уда бы можно было податься. На всем Западном побережье Бейкерсфилд считался синонимом скуки, оазисом заурядности, расположенным как раз посередине между двумя туристическими мекками: Лос-Анджелесом и Сан-Франциско. И местному населению для дальнейшего культурного и экономического развития Конголенд был просто необходим, и люди прекрасно это понимали.
Поэтому в июне 1961 года я отправился в Восточный Бейкерсфилд на поиски подходящей земли. Первой откликнулась энергичная семидесятичетырехлетняя миссис Этель К. Джогин, которая предложила мне разместить африканский заповедник на ее ранчо, площадью в 8000 акров, в окрестностях каньона Кирус. С ее стороны это был потрясающий жест, но в каньоне Кирус зимой было очень холодно, к тому же само ранчо находилось слишком далеко от автомагистрали, что создавало проблемы для въезда.
Приняв во внимание климат, красоту и местоположение, ранчо «Оникс» на восточном берегу озера Изабелла показалось мне более привлекательным. Оно принадлежало «Тресту Оскара Рудника», основанному первым в округе заготовителем мяса Оскаром Рудником. По завещанию Оскара Трест перешел к его одиннадцати детям. Наследники и опекуны Маркус и Самуэль Рудники были очень практичными бизнесменами, обладавшими прогрессивными взглядами. Они понимали, какое значение будет иметь Конголенд для всего округа. И они не только хотели предоставить мне землю, но и предложили стать партнерами в учреждении Конголенда как коммерческого предприятия.
Так как цель проекта осталась прежней, я принял их предложение и в качестве вклада предложил свою африканскую коллекцию. Маркус посоветовал выставить коллекцию в Бейкерсфилде для показа публике во временной «штаб-квартире» Конголенда. После недолгих поисков мы разместили новый музей Конголенда и штаб-квартиру в огромном здании, бывшем магазине скобяных изделий в Бейкерсфилде, в пределах видимости автомагистрали.
Плата за аренду составляла 750 долларов в месяц. Я, естественно, понимал, что африканский музей, тем более в Бейкерсфилде, не привлечет огромный поток публики. Поэтому решил устроить за решетчатой оградой небольшой зоопарк на заднем дворе музея. Я не сомневался в том, что желающих поглядеть на животных будет так много, что я смогу платить за аренду сам.
Моя шимпанзе Софи как раз прибыла из Найроби и дебютировала в Бейкерсфилде на торжественном завтраке у Фредерика Вайды, президента оперной труппы округа Керн. Ей надлежало стать привилегированным членом зоопарка, а я уже вел переговоры о покупке малышей львов, леопардов, зебр, антилоп и обезьян. Но тут на меня обрушился неожиданный удар: местное законодательство запрещало мне содержать «диких зверей» под прикрытием нового музея. Я обратился с просьбой о разрешении, и 20 сентября в муниципалитете произошло слушание по моему вопросу. Некоторые местные жители, как и в Монтерее, высказали свои возражения: «дикие звери» разбегутся и поубивают жителей Бейкерсфилда, и так далее, и так далее, и так далее. Разрешение было отложено.
Я был очень обеспокоен, но уже связан по рукам и ногам. Огромное здание уже отремонтировали, а я один без всякой помощи распаковал, классифицировал и разложил пять тысяч экспонатов в специально сконструированные для этих целей витрины. Открытие музея Конголенда было намечено на 14 октября 1961 года, и будущий научный и технический директор проекта Конголенд доктор Рене Девред уже ехал из Вашингтона. Д. С. Рене, эколог высокого класса и мой зять, только что вернулся из Центральной Африки, куда он ездил по поручению ООН.
Вечером 13 октября мы с Рудниками устроили прием в музее Конголенда и угостили прекрасным шампанским более 120 гостей. Следующим утром была проведена официальная церемония открытия, и мэр Бейкерсфилда Джин Вайнер, вооружившись ножом для обрезания мальчиков племени балуба, перерезал сплетенную из травы ленту, которая была протянута между двумя статуями, стоявшими по обеим сторонам зеркальных дверей музея.
Входной билет стоил один доллар для взрослых и пятьдесят центов для детей, а на выставке, как было указано на афише, помещалось максимум 250 человек. Но цифра эта оказалась чересчур оптимистичной, так как самой большой толпой были те самые 120 человек, которые приходили накануне бесплатно пить шампанское. Но вот музей официально открылся, и я сидел среди своих барабанов, масок и ножей для обрезания в ожидании огромного потока людей, который должен был ринуться с центральной площади и из кегельбана.
Ко всем моим бедам прибавилась еще одна, по-настоящему плохая новость. Сообщили мне ее Рудники. Семейные денежные затруднения, которые породил мой проект, привели к разногласию между одиннадцатью братьями и сестрами, и большинство из них теперь возражали против постройки заповедника на ранчо «Оникс». И у Сэма с Маркусом выбора не оставалось. Они предупредили меня, чтобы я искал другое место для Конголенда, и попросили сократить музейные расходы, так как денежные фонды семейства Рудников стали ныне для меня недоступными.
О возникшей проблеме я сообщил Флойду Мингу, председателю Управления по контролю округа Керн. И, вместе поразмыслив, мы выбрали территорию, площадью в 650 акров, расположенную по обеим берегам реки Керн между мемориальным парком Харта и озером Минг. Эта территория устраивала меня даже больше, чем ранчо «Оникс». Она находилась лишь в восьми милях от автомагистрали и соединялась с ней четырехполосной дорогой. Председатель заверил меня, что получить право на сдачу в аренду земли — части парка у реки Керн, принадлежащей штату Калифорния и отданной в наем округу, — будет нетрудно, так как одобрение Комиссии по отдыху и развлечению у нас уже имелось.
Я занялся необходимыми процедурами, а затем вернулся в свой испытывающий материальные затруднения музей. Дела шли отчаянно плохо. Софи была еле жива. Очевидно, ее сочли домашним животным, а не диким зверем, потому что помещения ее не лишили. А я все раздумывал о том, что районное управление запретило содержать в музее Конголенда детенышей зверей, а вот о взрослых речи не было.
И посему я купил Симбу у жителя округа Керн, который с дрессированными животными вносил оживление на открытии супермаркетов. Он купил Симбу в зоопарке Фресно, но редко пользовался его услугами, и 400-фунтовый черногривый лев, не прирученный и не воспитанный, вполне мог несколько осложнить жизнь.
Таким образом, однажды утром жители Бейкерсфилда, проснувшись, обнаружили, что каким-то образом на заднем дворе музея Конголенда оказалась огороженная стальной решеткой арена. На арене стояли огромный взрослый лев и большой дрессировщик.
Приручив за несколько дней Симбу, я повесил на входную дверь музея афишу:
СЕГОДНЯ
Наш
ГИГАНТСКИЙ АФРИКАНСКИЙ
(черногривый)
ЛЕВ В НАТУРЕ
Дрессировщик Ж.-П. Халле
В конце концов, происхождением Симба был африканец, хотя и родился в Калифорнии. К редким индийским подвидам Гирского леса он не принадлежал, а ГИГАНТСКИЙ ФРЕСНО ЛЕВ звучало бы нелепо.
Бизнес стал процветать, и у меня впервые с момента открытия музея появились основания надеяться, что через месяц он развалится от наплыва посетителей. Но как раз перед Рождеством 1961 года я получил уведомление от муниципальных властей с приказанием вывезти моего льва за пределы Бейкерсфилда.
Я бы мог все это сделать быстро и квалифицированно, потому что Симба теперь был моим послушным и верным другом. Но вместо этого я устроил что-то вроде Дела Дрейфуса на львиный манер — я надеялся, что, подняв шум, вновь привлеку внимание к Конголенду. «ЛЕВ ЖЕЛАЕТ ОСТАТЬСЯ В БЕЙКЕРСФИЛДЕ. ЕМУ ЗДЕСЬ НРАВИТСЯ» гласила первая страница «Бейкерсфилд Калифорниан» от 23 декабря. На двух огромных фотографиях я тащил упирающегося Симбу в маленький фургон. Этот фарс тянулся несколько дней, но затем мне все-таки пришлось подчиниться приказу городских властей и отправить Симбу в заточение на ранчо в Арвине.
Когда через несколько дней ко мне явился с официальным визитом детектив в штатском из полицейского управления Бейкерсфилда, я сначала решил, что дело опять во льве. Но, к своему полному изумлению, узнал, что меня обвиняют в «жестоком и негуманном» отношении к Софи. Местная леди заявила, что на заднем дворе музея Конголенда находится «голый шимпанзе», который лишен «теплой и приличной одежды» и жалобно чихает.
Я терпеливо объяснил, что любое животное чувствует себя гораздо здоровее и счастливее без одежды; что у Софи есть одеяла, которыми она укрывается, когда простужена; и что она просто заразилась насморком от какого-нибудь человека, потому что с шимпанзе такое частенько происходит. Еще я сказал, и на мой взгляд, обоснованно, что полицейскому управлению Бейкерсфилда стоило бы заниматься выдачей уведомлений о нарушении правил дорожного движения и поимкой карманников, а не проверкой морального и физического состояния шимпанзе.
Обвинение было снято. Но через две недели по иронии судьбы Софи умерла скорее от чересчур сильного проявления человеческой заботы, чем от отсутствия оной. Вернувшись из Фресно, где выступал с лекциями, я обнаружил всех музейных работников собравшимися вокруг большой клетки Софи. Она, съежившись, лежала в углу, а вокруг валялись бутылки. Очевидно, школьники, которые обожали наблюдать за тем, как шимпанзе пьет из бутылки, тайком напоили ее чуть ли не галлоном кока-колы. Получив сверхдозу алкалоида, она умерла два дня спустя, несмотря на все героические усилия ветеринаров Бейкерсфилда.
Без Симбы и Софи музей превратился в тоскливое место. И вдруг 6 марта 1962 года появилась надежда, что Конголенду все-таки быть. В этот день Управление по контролю округа Керн дало разрешение Окружному совету провести переговоры с официальными властями штата Калифорния о заключении договора на сдачу земли в аренду. 26 апреля в Вентуре было проведено совещание, на котором официальные представители Управления штата парками и пляжами единогласно и с огромным энтузиазмом одобрили план «Конголенд, США».
Наконец такое долгое «временное» положение Конголенда было закончено. Оставалось уладить лишь мелкие детали до подписания договора об аренде, после чего я мог бы заняться предварительным сбором пожертвований на перевозку моего африканского ковчега.