Его слова подлили масла в огонь. Женщина повернулась к Санчо и ткнула обличающим пальцем в его сторону.
– Ща и о тебе скажу пару слов, – начала она. – Такое впечатление, что ты все время куда-то исчезаешь, потом возвращаешься, а машина ваша все время на месте, не ездит никуда. Откуда ты взялся? Куда шастаешь? Кто знает, сколько вас, на хрен, таких незаметных еще рыщет поблизости – появляется, исчезает, скрывается? Для меня ты выглядишь подозрительно. Явно что-то затеваешь. Хоть с головы до пят в “Джей Крю” вырядись, меня не обманешь.
Возле них уже собралась небольшая толпа зевак, которая заметно росла по мере того, чем громче вопила женщина. Подошли и охранники лагеря. В форме, с оружием на поясе, воплощенные закон и порядок.
– Вы двое мешаете всем! – заявил один из них. На женщину он даже не взглянул.
– Вам следует собрать свои вещи и немедленно покинуть территорию, – сообщил второй.
– Кто вы по вероисповеданию? – осведомилась дама.
– Благодаренье небесам, – с меньшей учтивостью ответил ей Кишот, – теперь, когда нам с сыном посчастливилось пройти через первую долину, мы счастливо освободились от власти любых доктрин.
– Чего-чего? – не поняла его белая женщина.
– Я оставил в прошлом любые догмы, в том числе идею веры либо неверия, – пояснил Кишот, – я совершаю великое духовное странствие, дабы очиститься и стать достойным своей Возлюбленной.
Мужской голос из толпы пояснил:
– Он утверждает, что он мерзкий безбожник!
– Он точно замышляет здесь что-то, – заявила белая женщина. – У него с собой карта. Он может быть из ИГИЛ.
– Не может, нельзя быть мерзким безбожником и одновременно состоять в ИГИЛ. – Первый охранник продемонстрировал недюжинную способность к логическому мышлению и желание восстановить порядок. – Не будем поддаваться эмоциям, дамы и господа.
– В прежние времена, – Кишот в последний раз попытался воззвать к разуму собравшихся, – когда женщину объявляли ведьмой, доказательствами служили наличие у нее “фамили-ара”, чаще всего кота, метлы и третьего соска, чтобы дьявол мог сосать молоко. Коты и веники при этом имелись почти в каждом доме, да и раны на теле в те времена не были редкостью. Так что простого крика “Ведьма!” было вполне достаточно. Доказательства присутствовали в каждом доме и на теле каждой женщины, так что все подозреваемые автоматически оказывались виновными.
– Вам следует перестать нести бред и покинуть территорию, – заявил второй охранник. – Этим людям очень некомфортно из-за вашего присутствия на Капоте, и подобные разговоры вам не помогут. Мы больше не сможем обеспечивать вашу безопасность, да и вряд ли захотим, я думаю.
Санчо выглядел так, словно был готов драться. Однако в конце концов они с Кишотом собрали вещи и загрузили их в “круз”. Толпа еще немного пошумела, но вскоре разошлась. Белая женщина, ободренная поддержкой охранников, осталась стоять поодаль, неодобрительно качая головой.
– В прежние времена, – проорала она, когда машина тронулась с места, – был справедливый самосуд, прямо как у нас сегодня!
На шее у женщины было странное ожерелье. Оно выглядело совсем как ошейник, который надевают на собак.
САНЧО, менее нереальный, чем прежде, рассуждает о своей новой ситуации.
После случая с той белой женщиной все изменилось. И, чтоб вы понимали, если, чисто случайно, за это время я произнес пару коротких молитв, то не оттого, что внезапно стал религиозным, а потому, что, когда он ведет машину, ехать в ней очень страшно. “Папаша”. Он водит машину так, как делает все остальное, – так, как видел по телевизору. Он уехал из того лагеря на озере Капоте, словно он Бобби Ансер на автодроме в Индианаполисе, и с тех пор так и не сбросил скорость. Я сел на заднее сиденье, поскольку кажется, что там безопаснее, но он поворачивает голову ко мне и беседует, мчась по двухполосной дороге со скоростью не менее шестидесяти миль в час, потому что так всегда поступают в телешоу; ему невдомек, что там за кадром машину тащит грузовик, который на самом деле обеспечивает движение. Раз по восемь на дню я всерьез готовлюсь узнать, есть ли жизнь после смерти, хотя моя жизнь началась всего пять минут назад. Раз я существую по-настоящему, значит, и умереть могу по-настоящему, так? Я привалился на заправке к “крузу”, потягиваю колу, стряхиваю со лба холодный пот после ужасов поездки пассажиром и размышляю о Реальном, то есть о том, что значит быть реальным, при этом у меня возникает неприятное чувство, что я вот-вот получу ответ на этот вопрос в неотвратимой дорожной аварии со смертельным исходом. Вынужден добавить, что если я стану жертвой автокатастрофы и, пройдя сквозь искореженный металл, застану Бога на месте судии, если все это окажется правдой – ну, там, облака, райские врата, парящие ангелы и всякое такое, – то испытаю настоящий шок. В данный момент я не готов вести дискуссии о райских кущах. Я просто хочу чувствовать себя в безопасности на заднем сиденье его машины. Единственном сиденье, которое существует в моем сознании. Не гони, говорю я ему, смотри на дорогу. Я просто ору на него, а он только машет рукой. Я за рулем всю свою жизнь, говорит он мне, я делал это, когда тебя еще на свете не было. Да, отвечаю я, но ведь это не так уж давно, правда?
Пожалуйста, не забывайте, что я в буквальном смысле слова появился на свет вчера. Ну, прям в буквальном, чуть раньше, чем вчера, но вы меня поняли. Я гораздо младше, чем выгляжу, потому что быстро расту. К тому же в голове у меня – сплошь он, его видение всего на свете, поэтому мне трудно отойти и со стороны взглянуть на то, что он есть. Даже сейчас, когда я – сам себе Пиноккио! – сделался из плоти и крови, я не чувствую, что полностью отделился от него. Я в большей степени ощущаю себя его составной, а не отделившейся от него частью, вот так. Мне неприятно говорить это: он далеко не лучший из капитанов, но он все еще управляет кораблем. Сейчас я думаю об охоте за большим белым китом. Ясен пень, мне известно об этом только потому, что он (а) читал в гостинице книгу, когда на телеканалах проходила профилактика – о да, это правильный ответ, – и (б) смотрел старый фильм с Грегори Пеком, Ричардом Бейсхартом и Лео Генном, который показывали на канале АМС в рамках ретроспективы перед “Безумцами”, “Во все тяжкие” и “Ходячими мертвецами”. Не суть, но вот что об этом думаю я. Капитан, одержимый идеей победить огромного кита, умирает вместе с этим самым китом, а с ними и команда, проехавшая на ките не меньше своего капитана. Только Измаил – единственный ничем не одержимый член команды, который всю дорогу относился к этой охоте как к работе, – выживает, чтобы рассказать эту историю. Историю, которая учит нас, что отрешение – ключ к выживанию. Одержимость разрушает одержимого. Как-то так. Так что если наш старенький “шевроле” – “Пекод”, тогда, я подозреваю, мисс Салма Р. – громадная рыбина, а он, “папаша”, – мой Ахав.
Это вызывает у меня вопрос: могла ли она что-то когда-то ему сделать? Оттяпала ли метафорическую ногу? Это сексуальная метафора, верно. Нога, ясен пень, в данном случае этот, как его… Эвфемизм. Подставное слово для Другой Выступающей Части Тела. А словосочетание деревянная нога указывает на дерево. (Ха-ха три раза и смеющийся эмодзи с катящимися из глаз слезами.) Либо так: тот факт, что она есть в этом мире, но ей нет до него никакого дела, заставляет его чувствовать себя, как это, деревянноногим? Если Возлюбленная равнодушна к своему воздыхателю, может ли воздыхатель вознамериться выследить ее и нацепить на гарпун? Возжелать обмотать себя веревкой от пронзившего ее гарпуна и в экстазе кануть вместе с ней в темных морских пучинах? “Из самой глубины преисподней наношу тебе удар”. Согласитесь, что интересно: эта строчка из книги постоянно крутится в его (а значит, и в моей) голове. Отсюда вопрос на миллион долларов: что он собирается делать, если каким-то чудом сумеет оказаться к ней настолько близко, чтобы быть в состоянии что-то сделать (что – ко всем чертям – решительно невозможно)? Кинется целовать или убивать? В его голове есть биты оперативной памяти, вход в которые для меня закрыт. Думаю, ответ на этот вопрос стоит искать именно в тех битах.
Отсюда вопрос: почему в его голове есть биты, в доступе к которым мне отказано? И как это работает с учетом того, что я все еще его составная часть? Да, я гадаю, но смотрю на это так. Я вижу себя посетителем его внутреннего мира, а этот мир я вижу как реальное место со всякими там городами, дорогами, озерами и прочим. С транспортной системой. И во всем этом у меня много к чему там есть доступ: я могу передвигаться, как мне вздумается, заходить в его памяти всюду, куда заходит он, в эпизоды его прошлого, в передачи, что он посмотрел, в книги, что прочитал, к людям, которых он знал, ко всему, как это сказать… Населению. Ко всем, кто есть в его воспоминаниях, познаниях, мыслях и даже, возможно, снах. Но, я вижу это все яснее и яснее, в голове у него не все в порядке, и я считаю, что участки, которые я в ней не вижу, – зоны безумия, содержимое которых настолько перепуталось, что заблокировало вход в эти зоны, это похоже на разрушенные дома из телерепортажей с войны о бомбежках в этой, как ее, Сирии. Эти части его головы похожи на перемешанный пазл, там все либо в тумане, либо разрушено, самолеты туда не летают, дороги загублены на хрен, а может, и заминированы, все это оцеплено какими-нибудь специальными подразделениями, скажем, миротворческими силами ООН, голубыми касками или, как их там… Смурфами. А значит, туда не попасть. Не попасть, если Смурфы тебя не впустят.
Мне кажется, нас обоих до сих пор волнует то, что произошло на озере Капоте. Кажется, что мысли об этом вращаются вокруг Папаши К., как жернова ветряных мельниц. Сейчас он выглядит потерянным. После птичьего знака на озере Капоте я подумал: отлично, хотя бы начнем куда-то двигаться. Нас ждет Нью-Йорк или облом. Сообщите всем. Мы стремимся туда, как стремятся все и каждый, чтобы обрести любовь или потерять все, чтобы родиться заново или умереть. А чем еще достойным можно та