Ее начало трясти от внезапно нахлынувших воспоминаний, и она с ужасом, словно встретила призрака, поняла, что кроме мистера Ланджеллы он напоминает ей кое-кого еще, того, о ком она никогда не упоминала, но кто при этом оставался недостающим элементом, объясняющим любой ее выбор, всю ее жизнь. Кишот как две капли воды был похож на ее деда, отца матери, давно забытого и ныне покойного Бабаджана.
– Передайте фото службе безопасности, – велела она сотруднику, который принес ей конверт с фотографией. – Если этот человек когда-нибудь покажется, пусть сразу вызывают чертову полицию.
По дороге домой водителя искренне встревожило ее состояние.
– Прошу прощения, мисс Дейзи, – сказал он, – но выглядите вы так, словно встретили призрака.
– Сегодня никакой мисс Дейзи, Хоук, – отозвалась она. – Ко всем чертям, я не в том настроении.
Пришло время пролить свет на последнюю и самую сокровенную семейную тайну мисс Салмы Р.
Когда Салме было двенадцать, дед Бабаджан схватил ее за руки и поцеловал в губы. В тот момент она смогла лишь понять, что дедушка хотел поцеловать ее в щеку, но промахнулся, но он повторил попытку, и стало ясно: его язык не ошибался. Она старалась отклониться от настырного языка, но он все равно тянулся к ней. Потом она вырвалась и убежала.
Особняк на пляже Джуху на самом деле состоял из двух строений с обнесенным решеткой садом посредине. Небольшое двухэтажное здание выходило фасадом на улицу, за ним начинался сад с искусственными прудами и увитыми буген-виллеями шпалерами, в конце которого находился главный трехэтажный особняк, обращенный к морю. Интерьеры обоих зданий обильно украшали полотна Макбула Хусейна, Саеда Разы, Васудео Гайтонде и Кришена Кханны, а сад – старинные скульптуры, изображавшие Шиву, Кришну и Будду. – Как же так получилось, что великие художники, старинные и современные, просто смотрели на это с дорогих стен, почему могущественные божества остались недвижимы на залитых солнцем постаментах? Зачем нужен талант, зачем все эти святость и божественность, если они не могут защитить двенадцатилетнюю девочку в ее собственном доме? Позор вам, художники, божества! Сойдите со своих пьедесталов, спуститесь со стен и помогите! – Никто не помог. – Домогательство произошло в выходной, когда Салма шла через сад от главного особняка к двухэтажному зданию, где располагались главные кухни, в надежде чем-нибудь перекусить днем. Наверху в маленьком доме были и личные покои Бабаджана, где он жил своим порядком. В саду его можно было застать только во время молитвы – молился он пять раз в день, как это делают по-настоящему религиозные люди или те, кому особенно важно вымолить у Бога прощение, – он выносил в сад свой молитвенный коврик, расстилал его на берегу одного из искусственных прудов и опускался на колени, обратив свой взор к Мекке. Не станем таить горькую правду: грешил Бабаджан так же часто, как молился. В тот день, когда Салма направлялась к холодильнику и вокруг не было посторонних глаз, никаких слуг, шоферов или охранников, он появился перед нею из тени дерева, словно демон, схватил за руки, притянул к себе и дважды страстно поцеловал, во второй раз, как мы уже упоминали, с языком. Когда она стала убегать, он пробежал за ней несколько шагов, характерно посмеиваясь – хи-хи-хи, – и в его смехе, который она всегда считала выражением стариковского добродушия, звучала угроза. Когда ему надоело за ней гнаться, он просто пожал плечами, презрительно махнул рукой и ушел к себе наверх.
И вот маленькая девочка бежит к матери, заливаясь слезами. До того как она окажется в материнских объятиях, нам следует поведать кое-что еще о жизни в этом большом несчастливом доме. Глядя на эту ситуацию, мы должны понимать, что ни мать Салмы Аниса, ни ее бабка Дина не могли не знать о порочных наклонностях Бабаджана. Если в детстве Аниса тоже была его жертвой, мать раньше дочери, она никому об этом не рассказала, возможно, кроме собственной матери, чьи уста, однако, сковала печать вечного молчания. Как бы то ни было, и Дина, и Аниса не раз увещевали Салму: “Ты не должна оставаться с Бабаджаном наедине. Кто-то, хотя бы няня, всегда должен быть в комнате. Иначе это будет неприлично, сама понимаешь”. Девочка же знала, знала всю свою жизнь, что бабушка с дедушкой не живут вместе, что в особняке на пляже Джуху, как ни жаль, негативная энергетика, которую она изо всех сил старалась не замечать. Она решила, что предостережения родственниц вызваны этой энергетикой, что ей предписывают принять чью-то сторону и дружба с дедушкой будет расценена как предательство по отношению к бабушке. В своем нежном возрасте она не знала, что такое страх, еще не столкнулась с ним в жизни, к тому же обладала той же независимостью, что вела по жизни ее мать и бабушку, и порой нарушала их запреты и составила о дедушке свое собственное мнение, даже, скажем прямо, полюбила его. Несмотря на недовольные лица и увещевания старших женщин семьи, она любила сидеть с ним в саду и слушать восхитительно страшные сказки о бхутах и джиннах, существах из огня и дыма, предпочитавших питаться маленькими девочками. Ей нравилось, что он всегда предлагал ей задавать ему вопросы, даже опасные вопросы.
– Бабаджан, – спросила она у него однажды, изумляясь собственной дерзости, – а что будет, если я скажу тебе, что Бога нет?
В ответ он от души расхохотался.
– Кто вложил эту идиотскую идею тебе в голову? – сказал он без тени гнева, с которым, она боялась, мог бы ей ответить. – Тебе должно быть не меньше пятнадцати, только тогда у тебя может появиться такая точка зрения. Тогда и приходи, я тебе отвечу.
Образ доброго, веселого, терпимого деда, человека широких взглядов, стал для нее важным. Она прятала его в собственной голове, потому что знала, мама с бабушкой такого не одобрят, и это был ее важный секрет, она даже думала, что должна попытаться установить мир между старшими родственниками, и по-детски вынашивала грандиозные планы, как это осуществить. Однако ярость, с которой бабушка пресекала любые попытки заговорить о Бабаджане, удерживала ее от воплощения этих планов в жизнь. И вот теперь, в двенадцать лет, убегающая и напуганная, она поняла эту ярость, поняла все, и ей показалось, что до сих пор она ничего в этой жизни не знала.
Она бежала, а мир вокруг нее рушился, разбивались на куски конструкции любви, доверия и понимания, в которое она верила. Вся история ее семьи, все, что, как она считала, она знает о ней, то, кем и какими они были в этом мире, все это должно быть порвано и написано заново. Лишиться собственной картины мира, почувствовать, как ее позолоченная рамка расползается и крошится, музейное стекло, надежно укрывавшее ее, разлетается вдребезги и неаккуратными кучками падает на землю, а изображенные на холсте разъезжаются, соскальзывают и лопаются; этот опыт можно назвать и иначе – утратой невинности. Если такое происходит, когда тебе двенадцать и ты не имеешь никакого психологического инструментария, чтобы справиться, все обстоит еще хуже.
Салма бежала и видела обрывочные видения, ускользающий и меняющий свое местоположение дом, лопнувший над ее головой и опадающий на землю синими снарядами небосвод и утративший свое обманчивое спокойствие, готовый поглотить всю сушу океан впереди. Потом мама обнимала ее, она пыталась рассказать, что случилось, а бабушка, страшная в своей ярости, стояла у них за спиной. Глаза обеих женщин озарились особенным светом, способным прожечь дыру в ткани времени. В комнату вошла няня-ая.
– Останься с ней, – велела Аниса ае и вместе с Диной они направились к маленькому дому, словно выдвинувшаяся в поход маленькая армия.
История умалчивает о том, что они говорили Бабаджану, но вся домашняя прислуга и даже некоторые прохожие на улице ощутили подземный толчок, к концу же их разговора все картины в доме висели вкривь и вкось. После этого случая Бабаджана почти никто не видел. Еду ему приносили прямо в комнаты, где он доживал свои дни и читал свои молитвы – надеясь, видимо, на искупление – в полном одиночестве. Когда женщины вышли из его комнат, они выглядели так, словно держат в руках обнаженные мечи, обагренные кровью убитой жертвы, которую они не собирались смывать, чтобы все могли видеть, что они сделали.
Вернувшись туда, где оставили Салму с аей, они увидели, что двенадцатилетняя девочка больше не плачет; она была одна.
– Вы обе знали, – сказала она им, – вы всегда это знали.
“Мы скрываем это, – говорил доктор Р. К. Смайл, выступая в Атланте, – существует огромная опасность для членов семей, но мы скрываем это. Мы стыдимся их и молчим об этом ”.
Очень редко у одолевающих нас заболеваний можно отыскать одну-единственную причину, а потому будет слишком большим упрощением считать, что психическое расстройство Дины Р., запои и депрессии Анисы Р., а также самоубийства обеих женщин являются следствием подавленного стыда, вызванного страстью Бабаджана к маленьким девочкам. Много ли им было известно? Много ли у него было жертв? Как далеко заходил он в своем пороке? Мы не можем знать этого наверняка. Звездные судьбы и журналисты стоят за молчанием слишком многих языков и искажением слишком многих истин. Сколько такой грязной работы выполнили – по своей воле или по принуждению – эти женщины, насколько остро ощущали они вину за то, что, подчищая за ним, становятся соучастницами его преступлений? Не эта ли история подвела мисс Салму Р. к решению отказаться от успешной карьеры в Болливуде и искать счастья на другом краю света? Не в этом ли корень всех ее последующих злоключений и зависимостей? Правильный ответ – возможно. Человеческая биохимия, равно как и психика, подвержена определенным аберрациям, и это тоже, без сомнения, сыграло роль в этой истории.
– После этого я надолго сделалась пай-девочкой. Мисс Гуди-Два-Ботинка, вот кем я была. Я прятала свои чувства, много трудилась, держалась прямо, никогда не капризничала, слушалась учителей, как собачка. Ведь если я буду достаточно вежливой, воспитанной, буду отлично выполнять домашние задания и во всем слушаться старших, хорошо себя вести, тогда, возможно, мой мир больше никогда не взорвется, как в тот день. А потом умерла мама, и я подумала: хватит. Но одно запомнила очень хорошо: в тот день я узнала, что в нашем мире нельзя быть в безопасности. Дед преподал мне этот урок. И его важ