. И тогда свобода человека зависит от числа и важности вещей, которые человек хочет сделать и по отношению к которым он свободен.
Другим доказательством несформированности моего желания сделать х отсутствием альтернатив будет тот факт, что я свободен не делать х. Было бы абсурдно утверждать, что моя свобода растет по мере увеличения числа и важности вещей, которые я хочу, но не свободен делать, однако, как вкратце говорилось в разделе I.5, по сути своей это парадоксальное утверждение истинно. Если имеется много вещей, которые я хочу, но не свободен делать, то на структуру моих желаний, включая вещи, которые я хочу и свободен делать, но не свободен не делать, в целом не влияет формирование адаптивных предпочтений. Отсюда, в свою очередь, следует, что все мои удовлетворимые желания должны учитываться в моей суммарной свободе, поскольку есть основание считать их автономными или, по крайней мере, неадаптивными. Такое основание слабее, чем то, что дается свободой поступать иначе, но все же имеет значение. Я заключаю, что, если даны два человека, которые хотят и свободны делать абсолютно одни и те же вещи, тогда (при прочих равных) свободнее или с большей вероятностью свободен тот, кто свободен их не делать; также (при прочих равных) свободнее или с большей вероятностью свободен тот, кто хочет делать больше вещей, которые он не свободен делать.
Ниже я буду утверждать, что эти соображения применимы и к благосостоянию, но сначала я добавлю четвертый уровень к структурам свободы, обсуждавшимся выше. Речь идет о свободном обществе, пресловутом идеологическом понятии со зловещими правыми коннотациями. Однако нет причин отдавать его на откуп либертарианцам. Социалисты больше, а не меньше других, должны беспокоиться о свободе как ценности, которая может вступать в конфликт с остальными ценностями. Но сначала мы должны узнать, что означает свобода на агрегированном уровне. Я бы предложил считать, что агрегированная общественная свобода – производная от (1) общей суммы количеств свободы индивидов, подсчитанной по вышеуказанному принципу, (2) распределения свободы среди индивидов и (3) степени, в которой индивиды ценят свою свободу.
Два первых определяющих фактора свободного общества ставят вопрос о выборе между общим количеством свободы и ее распределением, подсказывая тот же самый диапазон решений, как и в cхожем случае агрегированного благосостояния[326]. Степень, в которой индивиды ценят свою свободу, зависит от их отношения к ответственности[327] (другая сторона свободы) и от других факторов, которые могут отбить у них желание воспользоваться свободой. В частности, свобода, которой все обладают дистрибутивно, может мало использоваться и цениться, поскольку указанные индивиды не обладают ей коллективно[328]. Излишне говорить, что понятие ценности свободы (freedom) не связано с обсуждением важности свободы (liberty) у Ролза, которое вращается вокруг различия между формальной свободой и реальной способностью[329]. Итак, говоря в общих чертах, свободным будет такое общество, в котором есть много индивидуальной свободы, которая распределяется равномерно и высоко ценится. Разумеется, впечатление четкости, которое создается подобным анализом, вводит в заблуждение. Я не говорю, что можно построить формальную теорию свободы, аналогичную экономике благосостояния, но приведенные мною доводы могли бы найти применение в достаточно ясных случаях.
Объекты благосостояния отличаются от объектов свободы тем, что, по крайней мере применительно к некоторым из них, бессмысленно говорить о свободе воздержания от них. Вполне можно говорить, что свобода вероисповедания усиливается свободой не исповедовать никакой веры (и наоборот), однако едва ли имеет смысл говорить, будто бы благосостояние, извлекаемое из потребительского набора, усиливается наличием опции не потреблять этот набор, коль скоро она всегда имеется у индивида. И все же изложенное мной ранее доказательство распространяется и на данный случай: чем больше множество допустимых решений и чем больше желания его превосходят, тем меньше вероятность, что желания им формируются. Иными словами, если пойти от обратного: маленькое множество допустимых решений чаще приводит к адаптивным предпочтениям, и наличие таких предпочтений можно заподозрить даже в случае большого множества, если лучший элемент в нем также является глобально лучшим элементом.
С другой стороны, предпочтения могут оказаться автономными, даже если лучший элемент множества допустимых решений также является глобально лучшим, а именно: если предпочтения формируются целенаправленным планированием характера. Вопрос в таком случае состоит в том, можем ли мы иметь какую-либо информацию об этом помимо (обычно отсутствующих) прямых сведений о реальном процессе формирования желаний. Очень осторожно я бы предложил следующее условие автономии предпочтений:
Если S1 и S2 – два множества допустимых решений, которыми вызываются структуры предпочтений R1 и R2, тогда ни для одного х или у (в глобальном множестве) не должно выполняться xP1y и yP2x[330].
Такое условие позволяет предпочтениям сходиться в безразличии, а безразличию расширяться до предпочтения, но исключает полное обращение предпочтений. Наглядный образ: когда лиса отворачивается от винограда, ее предпочтение земляники малине не должно обращаться. Подобное условие позволяет производить изменения в ранжировании внутри одного множества и в ранжировании разных множеств. Предположим x,y в S1 и u,v в S2. Тогда xP1u и xI2u объясняются как намеренное повышение оценки элементов в новом множестве допустимых решений. Сходным образом xP1y и xI2y могут быть объяснены отсутствием потребности в проведении тонких различий между альтернативами, которые стали недоступными. Также uI1v и uP2v объясняются потребностью провести такие различия среди элементов, которые теперь стали доступны. В свою очередь xP1u и uP2x будут указывать на повышение оценки нового элемента или понижение оценки старого сверх необходимого в соответствии со склонностью адаптивных предпочтений перебарщивать. Похожим образом xP1y и yP2x (или uP1V и vP2u) – это откровенно иррациональные явления, потому что нет никакой причины, по которой приспособление к новому множеству должно обращать внутреннее ранжирование в старом.
В качестве гипотетического примера изменения предпочтений, нарушающих это условие автономии, я могу предпочесть, в моем состоянии свободного гражданского лица, быть свободным гражданским лицом, а не узником концентрационного лагеря, и узником лагеря, а не лагерным охранником. Однако, оказавшись в лагере, я могу предпочесть быть охранником, а не свободным гражданским лицом, оценив вариант быть узником ниже всего. Иными словами, когда множество допустимых решений – (x,y,z), я предпочитаю скорее х, чем у, и у, а не z, но, когда оно сокращается до (x,y), я предпочитаю z, а не х, и х, нежели у. В обоих случаях лучший элемент множества допустимых решений – также и глобально лучший элемент, что само по себе еще не говорит о неавтономности. Однако ограничение множества допустимых решений вдобавок влечет обращение предпочтений, нарушающее условие. Если бы ограничение множества вело к безразличию в отношении х или у, поскольку оба предпочтительнее, чем z, то оно свидетельствовало бы о поистине стоическом самообладании. В качестве другого примера возьмем сельскохозяйственного работника, который после переезда в город меняет на противоположное ранжирование различных способов ведения сельского хозяйства, отдавая теперь предпочтение более механизированным формам, которые ранее ранжировал ниже всего. И, в-третьих, обратите внимание, что модернизация подразумевает не только встраивание в иерархию престижа новых профессий в разных точках, но и перетасовку старых.
Когда человек с адаптивными предпочтениями сталкивается с изменением множества допустимых решений, происходит одно из двух, а именно: либо адаптация к новому множеству, либо полное освобождение от адаптивных предпочтений. Признаком освобождения от таких предпочтений было бы отсутствие внутри множества допустимых решений глобально лучшего элемента. И даже если допустимо лучшее остается глобально лучшим, освобождение от адаптивных предпочтений все же гипотетически представимо, коль скоро не произошло обращения предпочтений. Адаптация к новому множеству была проиллюстрирована случаем город/деревня, а примером освобождения от адаптивных предпочтений выступит приводимый ниже случай промышленной революции. Здесь освобождение диагностируется по первому критерию: глобально лучшее оказывается вне множества допустимых решений. Второй критерий (допустимо лучшее остается глобально лучшим без обращения предпочтений), предположительно, не получит широкого применения, поскольку сознательное планирование характера – относительно редкое явление.
Ущемляет нехватка автономии благосостояние или же автономия перпендикулярна ему, так что, скорее, придется рассматривать выбор между ними? Ответ на этот вопрос зависит от того, как именно мы рассматриваем благосостояние – в кардиналистской или в ординалистской перспективе. Полагаю,