Когда повязку с глаз сняли, Брат увидел, что находится внутри самого обыкновенного приземистого строения, окруженного густо заросшими лесом холмами. Эта современная архитектура сбивала с толку. В такой местности он бы скорее ожидал увидеть деревянную избушку с черепичной крышей. А эта конструкция из стекла и бетона не имеет привязки к месту, она может стоять где угодно. В этом отношении этот дом напоминает его самого, подумал Брат. Он тоже не имеет привязки к месту. Японо-американский джентльмен проводил его в уютно обставленную гостиную с диванами и креслами с цветочной обивкой. Здесь были также бильярдный стол, приспособление для метания дротиков, шахматы и нарды. Брат не увидел бассейна, но подумал, что он точно оборудован где-то неподалеку. На тюрьму не похоже, сказал он агенту в синем костюме.
– Разумеется, нет, – ответил тот. – Мы здесь, чтобы подружиться.
Дверь открылась, и в комнату вошел Сын. Увидев сидевшего в ней отца, он весь ощетинился.
– Они и тебя заграбастали, – сказал он, и это не было вопросом.
– Нет, – ответил Брат. – Я нахожусь здесь по доброй воле.
– Даже не сомневаюсь, – произнес Сын. – Вижу, ты уже знаком с господином Трипом Миногучи. Он апологет доброй воли.
– Трип назвался мне Лэнсом Макиокой, – сообщил Брат.
Тут в разговор вмешался японо-американский джентльмен.
– Предлагаю покончить с этим раз и навсегда – заявил он. – Вот мой пропуск в Лэнгли. Как вы знаете, там не указывают псевдонимы. Вот мое личное имя. Агент Кайл Кагемуся.
– Снова демонстрируете нам свое доверие? – поинтересовался Брат.
– Именно так.
– Один черт, – заявил Сын.
– Джентльмены, оставлю вас вдвоем, чтобы вы могли обо всем поговорить, – откланялся новоявленный агент Кайл Кагемуся. – Уверен, вам многое предстоит наверстать. Добро пожаловать в “Муравейник”, Кихду. Мы ждем тебя, добро пожаловать на борт.
– Как ты вообще здесь оказался? – спросил Сын. – Ты даже не знаешь, кто я! Ты никогда про меня ничего не знал!
– Ты прав, – ответил Брат. – Мы никогда не были настоящей семьей, правда? Но есть кое-что, чего ты не знаешь о том, что значит быть родителем. А это значит быть рядом всегда, когда тебе это нужно.
– Просто безумие, что ты здесь! – заявил Сын. – Ты так глубоко увяз во всем этом, что даже не понимаешь, насколько глубоко.
– Мы оба, – ответил Брат.
Агент Кагемуся оказался прав. Поначалу слова не шли, но довольно скоро хлынули потоком, как из прорванной водопроводной трубы. Одним из главных обвинений Сына в адрес отца была принадлежность к великой индийской диаспоре. Сын ездил в Индию, чтобы найти свою идентичность. Только индийцы, живущие в Индии, могут претендовать на аутентичность. Диаспора – сборище фальшивых индийцев, людей, чьи корни так давно вырваны из индийской почвы, что их души умирают от жажды; они не знают, на каком языке говорить и каких богов почитать, и жадно скупают индийское искусство и в рамочках развешивают свою идентичность по стенам (мог ли парень догадываться, что почти слово в слово повторяет мысли Брата о собственном отчиме?). Это люди, продолжал он, которые летают в Индию на пару недель каждый Новый год и еще на несколько свадеб, где объедаются сладостями, отплясывают в неоновом свете ночи, а потом чувствуют, что до краев наполнили Индией свои топливные баки и могут возвращаться домой, чтобы обманывать всех еще полгода. Сын выучил индийское выражение “четыреста двадцать”, которое никак не связано с курением травы, а обозначает нечто поддельное, сфальсифицированное. Чарсобис, произносил он с выраженным акцентом и ожесточением.
– Вы все чарсобис. И кстати, никому не нравятся твои книги.
– Если систему нельзя изменить, ее следует уничтожить, – ответил Брат.
На другой день Сын неожиданно сник и зарыдал, тут же снова превратившись в очень молодого человека; все маски были сброшены. Он позволил отцу себя обнять.
– Мы чуть этого не сделали, – всхлипывал он, – чуть не сделали.
Брат начал говорить ему про “Муравейник”, борьбу с реальным врагом и служение высшему благу. Это не заняло много времени. Всего несколько дней. Сын был хороший мальчик. Да, он был как Кихот. Он быстро понял, что ему передали. И не хотел в тюрьму.
Расставаясь с Сыном, Брат знал, что не скоро увидит его. Теперь его это не пугало. Между ними все наладилось. Уезжая, он решился задать последний вопрос.
– Да, кстати, почему все-таки Марсель Дюшан?
Сын улыбнулся.
– Думаю, это мой способ сказать: я люблю тебя, папа.
Брат повернулся и пошел к выходу, окрыленный, но сын окликнул:
– Пап!
– Да?
– Ты только маме не говори.
Снова повязка на глаза и черный “эскалейд”. По пути в город агент Кагемуся делился с Братом своими последними мыслями.
– Благодарю за службу! – начал он. – Буду откровенен с вами: на данный момент вам известно много, можно даже сказать, слишком много. Но мы хорошие ребята. Не устраиваем наезды грузовиков на пешеходов. Однако мы за ними следим. Поэтому мы будем следить за вами. Мы в вашем телефоне, в вашем компьютере, в каждом звонке, каждом файле. Даже не пытайтесь спрятаться от нас. Мы не относимся к такому по-доброму. Мы благодарны вам за помощь и просим хранить молчание. Пожалуйста, не разочаруйте нас, начав говорить. Мы не выносим разочарований.
– За неосторожную болтовню расплачиваются жизнью, – ответил Брат. – Приятно слышать, что вы хорошие ребята.
– Все правильно, – сказал агент Кагемуся. – Вы умный человек.
С его глаз сняли повязку, и он увидел, что снова находится у своего дома.
– Позволите последний вопрос, – осведомился Брат. – Я в некотором роде фанат старого кино.
– Слушаю, сэр. Сам люблю смотреть старые фильмы.
– Отлично. “Кагемуся”. Я видел этот фильм. Это значит “тень воина”.
Агент никак не отреагировал, но затемненные окна “эска-лейда” начали закрываться.
– Благодарю, – сказал Брат, – за очередной жест, призванный установить доверие.
Глава пятнадцатая,касательно Сестры и Того, что нельзя простить
Ресторан, расположенный под двухэтажной квартирой Сестры в Ноттинг-Хилле, назывался “Санчо” в честь Игнатиуса Санчо, “Необычного негра”, который родился на работорговом судне (предположительно) в 1729 году, беглого раба, впоследствии получившего в Англии свободу; этот Санчо служил английским милордам, а не скитался со странствующими рыцарями, он был композитором, драматургом, полемистом, плодовитым газетным корреспондентом, автором “Теории музыки”, агрономом, первым африканцем, принявшим участие в выборах в Британии, и – наряду с Оттоба Кугоано и Олауда Эквиано – одним из первых историков британского рабовладения и одновременно ярым борцом против него; он позировал Гейнсборо и дружил с Лоуренсом Стерном и регулярно питался цыпленком по-ямайски, либо соленой рыбой и пивом “Красная лента”, коронными блюдами названного в его честь ямайского заведения (хотя мог пробовать африканское каллалу). По всей вероятности, думала Сестра, он едва ли одобрил бы и громкую танцевальную музыку, которая с определенного момента орала в подвале под заведением, хозяева которого недавно решили развиваться в русле ночного клуба и наплевать на всех спящих по соседству детей. Люди начали добирать на улице, а пьяные разборки продолжались до трех часов утра. Трудно представить, что Игнатиус Санчо был убежденным фанатом диско. В конце концов, он был человеком, принявшим сторону англичан и не поддержавшим Американскую революцию. Консервативным человеком.
Ассоциация жителей района обратилась к Сестре за помощью. Она согласилась стать представителем группы активистов и провела несколько встреч с хозяевами заведения, в ответ получив лишь общие фразы. Сестра предлагала рестораторам мировые соглашения, оговаривавшие уровень шума в децибелах и сокращенное время работы ночного клуба. Она обращалась в местные органы самоуправления с просьбой вмешаться и расставить все по местам, а затем и в полицию с просьбой выдать соответствующие предписания. Она указывала на то, что “Санчо” имеет лицензию как ресторан, а не ночной клуб, открытие которого должно расцениваться как прямое нарушение юридических обязательств с его стороны. Только после того, как все эти попытки не увенчались успехом, Сестра с тяжелым сердцем согласилась подать на “Санчо” и его учредителей в суд.
Когда началось судебное разбирательство, владельцы ресторана обвинили ее в расизме.
Социальные сети не имеют памяти. Скандал, происходящий сегодня, ценен сам по себе. Словно бы Сестра не боролась с расизмом всю свою жизнь. Разные люди, косившие под лидеров своих общин, хулили ее, утверждая, что громкая музыка по ночам – неотъемлемая составляющая афро-карибской культуры и любое противостояние ей должно расцениваться как предвзятое отношение к ее представителям, словно не замечая, что подавляющее большинство молодых ночных выпивох и выпендрежников-драчунов были богатеями, притом совершенно белыми. Кто-то открыл страницу на фейсбуке, призванную не допустить присуждения ей пожизненного пэрства – на тот момент она была баронессой – и не позволить сохранить по слухам принадлежавшие ей лидирующие позиции среди кандидатов на вот-вот освобождающийся пост спикера Верхней палаты парламента. Только за первый день эту петицию подписало 113 686 человек. Она начала получать письма от хейтеров и даже прямые угрозы. Разумеется, это не осталось без политических последствий. И без того хрупкая коалиция левых и правых, вознамерившаяся посадить ее на мешок с шерстью – рабочее место всех спикеров Верхней палаты начиная со времен Эдуарда III, – дрогнула и развалилась. В британской манере ей дали понять, что имеет место некоторое смущение из-за выдвинутых против нее очевидно голословных (!) и чрезвычайно несправедливых (!) обвинений – по причине которых некоторые люди могут подумать что-то не то. Она почти мгновенно поняла, как реагировать. Она позвонила своей приятельнице баронессе и заявила, что снимает свою кандидатуру: “Я благодарю тебя за поддержку, Аретта, но не хочу, чтобы из-за меня кто-то думал что-то не то. Не то чтобы я до смерти хотела сесть на этот мешок”.