрал все аккорды и записал слова. Получается у него похоже.
Бойцы петь не умеют совсем. Блеют, не попадая в такт. Костя злится. Остальные гогочут.
Песня про подругу, которой обещают «дать под дых», давно уже наша строевая, с одобрения Ворона.
Кто-то из черпаков додумался выдать бойцам из каптерки летние синие трусы. Приказали подвернуть их как можно туже. Получилась пародия на плавки. Выбрали самых тощих духов и заставили изображать позы культуристов на соревновании. Конкурс назвали «Мистер Смерть-92».
Тот же Костик подбил бойцов на постановку спектакля.
На представление собралась вся казарма. Пришли даже снизу, из МТО.
Бойцы постарались на славу.
Из одеял соорудили ширму-занавес.
Самый толстый, Фотиев, в накинутой на плечи шинели с поднятым воротником изображает царя. На его голове корона из ватмана. С плеч свисает одеяло — мантия. В руке швабра — посох.
Трое других сидят рядком на табуретах, изображая вязание. Головы покрыты полотенцами на манер платков.
Рассказчик — самый разбитной из духов, с веселой фамилией Улыбышев, начинает вступление нарочито старческим голосом:
— Три блядищи под окном перлись поздно вечерком…
Вступает первая «девица»:
— Кабы я была царица, я б пизду покрыла лаком и давала б только раком…
Стоит такой хохот, что не слышно слов второй «героини».
— Царь во время разговора хуй дрочил возле забора.
Фотиев старательно изображает дрочку. По-царски, отложив посох, двигает обеими руками, намекая на размер.
Смеюсь вместе со всеми, сгибаясь пополам. В мое плечо, хрюкая, утыкается Сашко Костюк. Если бы мои знакомые на гражданке узнали, над чем я веселюсь… Особенно те, с кем я ходил в московские театры…
Успех у зрителей бешеный. Премьера состоялась.
Предлагаю дать артистам на сегодня поблажку. Черпаки соглашаются. Посылаем недовольных Гудка и Трактора в столовую за картофаном. Шнурки собираются нарочито медленно, поглядывая из-подлобья на духов.
— А ну резче, военные! — гаркает на них Бурый. — Постарели невъебенно? Щас, бля, омоложу!
Бурый спрыгивает с койки и хватает ремень.
Шнурки расторопно исчезают.
Через час сидим все вместе в дембельском углу, сдвинув табуреты. На них — подносы с хавчиком. Бойцы жадно едят картошку. Запасливый Костюк откуда-то притащил кусок пересоленного сала и зеленый лук. Костик Сектор приносит «чифир-бак».
— Да-а… — откидывается на койку Паша Секс и закуривает. — Я даже представить не могу, чтобы мы вот так с нашими старыми сидели.
— Ну хуле… Заслужили, ладно тебе, — подмигиваю бойцам.
Пытаюсь отрезать от твердого сала хотя бы кусок.
— А покурить можно? — спрашивает наглый Улыбышев.
— Ты не охуел ли слишком, Улыбон? — усмехается Кица. — Сектор, шо за хуйня?
Костик вытирает губы, дожевывает, поднимается и орет:
— На «лося», блядь! Музыкального!
Улыбон получает в «рога», разводит руки в стороны и поет:
— Вдруг как в сказке скрипнула дверь! Все мне ясно стало теперь!
Костик неожиданно сердится:
— Так, все! Хорош тут охуевать! Съебали по койкам! Сорок пять секунд — отбой!
Бойцы, едва не опрокинув подносы, бросаются к своим местам.
— Ну и правильно, — говорит Паша. — Не хуй…
Мне, в общем-то, все равно. Отдохнули — и хватит.
Это молодые осенников. Им с ними служить целый год. Им и решать.
Утром Улыбону и вовсе не везет.
На осмотре Арсен доебывается до его неглаженной формы.
— В бытовку, мухой! — командует Костик.
Вслед за залетчиком туда заруливают сразу несколько человек. Выставляют «шухер».
Белкин пробует утюг пальцем:
— Заебца. В самый раз…
Улыбона скручивают и валят на пол. Затыкают рот его же шапкой и придавливают коленом.
Белкин проводит утюгом по ноге бойца. Тот дергается и извивается, глухо мыча. Но держат крепко.