[350]. Из анализа Энгельса следует второстепенный вывод о том, что не полностью конкурентный капитализм будет тяготеть к укреплению «иллюзии контроля», так что агенты уже более крупного уровня, нежели игроки рынка, которые сами не устанавливают цены, а только регулируют количество продукции, также должны поверить, будто бы их действия имеют значение для их спасения. В более широком смысле отсюда следует, что совершенный, несовершенный и стратегический рынки соответственно тяготеют к развитию отношений зависимости, контроля и взаимозависимости, которые могут быть менее оправданными в других областях.
Отличительная характеристика данного и некоторых других случаев, которые будут обсуждаться позднее, состоит в том, что носитель убеждений обобщает некоторые особенности своей локальной среды, ошибочно полагая, что они выполняются и в более широком контексте. (А если вдруг убеждение оказывается верным, происходит это лишь по чистой случайности, а не потому, что оно основано на фактах.) Носитель убеждений замечает, что в его маленьком мире действуют определенные законы или же он подпадает под определенные описания, а затем бездумно предполагает, что они вполне применимы к более широкому контексту. На языке когнитивной психологии это можно было бы назвать ошибкой в умозаключении, которая вызвана предвзятостью выборки и чрезмерным полаганием на «эвристику доступности»[351], но очевидно, что такое описание неполно и не может передать специфики явления. Я думаю, что лучше было бы сказать, что у носителя убеждений частичное видение – в одном из двух значений этого термина, которые по-французски соответственно обозначаются как partiel и partial. (Второе значение является предметом раздела IV.3.) Важная особенность идеологий, которые здесь обсуждаются, в том, что они воплощают понимание целого в соответствии с логикой части.
Важный особый случай – случай идеологий, вытекающих из ошибки составления, то есть веры, что каузальные механизмы, действующие для любого отдельного элемента множества по отдельности, также должны действовать для всех членов, взятых в целом[352]. В II.9 я вкратце упоминаю пример этого заблуждения: разоблачаемую Токвилем веру в то, что, поскольку браки по любви бывают несчастливыми в обществах, где они составляют исключение, это является аргументом против демократии, при которой они были бы правилом. Далее я приведу ряд примеров такого рода ошибочного способа умозаключения.
Довольно значимый случай системы идеологических убеждений – это тенденция эксплуатируемых и угнетенных классов общества верить в справедливость или хотя бы в необходимость социального порядка, который их угнетает. Вера может быть во многом вызвана искажением, а именно такими аффективными механизмами, как рационализация (IV.3). Но есть также элемент иллюзии, предвзятости, возникающей из чисто когнитивных источников. Поль Вен выдвигает убедительное, на мой взгляд, предположение, что любой зависимый человек в эпоху классической античности вынужден был верить, будто обязан жизнью и безопасностью своему господину: «Я обязан своей жизнью и существованием этому господину милостью божьей, ибо что станется со мною без него и без тех обширных владений, которые ему принадлежат и в которых я живу?»[353] В Риме самым презираемым был плебс, «ведь, не принадлежа никому, он был ничто»[354]. Поскольку лично мне без господина будет хуже, отсюда следует, что и общество без господ было бы невыносимо, ибо кто бы тогда обеспечивал работу и защиту?[355]
Похожей оптической иллюзией могут объясняться теории, которые рассматривают феодализм как добровольный и взаимовыгодный обмен между крепостными и господами, при котором последние обеспечивают защиту и получают взамен блага и труд[356]. Иллюзия добровольного и рационального устроения растворяется, когда замечаешь, что феодалы обеспечивали защиту в основном от других феодалов, подобно тому как гангстеры могут оправдывать свой рэкет, указав на угрозу, исходящую от других гангстеров. Феодализм вполне был равновесием по Нэшу в том смысле, что для каждого сообщества подчинение оказывалось оптимальным решением при условии, что все остальные вели себя так же. Но неподчинение также могло явиться равновесием, ведь если бы все сообщества отказались поддерживать своих феодалов, то не стало бы феодалов-хищников, которых надо бояться, а следовательно, и потребности в защите.
Наконец, сходная иллюзия лежит в основе теории капиталистической эксплуатации и в целом всех теорий, утверждающих, что работникам следует платить в соответствии с тем, что они производят в обстоятельствах, в которых по логике вещей не для всех из них найдется место. По неоклассической теории, труд не эксплуатируется, если оплачивается в соответствии с предельным продуктом[357], то есть если каждому работнику платят так, как если бы он был последним нанятым или, что в данном случае точнее, первым кандидатом на увольнение. При индивидуальных переговорах о заработной плате можно практически каждого работника заставить увидеть себя в таком свете, поскольку работодатель может угрожать увольнением каждому из них и убедительно доказывать, что он не в состоянии платить больше того, что получает от них в пределе. Но не все являются предельными, и, поскольку инфрапредельный продукт, как правило, больше, чем предельный, этот аргумент перестает работать, когда ведутся уже коллективные, а не индивидуальные переговоры о заработной плате. Похожим образом Маркс утверждал, что капиталист может забирать себе прибыль от кооперации за счет того, что платит каждому рабочему в соответствии с тем, что он может произвести в одиночку, до вступления в кооперацию с другими:
Как независимые личности, рабочие являются индивидуумами, вступившими в определенное отношение к одному и тому же капиталу, но не друг к другу. <…> Так как общественная производительная сила труда [при вступлении в кооперацию] ничего не стоит капиталу, так как, с другой стороны, она не развивается рабочим, пока сам его труд не принадлежит капиталу, то она представляется производительной силой, принадлежащей капиталу по самой его природе[358].
Настоящие примеры показывают, что вследствие своего положения в социальной и экономической структуре угнетенные и эксплуатируемые обычно склонны рассматривать социальную каузальность таким образом, который не служит их интересам. Но при этом подобные убеждения служат интересам их господ. И в марксистской теории идеологии действительно есть важное течение, выступающее за систематическую и объяснительную корреляцию между системой убеждений в обществе и интересами правящих классов. Против этого течения я выдвигаю мою вторую пропозицию:
Вторая пропозиция: нет причин предполагать, что убеждения, сформированные социальным положением, имеют тенденцию служить интересам правящей или господствующей группы.
В частности, нет причин полагать, что идеи, сформированные положением господствующего класса, сами по себе обычно служат этому классу. Пример из Энгельса, обсуждаемый Колаковским, иллюстрирует данный тезис. Кроме того, можно показать, что класс капиталистов из-за своего места в экономической структуре склонен к оптическим иллюзиям, напоминающим иллюзии рабочих. Так, Маркс утверждал, что смешение денег и капитала, характерное для меркантилистской мысли, может быть объяснено тем, что с точки зрения практического капиталиста они эквивалентны:
От его усмотрения зависит, ссудить ли свой капитал в качестве капитала, приносящего проценты, или самостоятельно увеличивать его стоимость, применяя его в качестве производительного капитала, причем безразлично, существует ли данный капитал уже в своей исходной точке как денежный капитал или же его еще приходится превращать в денежный капитал. Но в общем масштабе, т. е. в применении ко всему общественному капиталу, – как то делают некоторые вульгарные экономисты, выдавая даже самое владение денежным капиталом за основание прибыли, – это, конечно, нелепо[359].
Довод в самом деле нелепый, и тем не менее несколько столетий он лежал в основе меркантилистских рассуждений. В камерализме XVII века мы находим утверждение, что войны не истощат экономику до тех пор, пока деньги остаются внутри страны, как будто солдаты могут питаться золотом и серебром[360]. Согласно историку меркантилизма, такой образ мысли продолжал быть распространенным среди немецких экономистов во время Первой мировой войны[361], и, без сомнения, он сохраняется в виде подспудного допущения в некоторых кругах по сей день. Он напрямую вытекает из ситуации реального выбора, стоящего перед капиталистом-предпринимателем, и при этом явно противоречит интересам класса капиталистов.
В качестве последней иллюстрации рассмотрим утверждение Джорджа Катоны, согласно которому производитель, если его спросят, как увеличение общего налогового бремени отразится на общем уровне цен, обязательно ответит, что цены вырастут, поскольку в узкой сфере его опыта увеличение налогов по своему воздействию на стоимость и цены подобно увеличению заработной платы[362]. Рассуждения в духе Кейнса показывают, что агрегированный эффект будет обратным, поскольку налог сократит агрегированный спрос и, следовательно, цены. И это тот случай, когда общее воздействие на класс производителей было бы негативным, если бы взгляды производителя были положены в основу политики. На поверку не требуется никакой обширной аргументации для доказательства того, что иллюзорное восприятие реальности позволяет эффективно манипулировать реальностью, хотя в разделе IV.4 мы увидим контрпримеры. По той же самой причине мы можем в целом ожидать, что иллюзии угнетенных классов окажутся выгодными правителям, но при отсутствии любой объясняющей связи это мало что дает. Фактически высказывание останется верным, если мы заменим «угнетенные классы» на «правителей» и наоборот.