– Сейчас, – напомнил я. – Или снова на удалёнку. Можно сослаться, что оттуда у него результаты лучше.
Он преувеличенно низко поклонился, шаркнул ножкой и поспешно отбыл.
От такой новости, чувствую, давление поднялось выше всех красных линий, у меня это систола двести сорок, на дистолу внимания не обращаю, сердце тоже колотится, вздохнул и велел Алисе посмотреть, как там у Валентинова, неделю тому общались по Сети, ещё тогда показался мне каким-то усталым и осунувшимся.
Хорошо бы поговорить с ним, успокоиться от его ровной интеллигентной речи и общего доброго настроя ко всем на свете людям.
По словам Алисы, сейчас он в кресле перед монитором, но комп не включён, выглядит очень усталым, сердце изношенное, кислорода в крови вдвое меньше минимальных значений нормы.
– Подгони машину, – велел я. – Отлучусь на полчаса.
– До него всего шесть минут, – напомнила она. – Туда идёт новая трасса.
– А поговорить? – ответил я фразой из известного анекдота, Алиса их знает все на свете и с удовольствием пополняет сокровищницу. – Кто спросит, отвечай, скоро буду.
Валентинов показался сильно постаревшим, хотя виделись точно так же всего неделю тому, лицо осунулось, под глазами тяжёлые темно-лиловые мешки в три яруса, дышит сипло, с трудом.
– Что-то случилось? – спросил я с сочувствием. – Лекарства принимаете?
Он вяло отмахнулся, мне показалось, что даже это движение ему даётся с трудом.
– Да всё в порядке, это в твоей байме несколько… понервничал.
– Здание рухнуло? – спросил я.
Он покачал головой.
– Хуже. Лимит на двух коней, ещё помнишь? А я поймал у реки прекрасную лошадку, сразу назвал её Огонь, вся такая быстрая и могучая, а потом вспомнил про это недоброе ограничение. Отпустить уже нельзя, нужно как-то избавляться… Сейчас сделаю кофейку…
Я огляделся.
– Сидите, сам. Вспомню, как это делалось в наши древние времена троглодитства. Я их тоже застал!
Он кисло улыбнулся, я снял с полки джезву, старинную, из тяжёлой меди, толстые стенки дольше держат температуру, налил воды и поставил на импульсную плиту.
– Так что с лошадкой?
Он сказал тяжёлым голосом:
– Нужно было две оставить, а третью… убрать. Просто отпустить нельзя, нет такой опции. Подарить никому не могу, ещё никого не встретил, а удалить… как? Просто зарубить мечом?
– Ну-ну?
Я поискал взглядом кофемолку, хорошо хоть не ручная, засыпал зёрен из большой стеклянной банки, включил, послышался натужный треск, размалывает с энтузиазмом, старается, чтобы не выбросили, сейчас у всех мощные кофейные автоматы, которым только дай воды и зёрна, приготовят любой по вкусу, а ещё за собой и жмых уберут, и внутренности помоют.
– Да никак, – ответил он с сердцем. – У меня две старых: Бледная Немощь и Живчик, у обеих свои причуды, но привык, да и хорошие верные лошадки. Всё понимают, выполняют, ходят следом, как собачки, морковку просят… От какой-то нужно избавиться, убить не могу, а сделать так, чтобы сама погибла…
– Ночью оставить за оградой, – подсказал я.
Он буркнул:
– Первое, что сделал. А среди ночи разразилась страшная гроза, такой ураган и ливень, что если не волки её сожрут, то громом убьёт или деревом придавит.
– И как?
Он болезненно поморщился.
– Что там с кофе?
Я оглянулся на плиту.
– Что-то даже не греется.
Он сказал с укором:
– Турка из благородной меди, а плита на такую старину не реагирует.
Я торопливо перелил в кастрюльку, а он сказал со вздохом:
– Утром вышел, гроза утихла, солнышко, а она стоит за оградой, мокрая, жалобная, голодная, смотрит на меня с укором и надеждой… Папа, за что? Или забыл про меня?.. Ну, дал я ей морковку, завёл в дом обсушиться, а время тикает, если не одна из двух старых, то та третья, самая левельная, исчезнет.
– И как решили?
– Паскудно, – признался он с тоской. – Никогда так тяжко не было!.. Наконец вывел её из дома, поднялся в седло, а она ластится, всё старается выполнять, в глаза заглядывает, чует беду.
Я проговорил медленно:
– Отвести подальше и там оставить – тоже не выход. Всё равно будет считаться вашей. Раз приручили, то и отвечаете.
Он скривился, словно от зубной боли.
– Да знаю, знаю… Потому направился в дубовую рощу, там много желудей, кабаны то место облюбовали, даже спят там. Между ними можно бродить мирно, не тронут, но если их зацепить или пнуть… У меня так бывало. Как-то на скаку лягнул одну кабаниху, так до самой реки гналось все стадо.
– Понял, – сказал я. – Тоже вариант. Как прошло?
– Хуже некуда, – ответил он. – Как только увидел их, перешёл в галоп, пронёсся через стадо, двух-трёх шандарахнул копытами, так что за нами понеслись с полдюжины здоровенных кабанов. Я выпрыгнул из седла и отбежал в сторону. На меня не обратили внимания, это же не я, а лошадь их обидела, окружили, набросились, а клыки у них такие, медведя распорют…
Я сказал медленно, не отводя взгляда от джезвы:
– Вот почему запах в комнате весь валерьянистый…
Он сказал хрипловатым голосом:
– Да это ещё вчера, ночь не мог заснуть. Её рвут, она кричит, смотрит такими укоряющими глазами, в них недоумение, почему не бросаюсь на помощь, она же моя, она послушная, меня любит и всё делает, что скажу…
Голос прервался, я вздохнул с сочувствием, понимаю, сам иногда бываю таким, хотя для разработчика никакой лошадки там нет, просто набор пикселей, что в определённом порядке проецируются на экран дисплея работающей программой вычислений.
– Это забудется, – сказал я утешающе, – зато у вас прекрасная замена. Сразу высоколевельная, прокачивать не надо. Разве что чуть-чуть, меньше по времени, с лучшими характеристиками.
Он посмотрел на меня с укором.
– У любого предательства есть оправдание, хотя всегда липовое. То, что я сделал, делать было нельзя.
– Виртуальный персонаж, – утешил я. – Набор пикселей. Забудьте, играйте в удовольствие.
Он мрачно смотрел, как я снял с огня кастрюльку, неспешно разливаю по кофейным чашкам, здесь ими служат чайные, а для чая компотные, а когда протянул к чашке в моей руке, я заметил как мелко-мелко дрожат пальцы, как это Алиса ещё не вызвала «Скорую».
– Играйте свободно, – повторил я. – Это ваш мир, вам подвластно всё.
Он взглянул исподлобья поверх края чашки.
– А разве можно всё?
– Можно, – ответил я уверенно.
Он сделал осторожный глоток, выждал чуть, ответил чуть хриплым голосом:
– Нельзя. Человек – это животное с системой запретов. Если запреты убрать – снова животные.
– Бросьте, – сказал я. – Пришёл новый мир!.. Сейчас можно всё… при условии, что не повредит соседу. Или, как гласит крылатая формула очень простого народа: ваша свобода заканчивается в дюйме от моего носа.
Он сделал два глотка, прикрыл глаза, ответил осторожно, но заметно, что с внутренней стойкостью:
– А как насчёт вредить себе?
Я допил кофе, осторожно опустил чашку на стол.
– Достоевский умолчал. Но чего стоит потрясающий вывод, что вредить нельзя никому, даже если Бога нет! А сейчас это уже почти на мировом уровне. Бога нет, но мы уже как-то сдерживаемся. Конечно, на заметном уровне. А так, конечно, ещё те зверюки.
– Заметный уровень, – пробормотал он, – это даже не вершина айсберга. А так, самый кончик вершины.
– Потому что мы всё ещё питекантропы, – повторил я. – Хотя в костюмах и с галстуками. Я вот, как питекантроп, который понимает, что он питекантроп, утверждаю, что люди есть люди, даже если питекантропы, а пиксели – это пиксели.
Он тяжело вздохнул, укор в глазах стал заметнее.
– Всё так просто?
– Да, – ответил я уверенно, нужно как-то перелить в него чуточку беспечного настроения, иначе жизнь совсем чёрная. – А мы этот пиксельный мир делаем всё красочнее и реалистичнее, чтобы дать людям отдохнуть, развлечься, проявить свои творческие способности!.. Это уже прекрасная замена фильмам, в тех ничего не творишь, а только смотришь, что сотворили другие.
Он с отвращением отмахнулся.
– Фильмы всего лишь pictures motion.
– Баймы на порядок выше, – согласился я. – Даже не на порядок, а ваще грех и кощунство сравнивать.
Он буркнул:
– Потому на вас и ответственности больше. А вы это понимаете? Нет. Для вас очередная развлекуха, только возможностей больше. Огнестрельное оружие ещё не начали продавать детям?
– Да не сводите всё к нравственности, – ответил я беспечно. – Это было модно в прошлом поколении, сейчас просто наслаждаемся свободой. Нравственность тоже химера, в мире нет ничего кроме математики и цифровых расчётов!
Он взглянул исподлобья, всерьёз или прикалываюсь, не может такого быть, чтобы умный человек рассуждал, как кухарка, хотя сейчас все кухарки, это демократично, а кто не кухарка, тот подозрителен, как всякий инакомыслящий, а инакомыслящий теперь всякий, кто мыслящий.
– Не знаю, – пробормотал он. – Мир становится всё лучше, потому хуже и опаснее.
– Расслабьтесь, – повторил я. – помните, там всего лишь пиксели! Хотя это и снизит удовольствие, но если вы такой чувствительный и очень интеллигентный…
Он сказал с укором:
– Пиксели тоже люди!
Я смолчал, отвёл взгляд. Наши мощности позволяют творить сеттинг все реалистичнее, мы молодцы, а люди есть люди, ещё Пушкин сказал: ах, обмануть меня несложно, я сам обманываться рад.
– С легендарными мечами как? – поинтересовался я.
Он с лёгкостью попался на отвлекающий манёвр, ответил чуть живее:
– Это вот-вот, как только доберу левел. Осталось немного, но все что-то тормозит. Жизнь, она такая, никогда в сроки…
«А вот мы вложимся», – мелькнуло у меня. Хотя в реале сложнее, там не только команды, но и поработать ручками тоже приходится, как всё ещё в каменном веке. Правда, «Алкома» старается нас заменить всюду, куда дотягивается. Что хорошо и плохо.
– Невдалый вас хвалит, – сказал я. – И Худерман хорошо отзывается. Вы отыскали такие баги, что у нас все разработчики хватаются за головы. Не дай бог с такими в релиз! Спасибо. Как здорово, что вы такой перфекционист!