ься там, но чтобы здесь — не приводилось до сегодняшнего дня… с калекой все понятно, культи, слепошарость — это основание, но эти? Здоровые, двуногие, двурукие, способные не к высшей если нервной деятельности, то хоть к физическим усилиям.
Он никогда не подает. Инвалидов, слепых, слабоумных можно понять, но вот этих… Что такое могло их сломать, обезволить? Нет такого удара, нет такого несчастья, нет такой нищеты, которая могла бы заставить человека потерять элементарное уважение к себе. Будь бедным, будь каким угодно, но, будь любезен, оставайся чистым. Проблема лишь в сопротивлении, которое любой из нас способен оказать. Нет, это не обстоятельства, это — их выбор, и он в сторону слабости. С сохранением подвижности и гибкости всех членов — вот что именно отвратительно. Это то, во что они легли, с чем себя смешали, в чем растворили. Редукция не требует усилий. Сведение всей сложности существования к пассивному потреблению готового (даром полученного, упавшего под ноги, недоеденного, недопитого, от кого-то оставшегося и кому-то лишнего) не требует усилий. Вместо того, чтоб выбиваться каждый день из сил, напрягая мозги или хотя бы мускулы, им гораздо проще сделаться чувственной губкой, у которой нет свойств, кроме пористости, и потребностей, кроме жажды спиртного. И он им должен сострадать? Не можешь жить достойно — не живи, убейся головой об лед, но не требуй от меня человечности по отношению к тебе. Отто Вейнингер был прав: самоубийство — слабость, но наиболее простительная из слабостей.
Со своей щегольской амуницией в большой прямоугольной сумке Adidas из черного нейлона Сухожилов направляется к подножию восемнадцатиэтажной башни из красного кирпича. Оздоровительный комплекс на первом, полуподвальном этаже. Тугая стеклянная дверь открывается на себя, и Сухожилов входит в кондиционируемый холод стерильно чистого предбаннника. Внизу и справа, словно палуба под капитанским мостиком, простирается сочно — зеленое поле — по всем футбольным правилам размеченный ковер из искусственного дерна.
Направляясь в раздевалку, Сухожилов смотрит, как играет мелюзга — пятилетние мальчишки, поголовно облаченные в футболки-реплики знаменитых европейских клубов с номерами Рональдинью, Бекхэма, Рональду, поголовно овладевшие ухватками настоящих взрослых звезд: точно также кривятся и морщатся от боли, получив по ноге, точно так же негодуют при неловкости партнера, загубившего момент, — просто диву даешься, с какого раннего возраста человеки начинают подражать показанным им образцам, копировать экранные движения, эталонные повадки общепризнанных богов своей эпохи.
В раздевалке — битком; униформа из шерсти и льна от Canaii Milano, Armani, Hugo Boss и Cerruti повешена на «плечики» и убрана в железные шкафы; все сидят или высятся нагишом — Разбегаев, Якут Байтукалов, Садальский, Молчанов, Криштофович, Санников, Бушков — мускулистые, поджарые, худые, безобразно жирные; демонстрируя круглогодичный глянцевый загар или нездоровую на фоне этого стандарта бледность, продевая мохнатые, безволосые ноги в раструбы футбольных, с «вентиляцией» трусов, зашнуровывая белые, желтые, черные, красные бутсы из искусственной или натуральной кожи.
Сухожилов распускает узел галстука, вешает на «плечи» брюки и пиджак с рубашкой, раздевается донага, надевает черные трусы из последней коллекции Nike и натягивает плотные, тугие темно-синие гетры с вышитым эмблематическим изображением барселонского Камп Ноу сзади на икрах (восемьсот пятьдесят рублей по каталогу Soccershop). После этого он достает из сумки глянцевые, черные бутсы Nike Mercurial, на сегодня, как известно, самые легкие в мире; шнуровка скрытая, что увеличивает площадь и качество сцепления с мячом (три тысячи двести рублей в магазине «Спортмастер»), И в довершение всего он извлекает оригинальную футболку «Барселоны» с классической вертикальной разбивкой на широкие полосы — гранат и грозовая синева; клубный герб, окруженный лавровым венком, и золотистая эмблема Nike шершавы, немного колючи на ощупь, словно вышивка на парчовых ризах; на груди желтый принт Unicef, на подоле справа — красная прямоугольная нашивка с эмблематическим изображением и датой открытия стадиона Камп Ноу, на вороте сзади — полосатый красно-желтый каталонский флажок, на спину желтой шелкографией нанесены вакантный в команде 13-й номер и фамилия латиницей (две тысячи девятьсот пятьдесят рублей по каталогу Soccershop плюс семьсот пятьдесят рублей за нанесение номера с фамилией. Причастность к любимой команде бесценна. Для всего остального есть MasterCard).
Стуча шипами бутс по кафелю, они спускаются по узкой лестнице и выходят на поле. Разминкой по традиции пренебрегают. Бушков встает в ворота под бешеный обстрел. В чем, в чем, а в футболе Сухожилов понимает. Только в игре мужчина становится подлинным мужчиной, как женщина бывает настоящей лишь в сексе. И дело тут не в технике, не в том, насколько каждый виртуозен. В чертах характера, что проступают предельно выпукло и зримо. Вдруг обнажаются бесстрашие и трусость, самоотверженность и себялюбие. Готовность подчиняться целому, единому, командному дыханию и неспособность растворяться, сливаться с целым и ему принадлежать. Умение проникаться чудным бессловесным взаимным пониманием и глухость, тупость, неотзывчивость болвана, который деревянно запарывает момент за моментом и обрезает неуклюжим пасом всю свою оборону. Один — идеальный боец, солдат, муравей, пусть и техника у него не фонтан; другой — бесполезный нарцисс, пусть его финты и филигранны.
Речь не идет о чистых состояниях, застывших качествах; игрок способен много раз меняться до неузнаваемости на протяжении одной игры, превращаясь из ничтожества в героя и мутируя в обратном направлении, вызывая у партнеров то восторг и уважение, то жалость пополам с гадливостью; здесь у каждого множество промежуточных состояний, градаций доблести и слабости, величия, позора, и все подвижно, зыбко, способно обернуться собственной полнейшей противоположностью.
Сухожилов переминается, ощущая упругость искусственного дерна под ногами. А сам он?.. Да, скорее, себялюбец. Ну, кто герой в игре? Тот, кто способен в одиночку сделать результат. И Сухожилов хочет быть таким героем и слишком тянет одеяло на себя, предпочитая играть на чистых мячах и ненавидя отрабатывать в защите. Он жестких стыков методично избегает, при жестком прессинге теряется, с мячом не расстается своевременно и головы не поднимает, не видя общей перспективы. Сказать по правде, техника его не очень чтобы очень: здесь мысль и действия должны быть неотделимы друг от друга, а Сухожилов слишком долго думает о вариантах продолжения атаки; при мало-мальской резвости противной стороны подобная медлительность мгновенно и безжалостно карается.
На площадке появляются хирурги, хороши, ничего не скажешь — в одинаковых синих манишках с ромбами Umbro, с мускулистыми ляжками без единого грамма жира, лысоватые, с тускловатой, платиновой сединой на висках, все они — по паспорту — старше «инвековцев», но, похоже, преимущество в здоровье и мышечном тонусе на стороне как раз вот этих «стариков». Ну еще бы — врачи. Молоко и мясо, кальций и железо, свежевыжатые селдереевый и морковный соки. Беговая дорожка, прогулки с собакой; сто пудов, не курят и не пьют. Но главное, что отмечает Сухожилов, — естественность в каждом движении и ту особую небрежность в обращении с мячом, почти брезгливость к усмиренному снаряду, которая и выдает по-настоящему искусного игрока.
Многие «эдельвейсовцы» уже знакомы с «инвековцами» — по недавней игре, которая закончилась с разгромным, в пользу «докторишек», баскетбольным счетом девятнадцать — восемь (по сути, одиннадцать — ноль). Звучно хлопают друг друга по рукам — с обязательным «братским» ударом крепкого плеча в плечо. Незнакомые — знакомятся. «Витя» — «Слава», «Саша» — «Константин». Сухожилов тоже пожимает руки, представляясь; коротко взглядывает улыбающимися глазами в такие же прищуренные с уважительной усмешкой глаза. «Марк» — «Аврелий?» — уточняет Сухожилов. — «Просто, просто. Не римлянин — иудей».
Сухожилов завершает «круг почета» и подходит к высокому кексу, который увлеченно жонглирует мячом — перебирая все базовые приемы фристайла, со скоростью и изяществом отлично вышколенного футбольного престидижитатора. Нет, он не делает, конечно, откровенно фантастических вещей, но все равно — внушает уважение. Вот он целую вечность удерживает мяч на макушке словно неким гипнотизирующим усилием ума, а потом вальяжно встряхивает коротко остриженной лобастой головой, отбрасывая мяч и выражая готовность познакомиться.
Сухожилов смотрит в ясные и чистые серые глаза — пристальный взгляд в животном мире принимается за выражение агрессии, — этот взгляд ему не нравится, за такой вот взгляд бессознательно, неподотчетно хочется ударить; этот кекс, которому при всем желании не дашь больше тридцати, смотрит на него без «негатива», настороженности, честно и открыто, без потребности закрыться-спрятаться и унизить-подавить-задвинуть-оттолкнуть. Как на равного вроде бы смотрит. Но а все-таки здесь что-то не то. Неприкрытое превосходство в этих глазах — не примитивный вызов, нет, не волчье неослабное давление, не по — гопницки честное старание поставить собеседника на место, а именно что превосходство без цели и причины, которое как будто возникает само собой, помимо всякой воли обладателя вот этих, вроде дружелюбных глаз.
Кекс ничего такого не имел в виду, но ты как будто получил сигнал, что ты слабее, несостоятельнее — как воин, как добытчик, как самец, как мыслящий тростник, как футболист, как вместе взятое, что называется, «по жизни». Тут социальное — вся эта шелуха возможностей и статусов, имуществ, достижений — ничего не значило, и тут мерещилась Сергею какая-то животная непримиримость, из тех времен, когда все люди друг другу приходились родственниками по семени, по крови.
— Мартын, — представился, горячей и сухой ладонью дежурно пожимая сухожиловскую руку. Вот это расстарались предки — неожиданность, уникум! Кто папа — Солженицын? Князья Юсуповы? А почему не Никодим тогда или Пафнутий?