Спасибо, мамочка. Ты виновата в том, что я есть. И если со мной сегодня что-то случится, виновата будешь только ты.
Мир для меня начал распадаться уже давно. Я отчетливо ощущаю это. Конечно, нельзя было допускать передозировки. Мне повезло, что я выжила, повезло, что не стала инвалидом, повезло, что могу вот так идти к Центральному парку по сошедшей с ума Мэдисон-авеню, но во всей системе нет никого, готового прикрывать меня со спины. Если бы мои люди вовремя подключились, они бы смогли не дать этой истории ход, сделать ее гораздо меньше – небольшие проблемы со здоровьем, ничего серьезного, но они позволили раздуть ее до небес. В своей передаче я всегда говорила только то, что думаю, понимая, что в наши дни любой, кто даже косвенно высказывается о политике, носит мишень у себя на спине, особенно темнокожий, особенно темнокожая женщина. Естественно, у меня были враги. Я должна была предвидеть, что так случится. Вместо этого я передознулась и сама подставила свою спину под нож. Наверное, мне стоит вернуться домой. Я скучаю по Бомбею. Невозможно вернуться в Бомбей, по которому я скучаю, невозможно вернуться домой. Вот кем мы все здесь становимся. Уплываем из мест, которые любим, а затем в них приходят люди с топорами и горящими факелами, громят все и сжигают, а мы говорим: ах, как же это грустно. Но мы сами покинули свой дом, сами оставили его пришедшим на наше место варварам. Могу ли я винить свою мать и в этом тоже? Почему бы и нет. На что еще годятся мертвые матери.
Не могу заставить себя смотреть вверх. Что это там вообще такое. Словно какой-то колосс схватил бластер и прострелил в небе дыру. Смотришь на нее, и хочется умереть. Такое нельзя исправить. Едва ли кто-то в Вашингтоне или на мысе Канаверал знает, что на хрен делать с этим. Интересно, а там вообще остался кто-то, кто работает у себя за столом, или все, как здесь, носятся по улицам и орут, все пространство между Белым домом и Капитолием и вокруг них – Дюпон-серкл, Национальная аллея, Пенсильвания-авеню – становится их одним сплошным ааааааааа. В Овальном кабинете зияет огромная овальная дыра. Ааааааааа. Вот все, что у нас осталось. Ничто овальной формы. Вот к чему пришло человечество за все годы своего существования. Шекспир Ньютон Эйнштейн Ганди Мандела Обама Опра и в конце крик бессилия. Ааааааааа аааааааа аааааа.
Да, Салма, я тебя слышу. Знаю, что несу высокопарную дичь и ничем не лучше их, тоже разговариваю сама с собой, как с другим человеком. Или это мое биполярное расстройство, диалог между полюсами, северным и южным? Ааааааааа.
Итак, я на месте, все, как велели. Не помню, когда в последний раз столько ходила пешком, разве что на беговой дорожке в спортзале. Вот этот противный парень с уткой, вот красный дуб. А вот ион- бежевое пальто, коричневая шляпа, переброшенная через правую руку шаль, а в левой – маленький саквояж радости. Кви-шо-тте? Кви-шоте? Да нет же, Кишот, звучит как “главный выстрел”. Идиотская улыбка через все лицо: к вашим услугам.
Оживший Бабаджан. Мой педофил-дедушка. Хи-хи-хи.
Она сказала:
– У меня в сумочке громадная сумма наличными, ее достаточно, чтобы купить все, что у вас есть. Я подожду, пока вы все пересчитаете. Так мне будет не нужно беспокоить вас снова.
Он ответил:
– Я не сделаю этого, мадам. Это все равно, что просить меня выстрелить вам в голову.
Она сказала:
– Я не желаю это обсуждать. Вы продаете? Я покупаю.
Он ответил:
– Приближается конец света. В вашей программе выступал один джентльмен, который знает путь к спасению. Он говорит, что созданный им портал открыт.
Она сказала:
– Почему мы с вами говорим об этом? Я здесь, чтобы совершить небольшую сделку за наличные.
Он ответил:
– Этого джентльмена показывали в новостях. Его зовут мистер Сент. Я знаю, где находится портал “Мэйфлауэр”. Возможно, и вы тоже, это очень резонансная новость. Вооруженная охрана по периметру, толпы жаждущих попасть в параллельный мир. Нужно ехать в Калифорнию. Корпорация Сента, Эль-Камино-Риал, 18144. Ведущая новостей лично мне сообщила, что это наш единственный шанс.
Она сказала:
– Вы собираетесь в Калифорнию. В добрый путь. У вас с собой будет нереальная куча денег. Может, сможете сторговаться и купить для себя местечко.
Он ответил:
– Вы должны поехать со мной.
Только сейчас мисс Салма заметила, что из-под перекинутой через его правую руку шали прямо на нее смотрит дуло пистолета. Так мне и надо, подумала она, к чертям собачьим, как можно быть такой дурой.
– Видите ли, мадам, – обратился к ней Кишот, – это говорящий пистолет, и он говорит мне, что я должен вас застрелить. Но я, я не хочу стрелять, я хочу спасти вас, а чтобы я смог вас спасти, вы должны поехать со мной в Соному, штат Калифорния. Прошу вас.
Следи за своим телом, велела она себе. Думай, что говоришь. В ближайшие пару минут решится, поживешь ты еще или умрешь прямо сейчас.
– Неужели ты думаешь, – заговорила она мягко и вкрадчиво, позволяя проявляться индийскому акценту, – что две наши бомбейские истории должны закончиться пушкой в Нью-Йорке? Вспомни, откуда мы родом. Prima in Indis, ворота Индии, звезда Востока, взошедшая на Западе! Пляжи – Ожерелье королевы, Хорнби-Веллард, Пали-Хилл, Джуху. Помнишь наши бхель-пури, нашего жареного помфрета, наш сленг бомбайя, наше кино? Ты любишь фильмы с моей мамой? А с бабушкой? Конечно! Все люди твоего возраста просто обожают их! Зара хат ке, зара бач ке, йе хе Бомбай мери джан. Осторожно, аккуратно, это Бомбей, жизнь моя. Вспомни кто мы, бхаи\ Мы не должны стоять по разные стороны пистолета. Ты не враг мне, я не враг тебе. Наши враги живут в другом месте, у них другой цвет кожи. Мы просто дети одного города. Бомбей! Не город, полный мазбут\ Великий бог Ганеша, наш Ганпати баппа, присматривает за нами. Всеми без исключения – индуистами, мусульманами, христианами. Пожалуйста, убери свою дурацкую пушку.
– Я не пытаюсь убить тебя, – объяснял ей Кишот. – Я пытаюсь спасти тебе жизнь.
– Позволь мне, – продолжила мисс Салма тем же вкрадчивым тоном, – указать тебе на некоторые технические сложности. Ты в одиночку среди бела дня собираешься похитить из Центрального парка женщину, которую знает вся Америка. Видимо, ты считаешь, что под дулом пистолета я не стану звать на помощь и пытаться убежать. Предположим, ты прав. Но что ты собираешься делать дальше? Нам предстоит проехать через всю Америку. Тебе нужно когда-то спать. Мне нужно периодически менять одежду и ходить в туалет. Ты собираешься стеречь меня в эти моменты? Сам понимаешь, как только люди поймут, что я пропала, будет объявлена тревога. Объявят план-перехват, мою фотографию будут показывать в каждом выпуске новостей. Думаешь, ты сможешь отвезти меня на Западное побережье и тебя не остановят уже через пять миль? Такое просто невозможно. Почему бы тебе просто не опустить пистолет, взять деньги, отдать мне свой саквояж, и мы будем в расчете. Никто не умрет, никто не попадет в тюрьму. Как тебе такой план?
– Похоже, – ответил Кишот, – ты все еще думаешь, что в мире вокруг нас все нормально. Но ситуация в мире далеко не нормальная. Большая часть телеканалов прекратила вещание. Выпуски новостей практически остались в прошлом. Никто не знает, существует ли еще в Нью-Йорке департамент полиции и что в нем творится. Не думаю, что хоть кто-то начнет тебя разыскивать, все вокруг объяты ужасом. По всей стране происходит полное безумие. Думаю, по всему миру тоже. У нас осталось совсем мало времени. Я очень прошу тебя поехать со мной.
В этот момент к то и дело возникавшим в материи над ними, в небе, дырам начали добавляться трещины в земле под ногами. За спиной у Салмы и Кишота, там, где находился музей искусств Метрополитен, ничто с воем, как на гигантском пожаре, прорвалось сквозь нечто, вещность нашего мира, оставив после себя лишь все более привычную дыру, похожую на воронку от снаряда, черную дыру в небытие, по краям которой трепыхались обрывки живой материи и обломки наивысших достижений культуры, бесценных экспонатов, которые человечество собирало на протяжении своей истории, истории, которой больше не было, как не было больше и особого смысла самой жизни на Земле.
Мисс Салма Р. разрыдалась.
– Мы должны пойти туда и помочь.
– Там не осталось ничего живого. Некому помогать, – возразил Кишот.
Она вытерла слезы.
– Убирай свою пушку, – с неожиданной решимостью заявила Салма. – Поехали.
– Не слушай ее, – вмешался в разговор пистолет. – Ей нельзя доверять. Верить можно только мне. Я – твой шанс на бессмертие. Не дай себя одурачить. Стреляй!
– Бессмертия больше не существует, – ответил Кишот. – Нет будущего, нет потомков, нет славы. Эти слова нужно изъять из словарей. Хотя и словарей тоже нет. У нас есть только здесь и сейчас.
– Ты что, разговариваешь сам с собой? – испугалась Салма. – Я что, собираюсь доверить свою жизнь ненормальному, который говорит сам с собой?
– Я разговаривал с пистолетом, – попытался успокоить ее Кишот. – Объяснял ему, почему он мне больше не нужен.
– Господи Исусе, – взмолилась мисс Салма Р.
Кишот и Салма начали действовать сообща.
– Мне понадобится одежда, – сообщила она, и, погрузившись в “круз”, они отправились в “Гэп” на углу Пятьдесят девятой улицы и Лексингтон-авеню. Никого из работников не осталось, и мародеры растаскивали товары. Кишот и Салма быстро взяли все необходимое и ушли. Через несколько кварталов они проделали то же самое в аптеке и были готовы отправляться в путь. Мародеры с мрачными лицами и пустыми глазами растаскивали бесхозный товар по инерции. Люди не смотрели друг на друга.
– Ну вот, теперь я еще и воровка, – посетовала Салма.
– Собственности больше не существует, – отозвался Кишот. – Я не уверен даже, что деньги еще в ходу. Все что осталось – дорога на запад или смерть.