ние» желанного места подобны открытию золотых жил в фальсифицированных приисках).
Неподалеку от местонахождения львов отважные спортсмены выходят из «Лендровера» и под предводительством Белого Охотника бредут якобы на разведку. Когда он приходит к выводу, что они уже «готовы», он дает сигнал местному следопыту, прячущемуся в буше. Тот свистит в ультразвуковой свисток Галтона, или, как его еще называют, собачий. Люди не слышат ничего, слышит Симба. И как собаки Павлова испускали слюну при звуке колокольчика, объявляющего о времени обеда, так галопом являются львы.
Иногда шайка туристов всаживает в одного льва двадцать, а то и более пуль. Затем они позируют для триумфальных фотографий — документального доказательства того, что они и в самом деле встретили охотящегося льва и загнали его. Чистосердечно веря в опасность этой охоты, они болтают о «моменте истины» и «доказательствах мужества». Белый же Охотник — прирожденный артист — с энтузиазмом со всеми соглашается, чтобы впоследствии позлословить за их спиной. Я прекрасно помню, как один профессионал говорил мне в баре «Торнтон Террас» отеля «Нью-Стэнли» в Найроби, что его хвастливый клиент «мог бы так же охотиться, оставшись дома, зарядив ружье, спрятавшись за холодильником и пульнув по домашней кошке, проходящей мимо к своему блюдцу».
Если бандюги-туристы желают обойтись без живописного «лендровера» и остальных атрибутов старомодного сафари, они могут усовершенствовать техническую сторону дела — поохотиться на львов с вертолета. В прошлом, когда в Конго и в Восточной Африке у власти стояло колониальное правительство, это было абсолютно противозаконно, но ныне, в новых независимых государствах, контроль за охотой ослабел, и выследить Симбу и его жен с вертолета можно быстро, безопасно и удобно. Льва можно гонять до тех пор, пока он весь пеной не покроется, а потом опуститься на стратегическое место и, прицелившись, ждать. Вертолетчик же пригонит задыхающегося льва прямо к вам.
К тому же так поступают все знаменитости. Взгляните на роскошную цветную фотографию на странице двадцать семь, вверху справа «Библиотеки живой природы» журнала «Лайф», публикация «Земля и дикая природа Африки». Заголовок гласит: «ОХОТНИК НОВОЙ ФОРМАЦИИ. Артур Годфри спускается с вертолета, на котором выслеживают дичь и гонят ее прямиком к пулям… и убийство слона сокращается от недели до двух часов».
Рассмотрите и другие фотографии героев на той же странице и на предыдущей. На них изображен киношный ковбой Рой Роджерс (он охотился не с воздуха, а на земле, в сопровождении неизвестного, двух Белых Охотников, двух «лендроверов» и двадцати пяти африканцев, плюс горячая вода и холодильник), торжественно восседающий верхом на убитом водяном козле, сидящий на корточках рядом с трупом бородавочника, поглаживающий рога убитых куду и черной антилопы. На одной фотографии он гордо позирует, поставив ружье около тела десяти- или пятнадцатифунтового дикобраза. Интересно, тот что, на него напал? Во всяком случае, животное на фотографии очень здорово получилось.
И хотя львы обладают и силой, и умом, им приходится гораздо тяжелее, чем дикобразу, когда на них набрасываются с вертолетов, вызывают свистком Галтона, догоняют верхом, натравливают гончих псов (очень популярный способ охоты в прошлом) или же действительно выслеживают, что, возможно, честнее, Белые Охотники, туристы, носильщики оружия и загонщики. Настоящим спортом является такой, когда человек и лев встречаются один на один и у льва есть шанс на победу.
Я назвал бы честным поединком тот, когда охотник, вооружившись мощным оружием, встает ко льву лицом к лицу и не полагается на помощь Белых Охотников, товарищей и носильщиков. Тогда-то он быстро поймет, что имеет дело со «вторым опасным зверем» в Африке, и очень вероятно, что поймет это, когда будет уже слишком поздно. Даже, если опытный охотник-профессионал или хладнокровный стрелок встретится со львом один на один, у него, по крайней мере, имеется шанс сделать смертельный выстрел. Правда, когда меткий стрелок стреляет в 400-фунтового льва из оружия, которое способно уничтожить слона, — это тоже не спорт.
Карл Экли как-то раз дал свое определение настоящей спортивной охоты на львов. «Это копье, — написал он в своей книге «В ослепительной Африке», — а копьем сражается лишь черный мужчина». Он рассказал о племени нанди, проживающем в Восточной Африке, воины которого нападают с копьями и все вместе. Нанди — отважные, очень отважные, но с масаями их не сравнить. Масаи — племя нило-хамитской расы, чем-то напоминающее египтян. Они скотоводы и воины, которые с копьем в руке преднамеренно встречаются со львом лицом к лицу во время одного-единственного поединка.
Когда я рассказываю об охотниках на львов племени масаи, я исхожу не из принятого о них мнения и не из случайных с ними встреч. Я жил с масаями, пил с ними теплую кровь домашнего скота, любил их женщин, танцевал с ними их народные пляски под звук подобного сирене рожка куду и был посвящен в воины этого племени. Существует только одно условие, при котором белый человек заслуживает подобного признания: вооружившись копьем, он должен бросить вызов взрослому льву на поединок. Я бросил такой вызов, и Симба, который принял его, остался одним и единственным животным, на которое я охотился.
Это случилось осенью 1951 года, за четыре года до того, как динамитным взрывом мне оторвало правую руку. Я уехал из Бурунди в отпуск на шесть месяцев, привел свой пикап в Кению и, свернув с дороги, поехал по каменистой саванне, где находилась огромная резервация масаев, простиравшаяся от границ Танганьики и далее. Я был очень молодым, всего двадцати пяти лет, и очень самоуверенным. И вот я повстречался с масаем, по имени Масака, который говорил на суахили. Это был коренастый мужчина средних лет, абсолютно голый под своей развевающейся ситцевой рубахой. Лицо его и тело были смазаны прогорклым овечьим жиром, цвета красной охры. Жил он в мазанке из коровьего навоза, питался молоком, мясом и кровью, а посуду из тыквы мыл в коровьей моче. Он мне и объяснил, что все масаи — цивилизованные люди, а я нет.
«Мы — единственный народ, который знает, как надо жить, — заявил он с непоколебимой уверенностью. — Мы не го, что кикуйу или вакамба, которые сажают в землю всякую дрянь. Они не воины и ничего не знают ни о скоте, ни о Боге. Про всех этих невежд мы говорим: «Ол Мики». Это значит «дикари» или «местные». Вы, белые люди, знаете побольше этих местных, но вы не масаи».
«А в чем разница?» — поинтересовался я.
Он улыбнулся: «Я иногда работаю для белых людей, которые приезжают на земли масаев охотиться. Они убивают львов оружием, большим оружием. Иногда они даже разрешают женщинам выстрелить из ружья. Разве ружье может превратить женщину в мужчину?»
«А копье может?» — спросил я.
«Да. Раз в три поединка воин убивает льва. В остальное время побеждает лев. Поэтому белые люди сажают наших воинов в тюрьму, когда они идут убивать льва. Белые люди боятся, что слишком много молодых мужчин умрут, но они не пытаются понять, почему молодые мужчины хотят погибнуть.
И все потому, что белые ничего не знают об эмпиян и олвуаси — мужестве и чести».
Меня здорово возмутило так называемое «несносное высокомерие» масаи. Мы сидели у мерцающего костра как раз за околицей деревни Масаки, огороженной терновником. Однако я устыдился за свою расу, за тех, что называют себя охотниками, а на самом деле вторгаются на территорию масаев, стреляют из ружей и раздают приказания «боям» и носильщикам, которые и являются настоящими охотниками. И еще мне было стыдно за остальных моих соплеменников, которые живут «цивилизованно», не имея ни малейшего представления о жизни реальной, где трудятся не покладая рук от рождения до смерти. Они никогда не бросят вызов, не пойдут на риск ради того, чтобы испытать боль или смерть, ради того, что масаи называют эпгисисата — слава.
«Масака, я хочу убить льва, — вдруг произнес я, — один на один и с копьем в руке».
Он искренне расхохотался. Но потом, поняв, что я говорю серьезно, стал умолять меня забыть об этом. Нкириса — английские власти — посадят в тюрьму всю деревню, объяснял он, если масаи окажутся замешанными в гибели белого человека. «Нкириса не узнают, — настаивал я. — Даже мое правительство не знает, что я здесь. Если лев победит, пусть съест меня. А если мясо белого человека ему не понравится, тогда поживятся гиены».
«Мой народ никогда в это не поверит, — упорствовал Масака, — а если и поверит, то подумает, что ты пумбаву — сошел с ума».
Когда мы отправились спать, он все еще оставался при своем мнении. На следующее утро он вызвался приготовить мне завтрак и выглядел очень расстроенным. А я сказал: «Отлично, хочу свежей крови». Он закатил глаза и стал молиться на языке масаев: «Ha-Аи! На-Аи!» — выпрашивая совет и терпение у Небесного Владыки. Но я стоял на своем. И в конце концов добился того, что он вонзил маленькую деревянную стрелу в яремную вену Керете, его любимой коровы, и я залпом выпил из горлянки пинту горячей крови.
Коровья кровь имела резкий запах и необычный вкус. Но мне понравилось, и я даже перестарался в своем рвении выразить восторг: облизал губы, как заправский вампир, чем окончательно убедил Масаку, что я или действительно говорю серьезно, или окончательно пумбаву. И посему, продолжая возносить молитвы к небу, он пообещал отвести меня в маньята воинов, особую деревню, что-то вроде школы для гладиаторов.
Усевшись в пикап, мы протряслись два часа по каменистой саванне и добрались до находящейся к востоку от озера Натрон территории близ границ Кении и Танганьики маньята — пятнадцати хижин с огромным краалем для скота, окруженных терновником.
В деревне, как я обнаружил позднее, жили женщины с детьми и много юных девушек для услаждения воинов. Еще там находились гости — взрослые мужчины. Но всех затмевали мураны, то есть сами воины. Они были разного возраста, от шестнадцати до тридцати лет, и ростом около шести футов. От кончиков завязанных в хвост волос до пяток они были покрыты овечьим жиром цвета красной охры. У каждого имелось длинное копье. На меня они смотрели с поразительным высокомерием и были похожи на американских индейцев больше, чем какие-либо другие африканцы.