Место Кибоко в природе отчетливо понимали в Древнем Египте, где его называли «речной свиньей». Греки затем превратили его в «речную лошадь», а несколькими веками позже голландцы сделали из него seekoei — «морскую корову». Тем временем арабы называли его словом, которое означало «водяной буйвол», а простой народ в арабских странах полагал его «рыбой». По законам ислама, сходным с верованиями ортодоксальных иудеев, мясо считается нечистым, если животному заживо не перерезают горло. У рыбы, однако, имеются будто прорезанные в маске щели-жабры — «метки от ножа пророка»; таким образом, рыба составляет исключение. Перерезать горло весящему три тонны животному нелегко, но бегемот половину своей жизни проводит в воде, соответственно, его очень удобно считать кошерной рыбой.
Пытаясь привести в порядок существующие противоречия по этому вопросу, зоологи начала XIX века только ухудшили положение. Они назвали гиппопотамов толстокожими, объединив их вместе со слонами и носорогами в одно искусственное семейство. И это ошибочное наименование, давным-давно исправленное, все еще употребляется обычными людьми и в цирках, где слонов называют в соответствии с классическим стилем П. Т. Барнума, неповоротливыми и толстокожими. Но те, кто видит бегемота впервые, используют еще один эпитет для описания этого добродушного коротышки-толстячка — они с ужасом и отвращением заявляют, что Кибоко «урод», чуть ли не самое уродливое из всех животных.
По моему разумению, это надуманно и ошибочно. Я бы назвал бегемота joli-laid — очень удачным французским словом, которое переводится как «очаровашка-страшилка» и применяется по отношению к людям, которые настолько некрасивы, что кажутся прекрасными особой, свойственной только им красотой. Таким на редкость joli-laid был Фернандель, комедийный актер с лошадиным лицом. Такими были и Джордж Арлисс, Чарльз Лаутон, Уоллес Бири и другие знаменитые актеры и комедианты прошлого. И я предполагаю, что гиппопотамы, бородавочники, носороги, стервятники, крокодилы, гиены и все так называемые звери-уроды — на самом деле великие комики мира животных. А чтобы удостовериться в этом, вам просто надо за ними понаблюдать.
Кибоко похож на перевернутый бочонок грифельного цвета, обтянутый почти лишенной шерсти шкурой. В обхвате он примерно тех же размеров, что и в длину, поэтому, когда он топает, переваливаясь на своих напоминающих обрубки ногах, его розоватый живот чуть ли не волочится по земле. Когда он бодро шагает вперед, левый и правый его борта болтаются совершенно независимо друг от друга. Начинается он с огромной ящикоподобной головы, а кончается дурацким хвостом в восемнадцать дюймов. Круглые уши, расположенные на самой верхушке его головы, — маленькие и ни на секунду не перестают подергиваться. Глаза, как раз перед ушами, торчат в углублениях, напоминающих глазницы перископа, в точности как у крокодилов и лягушек. Благодаря этому он может следить за чем угодно, прячась целиком в воде. Его квадратная морда, шириной в два фута, покрыта щетинистыми волосками и в самой высшей точке увенчана ноздрями, похожими на прорези в маске. Так же как и уши, они могут плотно закрываться по его собственному желанию — это позволяет ему нырять, плавать, ходить и даже спать под водой.
В воду он погружается двумя абсолютно различными способами. Если он решает нырнуть, будучи в воде, то сначала опускает медленно зад, а потом уже весь уходит под воду. Но, если ему срочно надо броситься в воду с высокого берега, он ныряет туда вперед головой — как и первый гиппопотам из мифа азанде — и шлепается в рыбье царство с всплеском такой силы, будто в воде оказался Гаргантюа. Всплывая, он с громким фырканьем выдувает из ноздрей воздух и извергает столб воды.
Так выглядит Кибоко, когда рот у него закрыт. Когда же он, просто зевая или угрожая своему врагу на земле или в воде, открывает во всю ширь пасть, то создается впечатление, что голова его раскалывается пополам. Разинутая пасть Кибоко, длиной примерно три фута от одного конца челюсти до другой, выглядит как гигантская красная пещера со сталактитами и сталагмитами из кости.
Он обладает четырнадцатью парами коренных и премолярных зубов, которые ежедневно справляются с двумя-четырьмя сотнями фунтов травы и кормовых растений, растущих на земле, и несколькими видами водяных растений, главным образом лотосами и водяными лилиями. По обеим сторонам челюстей находится пара слегка изогнутых, длинных и острых клыков. Его бивни, в отличие от слоновьих, являются на самом деле резцами — всего их четыре, по паре в каждом углу челюсти. Изогнутые нижние бивни — очень длинные, у большого взрослого гиппопотама они вырастают до тридцати дюймов и более. Если верхний бивень ломается, нижний лишается опоры и продолжает расти, как клыки у кабанов, достигая длины четырех и даже пяти футов.
Бивни и резцы целиком состоят из высококачественной, очень твердой кости и для пережевывания пищи не используются. Бегемоты щиплют траву своими тяжелыми губами, выстригая ее так ровно, будто прошло стадо овец. Передние зубы они пускают в дело в сражениях, преимущественно между собой, так как ни одно животное-хищник, даже двадцатифутовый крокодил, весом в тонну, не станет нападать на взрослого гиппопотама.
Рыбаки племени багома с озера Танганьика, где крокодилы и бегемоты водятся в изобилии, по-своему объясняют причину, по которой эти исполинские животные мирно существуют бок о бок в реках и озерах Африки.
«Давным-давно, — сообщили они мне, — крокодил заключил с Кибоко договор. «В воде сильнее ты, — заявил он Толстяку. — Но хозяином берега являюсь только я, я один. И если ты вылезешь на берег попастись на травке, я не пущу тебя, пока не пообещаешь мне сослужить службу». «Какую?» — спросил Кибоко. «Поклянись, что ты всегда будешь следить за лодками рыбаков и переворачивать их. Тогда обед будет обеспечен и мне». «Хорошо», — согласился бегемот. И с того кошмарного дня он, как верный друг и товарищ крокодила, помогает ему убивать людей».
В сказке племени багома крайне просто сообщается тот факт, что Кибоко с крокодилом в пище не соперники: травоядный бегемот пасется на земле, а плотоядный крокодил находит себе обед в воде. Именно поэтому да еще потому, что бегемоты благодаря своим размерам — животные спокойные, они, когда рядом нет малышей, обычно игнорируют своих соседей-крокодилов. Когда рядом дети, бдительная мать бросается на каждого крокодила, проживающего рядом, так как прекрасно знает, что он потенциальный похититель маленьких бегемотиков. И крокодилы поспешно отступают — ведь даже тупоголовой рептилии очень хорошо известно, что пускать в ход свои узкие челюсти против огромной квадратной туши, которая чувствует себя в воде как дома, означает превратиться в перекусанный пополам труп.
Если самку гиппопотамов сопровождает ее ребенок, она может с яростью броситься на каноэ, но в соглашение о ненападении с крокодилами она не вступает. Каждый большой предмет она воспринимает с истерическим подозрением, так как опасается возможной угрозы своему отпрыску. На самом деле она даже способна спутать каноэ с дрейфующим крокодилом, который своей формой напоминает лодку. Кроме того, всплывающий на поверхность бегемот может случайно столкнуться с каноэ и перевернуть его. Очень испугавшись от неожиданного удара по спине, они обыкновенно ныряют, как киты. Но, поскольку мало кто из местных рыбаков умеет плавать, даже те, кто половину всей своей жизни провел на воде, проплывающие мимо крокодилы вполне могут воспользоваться случаем и утащить под воду бедных пловцов или тела уже утонувших.
Вероятно, объяснение повадок бегемота местным населением кажется наивным, но суждения о Кибоко первых исследователей Африки тоже умными не назовешь. И доктор Ливингстон, и Генри Мортон Стэнли, и сэр Вичард Бертон, и Джон Спик, и Пол Дю Шаллу, и сэр Самуэль Бейкер — все они пережили столкновение с преданными мамашами-бегемотихами, и все они отзываются о бегемоте как о злобном звере, предумышленно атакующем лодки исключительно с целью убить человека.
Бейкер, один из самых резких оппонентов бедняги Кибоко, путешествовал на пароходе с гребными колесами по Белому Нилу. На гребное колесо налетел охваченный паникой бегемот и сломал несколько лопастей. Намерения его, однако, были куда менее кровожадными, чем самого Бейкера. Страстный гурман, сэр Самуэль с необыкновенным смаком описывал, как поедал мясо и жареные ноги детенышей бегемотов, а потом варил суп из их шкур. Он утверждал, что суп этот вкусом напоминает черепаховый и даже вкуснее. И так ему этот суп понравился, что он остроумно переименовал настоящий черепаховый суп в «фальшивый бегемотовый».
Я, конечно, предпочитаю людей, которые съедают свою добычу, а не развешивают по стенам, но мне не нравится, когда животных презирают за то, что они не лежат на блюде, и особенно мне не нравится манера «гурманов дичи». Сэр Самуэль, по крайней мере, занимался хоть какими-то исследованиями, а вот нынешние европейцы, которые едут в Африку, берут с собой разного вида специи для того, что я назвал «сафари гордон-блу». Таких мало интересует обычная дичь, которую Белые Охотники убивают для своего котла, например, бушбок и импала, нет, им подавай сассу, самую замечательную на вкус антилопу. А некоторые из них обожают детеныша дикобраза, филе питона или вареного варана; причем готовят они сами, размахивая над будущим блюдом баночками с орегано или майораном, а африканские бои с восторгом за ними следят. Затем такие гурманы возвращаются в Париж, Рим или Лондон, дабы поделиться своими новыми ощущениями со знатоками.
Менее склонные к путешествиям субъекты остаются дома и получают от специально нанятых для этих целей Белых Охотников партии самого вкусного мяса из Африки: копченую ветчину из гиппопотама весом сто фунтов. Приготовленная на пару шерри с патокой, она ценится больше, чем павлиньи язычки, которые так восхваляли римляне.
А Белые Охотники, продающие гурманам ветчину из Кибоко, другой конец его тела поставляют спортсменам. Охотникам хватило ума не помещать гиппопотама в список Большой Пятерки, но его голова с бивнями в пятьдесят дюймов до сих пор оценивается в тысячу долларов у любителя, стремящегося получить звание охотника. Мотивы человека, тайно покупающего голову южноафриканского буйвола, хотя бы понятны: ему необходимо доказать, что он якобы победил опасного зверя. Но когда кто-то похваляется действительной или вымышленной победой над животным, которого и выслежив