Мое седьмое возражение направлено против представления, согласно которому необходимость излагать аргумент в категориях общего блага очищает желания ото всех эгоистических элементов. Вообще, имеется много разных способов осуществления общего блага, если под этим мы понимаем некое установление, которое, по Парето, превосходит нескоординированные индивидуальные решения. Каждое такое установление помимо поддержания общего интереса будет приносить дополнительную награду определенной группе, которая, таким образом, окажется очень заинтересована в нем[92]. У группы может выработаться предпочтение к данному установлению из-за награды, но при этом она будет ратовать за него, апеллируя к категориям общего блага. Зачастую установление будет оправдываться каузальной теорией – например, объяснением работы экономики, – показывающей, что это не просто один из возможных, а тот самый путь служения общему интересу. Так были сформулированы экономические теории, лежавшие в основе деятельности ранней рейгановской администрации. Я не утверждаю, что сторонники таких теорий неискренни, но очевидно, что здесь может присутствовать элемент принятия желаемого за действительное. Поскольку представители социальных наук столь сильно расходятся во взглядах на устройство мира, разве не естественно выбрать теорию, которая оправдывает именно то устроение, от которого вы получаете выгоду? В политике часто происходят споры о средствах, а не только или даже не столько о целях. В любом случае оппозиция между частным интересом и общим интересом все слишком упрощает, так как частные выгоды могут каузально обуславливать то, как понимается общее благо.
Задачей этих возражений было представить две основные идеи. Во-первых, нельзя принимать допущение, что можно приблизиться к хорошему обществу, действуя так, как будто вы уже его достигли. Даже если, как указывал Хабермас, свободная и рациональная дискуссия будет возможна только в обществе, в котором было уничтожено политическое и экономическое господство, совершенно неочевидно, что такое уничтожение может быть достигнуто при помощи рациональной аргументации. Вероятно, нам потребуются ирония, красноречие и пропаганда, учитывая, что применение силы с целью положить конец господству носит самоподрывной характер. Во-вторых, даже в хорошем обществе процесс рационального обсуждения может быть хрупким и уязвимым к индивидуальному или коллективному самообману. Чтобы сделать его устойчивым, потребуются структуры – политические институты, – которые могли бы с легкостью вернуть элемент господства. Соглашаясь с тем, что политика должна по возможности воплощать широкое понятие коллективной рациональности, мы должны еще выяснить, до какой степени это возможно.
IIСостояния, являющиеся побочными продуктами
II.1. Введение
Особенность некоторых ментальных и социальных состояний в том, что они могут возникать только как побочные продукты действий, предпринятых с иной целью. То есть они никогда не могут быть вызваны осознанно или намеренно, поскольку сама попытка делает невозможным достижение состояния, которое пытаются вызвать. В разделе I.2 я упоминал спонтанность как пример таких «недостижимых» состояний. Я буду называть их «состояниями, являющимися по сути своей побочными продуктами». Конечно, есть множество состояний, возникающих как побочный продукт индивидуальных действий, но здесь я сосредоточу внимание на подгруппе состояний, которые могут возникать только таким образом. Поскольку некоторые из них полезны или желательны, порой появляется искушение их вызвать – даже если наши старания обречены на провал. Таково моральное заблуждение в отношении побочных продуктов. Более того, всякий раз, когда мы фиксируем подобное состояние, нас тянет рассмотреть его в качестве результата действия, направленного на его достижение, хотя уже само его наличие говорит о том, что действие предпринято не было. Таково интеллектуальное заблуждение в отношении побочных продуктов. В настоящей главе исследуются эти два заблуждения.
Сначала я буду обсуждать базовый случай индивида, пытающегося вызывать у себя состояние, которое не управляется таким образом (II.2). Затем мне придется рассмотреть серьезное возражение: даже если допустить невозможность порождения этих состояний волевым усилием, не существует ли технологий, которые бы позволили нам вызывать их косвенным путем (II.3)? Далее я буду обсуждать самоподрывные попытки вызвать такие состояния в других людях при помощи либо команд (II.4), либо невербального поведения, призванного произвести впечатление (II.5). Затем я попытаюсь отвести соответствующее возражение, согласно которому желаемый эффект можно вызвать путем имитирования неинструментального поведения, которое к нему побудит (II.6). Особый интерес представляет случай художника, который постоянно рискует угодить в двойную ловушку показной виртуозности и нарциссизма (II.7). Точно так же особенностью иррациональной политической системы может быть следующее: какие бы целенаправленные действия ни предпринимало государство, все его усилия оказываются искажены, а любые результаты, которое оно может записать себе в актив, бывают только непреднамеренными (II.8). Еще один поразительный политический феномен – широкое распространение стремления провозглашать в качестве цели политического действия эффекты, которые могут быть только побочными продуктами, такие как самоуважение, классовое сознание и т. д. (II.9). Наконец, я делаю некоторые общие выводы из изучения кейсов, настаивая на опасности, которую таит в себе обязательный поиск смысла во всех социальных явлениях (II.10).
Вкратце перечислю некоторые работы и традиции, на которые я опирался в данной главе. В психологии одним из важнейших отправных пунктов был Лесли Фарбер и его понятие «воли, которую нельзя волить»; другим были работы Грегори Бейтсона, Пауля Вацлавика и их коллег, содержавшие новаторские исследования парадоксальных приказов. В философии дзен-буддизм, вероятно, ближе всего подходит к тому, о чем я здесь говорю. Я почти ничего не знаю об этой школе мысли, но не думаю, что о ней нужно много что знать в теоретическом плане. По сути дела, вера в доктрину, которую необходимо знать, – знак того, что вы пока ничего не поняли. (Тем не менее непонимание может быть крайне необходимо для дальнейшего понимания, как указывается ниже.) То, что я усвоил по поводу буддизма в целом и дзен-буддизма в частности, взято у Д. Т. Судзуки, Рэймонда Смаллиана и Сержа Кольма.
Что касается исследований общества в более широком понимании, последующие страницы многим обязаны работам Александра Зиновьева о Советской России и Поля Вена о классической античности. Первому я, среди прочего, благодарен за мое понимание различия внешнего и внутреннего отрицания, отсутствия воления и воления отсутствия – и связанного с этим заблуждения, будто можно волить отсутствие воления. Последнему я признателен за разъяснение того, что попытки поразить щедростью или демонстративным потреблением сами себя обрекают на неудачу.
II.2. Воля, которую нельзя волить
Образцовый случай такого заблуждения довольно подробно засвидетельствован в дневнике Стендаля, который тот вел с 1801 года (когда ему исполнилось восемнадцать лет) до 1817 года[93]. Его преследовала навязчивая идея стать естественным. Она требовала как минимум не создавать впечатление, будто вы пытаетесь произвести впечатление. «Нет ничего приятнее писаний, которые, кажется, не требуют никакого остроумия от своего автора и вызывают у нас смех без того, чтобы мы почувствовали себя обязанными проявлять восхищение»[94]. У Стендаля появилась мысль: «Говорить все, что приходит в голову, просто и без претензий; избегать произведения эффекта в разговоре»[95]. Задача оказалась не из легких, но он укреплял себя следующим замечанием: «Я был бы уверен в успехе, если бы только я научился показывать мое равнодушие»[96].
Его проект, однако, противоречив по определению, поскольку интенциональный элемент, включенный в желание, несовместим с недостатком интенциональности, характерным для равнодушия. Соответствующее противоречие нашло воплощение в следующем замечании, которое теряет свою остроту в переводе: «Pour être aimable, je n’ai qu’a vouloir ne pas le paraître»[97] [Чтобы быть приятным, мне нужно лишь хотеть им не казаться]. Ясно, что это воление того, что нельзя волить. Истинное высказывание предполагало бы внешнее, а не внутреннее отрицание: «Pour être aimable, je n’ai qu’a ne pas vouloir ne pas le paraître» [Чтобы быть приятным, мне нужно лишь не хотеть им не казаться]. Заметьте, что Стендаль не стремится произвести впечатление на других, подделывая качества, которых у него нет. Он хочет произвести на них впечатление тем, что является или становится определенного рода человеком – человеком, который меньше всего заботится о том, чтобы произвести впечатление. В конце концов он понял, что никогда не сможет стать таким человеком, поскольку, пытаясь быть естественным, он всегда либо перебирает, либо недотягивает[98], и потому Стендаль обратился к литературе как способу осуществления своего желания заочно, через своего героя.
Сон – еще одна парадигма состояний, являющихся, по сути, побочными продуктами. Попытка победить бессонницу силой воли, как и желание стать естественным, – образец иррациональных планов (1.2), которые составляют предмет этой главы. Феноменология бессонницы сложна, но общераспространенная модель, как представляется, включает в себя следующие стадии. Сначала человек пытается заставить себя опустошить ум, избавиться от всех тревожных мыслей. Его старания, разумеется, противоречивы и обречены на неудачу, поскольку требуют от него концентрации ума, несовместимой с отсутствием концентрации, к которому человек стремится. Затем, понимая, что это не сработает, человек пытается вызвать у себя состояние своего рода псевдосмирения с бессонницей. Он действует так, как будто убежден, что сон от него ускользает: берется за книгу, идет перекусить или что-нибудь выпить и т. д. Но в глубине души он не перестает надеяться, что сможет обмануть бессонницу, игнорируя ее, и что оптимистическое равнодушие ко сну заставит тот наконец прийти. Но затем, на третьей стадии, человек понимает, что и это не сработает. Тогда наступает настоящее смирение, основанное на реальной, а не поддельной уверенности в том, что ночь будет долгой и печальной. И вот наконец сон милостиво приходит. У людей, страдающих хронической бессонницей, которые досконально изучили данную игру, последняя стадия не наступает никогда. Они слишком хорошо знают выгоды смирения, чтобы быть в состоянии его достичь.