Но поскольку у нас есть определенный исторический опыт — когда кто-то на Западе подходит к карте России, смотрит и думает: «Сколько же все это еще будет существовать?» — то мы, естественно, будем отслеживать эти попытки и держать порох сухим. И, как я не устану повторять, мы имеем право на свой этап исторического развития и на доброжелательное отношение к себе. Мы будем избирать своего президента, развивать свою избирательную систему, демократию, как мы ее понимаем, и экономику тоже. Будем учиться этому делу. При СССР у нас просто не было возможности научиться. Но мы искренни в своих устремлениях и будем над ними работать.
Злобин: Да, жизнь в XXI веке развивается стремительно. Мир меняется очень быстро, прямо на глазах. Новые игроки набирают скорость. Мы должны не просто успевать анализировать наше прошлое, но и пытаться критически оценивать настоящее и будущее. Смотреть вперед. Похоже, что нам пора начинать работу над новой книгой. Помнишь, как у Льюиса Кэрролла: «…здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте. А чтобы попасть в другое место, нужно бежать вдвое быстрее». Но неплохо было бы также понять, куда мы бежим и зачем… Что ж, Дима, я рад, что мы с тобой смогли по-дружески, спокойно и содержательно обсудить острые вопросы современной политической жизни. Мне кажется, главное — отказаться от уверенности в своей собственной абсолютной правоте и в истинности именно своего мнения и взгляда на проблему. По крайней мере, начать сомневаться — значит начать думать…
Послесловие
Мой уважаемый соавтор ничуть не преувеличил в своем предисловии роль клопов в написании этой книги. Все действительно началось с неожиданного разговора о клопах, которые завелись в модерновой и стильной квартире Димы в центре Москвы. Как известно, бороться с клопами долго и сложно. Их появление никак не связано с чистотой в доме, гигиеническими привычками, доходами или, скажем, политическими взглядами человека. Клопы легко приживаются как в трущобе, так и в почти хирургической стерильности. Они кусают как отъявленных демократов, так и записных мракобесов. Им только нужно что-то деревянное — пол, мебель или, скажем, рама картины. Считается, что в современном мире основными распространителями этих «домашних животных» стали самолеты, поезда и машины, гостиницы, антикварные и букинистические магазины. Много и часто ездящий человек рискует запросто подцепить клопов на свою одежду или багаж — а Дмитрий относится именно к такой категории журналистов. Плюс еще домашняя библиотека, картины… Даже большой и комфортабельный ярко-красный диван, на котором мы сидели во время работы, вызывал у меня подозрения. Со своей стороны, я, как большой любитель и собиратель антиквариата, тоже постоянно нахожусь в зоне риска, и новость, которой встретил меня в дверях Дима, нашла живой отклик в моей душе. Мы сразу же поняли друг друга.
Так и вышло, что естественное взаимное волнение, связанное с тем, что было совершенно неясно, как пойдет работа над книгой, где авторы занимают прямо противоположные позиции, стало быстро испаряться на теме клопов. Тут разногласий не было. К тому моменту я знал про клопов намного больше Дмитрия, поэтому невольно выступил в роли самоназначенного ментора в этом вопросе — то есть в традиционной роли Америки по отношению к России в последние четверть века. Дима подливал мне кофе, внимательно слушал и удивленно переспрашивал. Я еще подумал: хоть здесь такое распределение ролей у «главного пропагандиста режима» не вызывает возражений. Сейчас, скорее, Дима прочитал бы мне лекцию на тему борьбы с клопами. Но если говорить серьезно, то клопы действительно помогли с самого начала создать между нами вполне доверительную атмосферу, дополняемую широким Диминым гостеприимством, — и эта атмосфера сохранялась весь период работы над книгой. Объединившись в «клоповом вопросе», мы сумели, как мне кажется, до самого конца сохранить наши главные разногласия и аргументы. Поэтому, как и мой соавтор, я до сих пор испытываю определенную благодарность по отношению к клопам, павшим в неравной битве с московскими терминаторами в квартире руководителя главного информационного агентства России. А я извлек важный урок — прежде чем спорить, лучше сначала найти что-то, объединяющее оппонентов.
У меня нет иллюзий. Я отлично понимаю, что большинство российских читателей этой книги встанут на сторону моего уважаемого соавтора, — я же традиционно окажусь в меньшинстве. Но меня это совсем не смущает. В меньшинстве я чувствую себя вполне комфортно. Более того, когда мой личный взгляд на тот или иной факт или событие вдруг начинает разделять большинство, мне представляется, что я скатываюсь в банальность. К счастью, я не политик и мне не приходится говорить то, что хотело бы услышать большинство, — что-то успокаивающее и безопасное. Более того, необходимость для политика в демократической стране обязательно получать поддержку большинства — на мой взгляд, один из имманентных минусов демократии. Как преодолеть его, мы еще не придумали. Но мне трудно спорить с теми, кто считает, что демократия в массовом порядке приводит во власть политическую серость. Как не без оснований считают некоторые теоретики, демократия — это власть середняков.
Именно поэтому в демократических системах важны не только эффективность и стабильность институтов, сила закона, но и личные качества политика, лидера, его умение совмещать массовую поддержку с персональной политической смелостью, когда требуется идти вопреки желаниям большинства. Именно поэтому в демократических странах трудно проводить непопулярные реформы. Именно поэтому в демократиях лидер нередко сам остается в меньшинстве. Именно поэтому несовершенные, незаконченные, сырые, если угодно, демократические системы власти могут привести к торжеству авторитаризма и даже диктатуре. История полна примерами такого рода. Иными словами, я отлично понимаю недостатки демократии и занимаю по отношению к ней не менее критическую позицию.
К слову, участвуя в политических дискуссиях в США, я тоже часто оказываюсь в меньшинстве. Но у меня и задача другая — бросить интеллектуальный вызов элите, этому уверенному большинству, заставить увидеть иную точку зрения, принять сам факт ее существования, а то и допустить, что она-то как раз и верна. Или по крайней мере усомниться в собственной правоте, в правоте большинства. Ведь абсолютная уверенность в собственной правоте часто ведет к катастрофическим ошибкам. Как историк, могу сказать, что еще ни разу большинство само не находило правильный вариант ответа на тот или иной политический или социальный вызов. Он, как правило, рождался среди меньшинства. Этим и сильны все развитые демократии — уважением мнения меньшинства. И этим слабы диктатуры и тирании, воспринимающие мнение меньшинства как предательство общих интересов, измену и подрыв устоев… Иисус Христос вел за собой меньшинство, а, скажем, Каиафа или Понтий Пилат принадлежали к подавляющему, «правильному», как тогда многим казалось, большинству, были убеждены, что отстаивают интересы и стабильность государства, защищают его духовные скрепы и традиции от «поругания». Но в истории человечества не было силы, оказавшей на цивилизацию большее воздействие, чем эта когда-то совсем небольшая и яростно преследуемая группа, которая положила начало христианству, полностью изменившему ход мирового развития.
Как часто после крушения империи, политической доктрины или еще недавно влиятельнейшего движения звучат рассуждения о том, что, мол, надо было попробовать сделать то, что предлагала та или иная группа, послушать тех или иных людей, а не ставить на них тавро государственных преступников или подрывателей основ. Как много в истории случаев, когда упертость большинства и нежелание услышать меньшинство — иногда и правда микроскопическое — приводили к величайшим геополитическим катастрофам и трагедиям. История СССР — еще один пример того же явления.
Конечно, я далек от того, чтобы считать какое бы то ни было меньшинство обладателем монополии на истину. У каждого меньшинства, как правило, есть свои специфические интересы и нужды, которые не близки другим. Но правда в том, что любое большинство складывается из комбинации меньшинств, объединившихся по какому-то поводу. Образованные и необразованные, богатые и не очень, молодые и пожилые, женщины и мужчины, горожане и жители села, либералы и консерваторы, курящие и некурящие, верующие и атеисты, родители и бездетные, семейные и одинокие, любители оперы и фанаты тяжелого рока, толстые и худые, западники и почвенники, здоровые и инвалиды, офисные работники и промышленные рабочие, левши и правши, слепые и зрячие… И так до бесконечности. Мы все одновременно входим во множество меньшинств, даже не замечая этого. И наши права невозможно ни уважать, ни защищать, ни гарантировать, если не гарантировать права каждому из меньшинств, в которые входит любой из нас. Другими словами, не существует абстрактного большинства, а есть меньшинства, которые сошлись на той или иной общей основе. Уже завтра они — эти меньшинства — могут оказаться по разные стороны баррикад. Поэтому, во‐первых, лично я не боюсь быть в меньшинстве по каким-то политическим вопросам, а во‐вторых, отлично понимаю, что нынешнее большинство, каким бы мощным оно ни выглядело, может легко и быстро рассыпаться. Новое же большинство сложится в совсем другом составе и на совсем другой основе, а те, кто сегодня считал себя законодателями массовых политических мод и идейных трендов, завтра рискуют сами оказаться в меньшинстве. Тогда они тоже будут вынуждены ратовать за права политических меньшинств.
Интересно, что Россия, так не терпящая любого политически несогласного меньшинства внутри своих границ, сегодня во внешней политике частенько выступает в меньшинстве, а иногда и в одиночку — что само по себе не может не внушать уважения. А Соединенные Штаты Америки, которые политически, законодательно, экономически и даже психологически построены на принципе недопущения во внутренних делах чьей-либо монополии, во внешней политике делают все, чтобы эту монополию сохранить. Конечно, внешняя политика представляет собой воплощение формализованного и структурированного государственного эгоизма, обычно скрываемого за трудноопределяемым словосочетанием «национальные интересы», а сама система международных отношений по природе своей далека от демократии, равноправия и единых стандартов. Но отсутствие равноценного вызова, баланса, если хотите — «адвокатов дьявола» сильно мешает России во внутренней политике, а Америке — во внешней.