– Я ничего не понял, – признался Санчо, – ну и ладно.
– Первую долину называют Долиной Поиска. Здесь странник должен забыть про любого рода догмы, в том числе представления о вере и неверии. Пожилой возраст – и есть эта долина для каждого человека. Когда стареешь, начинаешь ощущать, что диктат времени утрачивает власть над тобой. Настоящее со всей своей реальностью и однозначными – на самом деле спорными – представлениями о ней размывается, перестает быть реальным. Прошлое остается далеко позади, и ты не можешь представить для себя реального будущего, на которое можно опереться. Когда прошлое, настоящее и будущее утрачивают для тебя свой смысл, ты оказываешься лицом к лицу с Вечностью, впускаешь ее в себя и сам становишься ее частью.
– Но если вера и неверие – реальное и нереальное – утрачивают для тебя всякий смысл, – Санчо выразительно постучал пальцем по голове, – для тебя перестает существовать и все остальное, так? Есть только ты и твоя пустая голова. К чему хорошему это может привести? Да и может ли?
– Философские системы нам здесь не помогут, – ответил Кишот, – любые системы мышления, опровергающие друг друга, – просто коды, при помощи которых мы стараемся сохранить то, что, как нам кажется, мы знаем. Стоит нам отказаться от ограничений, которые они накладывают на нас, и мы узрим безграничность Вселенной, а значит, нам откроются безграничные возможности, в том числе и невозможное станет возможным. К этой категории я отношу и свое странствие в поисках любви.
– Похоже на передачу, когда тебя оставляют выживать на необитаемом острове, и навыки городской жизни тебе совершенно не пригодятся. “Остаться в живых”, “Последний герой”, что там еще – “Разбитый”, “Брошенный”, “Человек против зверя”, “Чувак, ты облажался”. Или это больше похоже на “Странствие по Галактике”?
– Посмотрим, – неопределенно ответил Кишот.
– Что бы там ни было, одно я уловил точно: это все связано со Вселенной, – заявил Санчо, – и для нее не существует ни правых, ни виноватых, ни истинного, ни ложного. Никаких теорий. Вселенная просто есть, и она везде – там, здесь, вокруг нас, повсюду, а на все наши суждения ей просто плевать.
– Как раз сейчас мы тоже стремимся просто быть – там, здесь, вокруг и везде, но прежде всего там, – пояснил Кишот.
– И чтобы нам на все было просто плевать?
– Чтобы нам было плевать на все, кроме цели нашего странствия, – сердито поправил его Кишот.
– То есть той женщины.
– Именно так. А остальное – суета сует, о ней стоит забыть.
– Круто, – понял Санчо. – Сосредоточиться на женщине – это я легко. Вообще без проблем.
– Я напишу ей письмо, – заявил Кишот, – чтобы рассказать, что совершаю странствие и уже нахожусь в первой долине. И что отказываюсь от всех догм и больше не испытываю ни веры, ни неверия. Соответственно, для меня открывается возможность невозможного, что означает…
– Ты это уже говорил, – перебил его Санчо, – ни к чему повторять все дважды.
– Я напишу ей, что, словно лунатик, бреду сквозь сон прежней жизни, чтобы пробудиться в реальности нашей любви. Я напишу ей прекрасное письмо, которое должно вознести меня в ее глазах.
– Как знать, – вставил Санчо, – лично для меня звучит отталкивающе.
– Ты ничего в этом не понимаешь, – одернул его Кишот. – Еще час назад ты был просто плодом моей фантазии. Так что, уж прости, едва ли твое мнение значит для меня хотя бы что-то, по крайней мере сейчас.
– Как скажешь, – пожал плечами Санчо, – так уж сложилось, что все важные ниточки моей жизни находятся в твоих руках, по крайней мере сейчас.
В этот момент пролетавшая над их головами большая птица-скопа послала им знак. Знак этот характерным белым пятном расплылся на карте Соединенных Штатов, накрыв ровнехонько город Нью-Йорк, после чего скопа, которой было решительно нечего им больше сообщить, с чувством выполненного долга улетела прочь из нашей истории.
– Фу! – сморщился Санчо – Чертова птица!
Кишот же хлопал в ладоши и кричал:
– Наконец-то! Вот он!
– Кто он? – не понял Санчо.
– Знак. Эта птица-охотник заметила нас и дала знак, что охота началась! Мы с тобой должны немедленно отправиться, куда она нам велела.
– Ты называешь это знаком? – Санчо не мог скрыть обиды. – То, что я из призрака превратился в человека из плоти и крови, это, значит, для тебя так, в порядке вещей. А птичье дерьмо, значит, знак?
– На пути в Нью-Йорк мы попадем во вторую долину, а потом, наверное, и во все прочие тоже, – разъяснял ему Кишот, – они лежат в бетонных каньонах, где меня ждет встреча с моей Возлюбленной.
– Я бы тебе то же самое сказал, без всякой там диарейной птички, – не мог успокоиться Санчо. – Кстати, что там за вторая долина?
– Вторая долина, – торжественно произнес Кишот, – называется Долиной Любви.
Глава восьмая,в которой мы, оставив без внимания Светлую Сторону Возлюбленной Кишота, исследуем ее Темную Сторону
Второе письмо Кишота, к ее немалому удивлению, тронуло сердце Салмы Р. – мы знаем про нее довольно много, так что самое время отбросить чопорное “мисс” и называть ее просто “Салмой”. Оно начиналось словами: “ Словно лунатик, бреду я сквозь сон прежней жизни, чтобы пробудиться в реальности нашей любви”, после чего автор письма на нескольких страницах в самых витиеватых и возвышенных выражениях заверял ее в своей бесконечной преданности.
Как и прошлое письмо, это лингвистически безупречное, хоть и чересчур барочное эпистолярное произведение заканчивалось неожиданной грамматической несуразицей: отправлено улыбкой, Кишот.
– Он по-прежнему меня беспокоит, – заявила Салма начальнику своей охраны. – Само собой разумеется, что и поклонники-одиночки, и члены фан-клубов совершенно сумасшедшие, на сто процентов. При этом у него есть слог.
Метафизическая сторона письма, отказ от малейшего намека на веру, а также от неверия, полного и частичного, означает, что совершивший это с открытым сердцем смотрит прямо в глаза истинной реальности и внимает ее посланиям, также заинтересовала ее.
Она даже сделала ксерокс письма и излишне много раз перечитала в своем “майбахе” по дороге домой. Наблюдавший за этим водитель в надежде поднять ей настроение, позволил себе шутку:
– Мисс Дейзи, позвольте спросить, отчего у вас сегодня так блестят глаза? Может быть, это любовь?
В ответ она сердито фыркнула:
– Веди-ка ты лучше машину, Хоук. А то ведь уже продают беспилотные лимузины, ты не знал?
– Понял вас, мисс Дейзи, – водитель подавил смешок. – Просто стало интересно, продлится ли ваша любовь хотя бы до завтра?
Возможно, Салма так близко приняла к сердцу второе письмо Кишота еще и потому, что не понаслышке знала о душевных болезнях и борьбе с ними уже в третьем поколении. Она уже давно находила в себе верные признаки чумы, поразившей их род, и прибегала к помощи сильнодействующих препаратов, она даже знала, в каком ритме это с ней происходит, и сумела согласовать этот ритм с графиком эфиров и съемок, о схеме употребления лекарств она, не скрывая свой диагноз “диссоциальное расстройство личности”, открыто рассказывала в своей передаче:
– Литий и галдол, галдол и литий, – делилась она с от души веселящимися зрителями в студии, а после просила их пропеть хором:
– Литий и галдол, галдол и литий! Кто не может жить без них, к нам все приходите!
К диагнозу “биполярное расстройство” Салма привыкла с трудом, поскольку заболевание, от которого страдали ее мать и бабушка, называлось иначе, маниакально-депрессивный психоз, и ей казалось, что старое название гораздо лучше подходит к ее наследственному состоянию: она в буквальном смысле ощущала, как каждый миг, дни и ночи напролет, в уголке ее левого глаза сгущается непроглядная тьма, а в уголке правого накапливается нестерпимое сияние. Лекарства помогали – почти помогали – ей держать своего монстра внутри, но случались и срывы: так, например, в Сан-Франциско в приподнятом настроении, именуемом иначе гипоманиакальным состоянием, она за день обегала весь город, буквально сметя с полок весь дорогой антиквариат – старинную деревянную маску из Камеруна, редкий набор японских порнографических картинок в стиле укиё-э и небольшое полотно кисти позднего Сезанна, – все это тем же вечером ее личному помощнику и по совместительству эпизодическому любовнику пришлось вернуть в галереи, поясняя продавцам, когда Салма не могла их слышать, ее состояние. После этого случая ее лечащие врачи заявили, что она начинает демонстрировать признаки невосприимчивости к медикаментозной терапии и порекомендовали ей пройти курс электросудорожной терапии, ЭСТ.
– Шоковая терапия? Вы хотите лечить меня электрошоком? – шутила она в ответ. – Но, дорогие мои, неужели вы до сих пор не поняли: меня невозможно шокировать. Даже электричеством.
И все же она согласилась. Ей необходимо отказаться от лития, убеждали ее профессиональные медики, ведь он может оказывать на человеческий организм токсическое воздействие, если употреблять его, например, в сочетании с фруктовыми соками.
(– Жаль, хорошая была песенка, – ответила врачам Салма.)
Придя в себя после первого сеанса шоковой терапии, она радостно поинтересовалась:
– Незабываемые ощущения, просто класс! Наверное, мне следовало спросить об этом раньше, но я забыла: есть ли у этого лечения побочные эффекты, которых стоит опасаться?
– В течение некоторого времени вы можете испытывать своего рода замешательство, не понимать, что происходит вокруг, – пояснил ее главный лечащий врач.
– Дорогой мой, – воскликнула девушка, – вы правда думаете, что это кто-то заметит?
– Возможны также временные, в очень редких случаях необратимые, провалы в памяти.
– Ага, – прозвучало в ответ. – Наверное, мне следовало спросить об этом раньше, но я забыла: есть ли у этого лечения побочные эффекты, которых стоит опасаться?
Ей приходилось контролировать себя с момента, когда она переступала порог студии, вплоть до того, как за ней закрывалась дверца машины и она оказывалась на мягком сиденье с бокалом грязного мартини в руках (классического, с оливками), и она блестяще проходила через это каждый божий день. Ну, почти каждый. В редких случаях, когда состояние не позволяло ей выйти на публику, Салма прибегала к помощи одной из своих прямых конкуренток, женщины латиноамериканских кровей, которая подменяла Салму в случаях, когда та была не в состоянии вести свое шоу. Салма так и не удосужилась запомнить ее имя. Впрочем, она не помнила даже, как на самом деле зовут ее водителя. Она называла его Хоуком из-за невероятного сходства во внешности и голосе с Морганом Фрименом в роли шофера мисс Дейзи в одноименном фильме. Он видел ее в самые тяжелые моменты, но никогда не сказал ей ни слова – не столько из любви либо преданности, сколько из опасения, что, скажи он что-то, его за ушко да на солнышко вытащат из машины и он потеряет стабильный источник дохода в лице мисс Дейзи. Лишь однажды он позволил себе сказать что-то на грани: