вение, произошедшее в этой части земного шара на российской территории: во время Крымской войны английские корабли и десант пытались захватить Петропавловск-Камчатский — правда, атака была отражена с большими потерями для нападавших. Но и на этот раз полная ясность в проблему разграничения внесена не была.
Тяньцзиньские соглашения должны были быть утверждены пекинским императорским двором, но там явно не спешили. Подписавшего договоры сановника Ци-ина недовольный им повелитель хотел было предать суду, но затем, руководствуясь соображениями «справедливости и милосердия», приказал совершить самоубийство — при таком раскладе несчастный мандарин «сохранял лицо».
Несомненно, циньские правители переживали мучительный внутренний конфликт: с одной стороны, они не могли не признавать военной силы чужеземцев и испытывали страх перед ними, но с другой — все еще пребывали во власти представлений о несравненном величии Поднебесной. И они не могли не понимать, что, вопреки воле подавляющего большинства населения, жизнь в их стране собираются перестроить на совсем иной лад. И уже делают это — с циничной бесцеремонностью.
А у пришлых империалистов была своя правда. Весь мир должен играть по их правилам: во-первых, потому что они сильнее, во-вторых, потому что эти правила справедливы по определению — особенно свобода торговли. Чтобы поторопить Сына Неба, англо-французский флот опять подошел к Дагу. Но тут пришлось столкнуться с неприятной неожиданностью: за год китайцы значительно укрепили форты крепости и приготовились к решительной обороне. Высадившийся десант потерял в жарком бою свыше четырехсот человек убитыми и ранеными, а береговым батареям удалось потопить несколько судов и нанести серьезные потери экипажам. Нападавшие вынуждены были ретироваться.
Тогда летом 1860 г. началось масштабное вторжение на Север. Англичане и французы высадили здесь свои корпуса, каждый из которых насчитывал не менее десяти тысяч человек. Вдоль побережья курсировало семьдесят боевых кораблей. Прикрывавшие китайскую столицу войска не ожидали такой быстроты действий противника и понесли сокрушительное поражение.
В этой ситуации цинское правительство проявило полную неуравновешенность: пошло на переговоры, но прибывшие на них иностранные делегации — всего 39 человек, были тотчас же арестованы. Впоследствии живыми из заключения вышла только треть из них: кто-то был убит надзирателями, для кого-то губительными оказались условия китайской тюрьмы.
Последовало возмездие: победители сожгли огромный комплекс летних императорских павильонов и парков в окрестностях столицы. Это было прекрасное и необычное произведение искусства: китайская культура, преломившись сквозь европейскую «китайщину», как бы вернулась к себе на родину. Комплекс был создан в стиле «китайского барокко» итальянским архитектором-иезуитом. Парки были украшены множеством фонтанов, образцы для мебели и прочего убранства дворцов были взяты с французских гравюр, стены увешаны гобеленами и зеркалами, присланными французским королем Людовиком XV в подарок китайскому императору в 1767 г. Разумеется, здесь же находилось несметное количество шедевров китайских мастеров. Все, что не погибло в огне и что можно было унести, было вчистую разграблено: с тех пор китайские редкости и безделушки стали непременным атрибутом европейских буржуазных гостиных, а китайщина возродилась под французским именем «а ля чинуаз». Французские военные проявили хорошую деловую сметку: наиболее ценными трофеями оказались не фарфоровые статуэтки, а всамделишные потешные собачонки-пекинесы, которые на новой родине сразу вошли в моду, стали успешно размножаться и продавались за очень большие деньги. Меньше повезло реликтовым оленям милу, обладавшим довольно фантастической внешностью: верблюжьими шеями, ветвистыми рогами и коровьими копытами. Последние сохранившиеся экземпляры их, гулявшие по императорским паркам, были пущены на мясо.
В октябре 1860 г. в Пекин вступили английские войска. Император бежал из столицы и укрылся за Великую стену — с другой ее стороны. Вести переговоры с победителями он поручил своему младшему брату князю Гуну. Посредническую роль взял на себя российский дипломат генерал Н.П. Игнатьев. Вскоре в императорском дворце Гугун были подписаны новые договоры. В общих чертах они повторяли Тяньцзиньские соглашения, но были и дополнения: значительно увеличивалась контрибуция, открытым городом становился и Тяньцзинь, к англичанам отходила часть полуострова Цзюлун, непосредственно примыкающая к Гонконгу, узаконивалась эмиграция рабочих — кули, католической церкви возвращалась вся ее собственность, конфискованная во время гонений на чужеземные религии. Французы вытребовали для миссионеров право покупать землю под строительство храмов.
Россия добилась выгодного для себя разграничения территорий. Причем на Амуре линия проходила не по середине фарватера, как это обычно было принято в международной практике, а по китайскому берегу. Кроме того, Россия и США получали статус наибольшего благоприятствования, и теперь все привилегии, предоставленные китайским правительством любой из держав, распространялись и на них.
Иностранные войска были выведены из Пекина в конце 1860 г. Император Сяньфын скончался в следующем году, так и не успев вернуться в свою столицу.
ЦИН: «ПОЛИТИКА САМОУСИЛЕНИЯ»
Возникшая при дворе партия реформ группировалась вокруг младших братьев императора — князей Гуна и Чуна. В январе 1861 г. по инициативе Гуна была образована «Канцелярия по управлению делами заморских стран». В ее основные обязанности, помимо сбора пошлин на ввозимые товары, входило всестороннее расширение знаний о западном мире. Впоследствии в ее ведении оказались также производство современного оружия, строительство железных дорог и пароходов, прокладка телеграфных линий.
Но после смерти императора регентский совет при новом малолетнем Сыне Неба Тунчжи возглавил министр налогового ведомства Су Шунь, известный как беззастенчивый стяжатель и противник любых перемен. Под стать ему были и другие члены совета. Однако правление консерваторов было недолгим. Уже осенью 1861 г. произошел государственный переворот. Гун и Чун устроили заговор, в который вступили также бездетная вдовствующая императрица Сяо Чжэнь и мать нового императора — прежде наложница почившего повелителя, а теперь носящая титул императрицы-матери Цыси. Регенты были арестованы, кого ждала казнь, кого ссылка.
Главным организатором акции был Гун — он и получил титул «князя-советника по государственным делам». Но ведущую роль сразу заняла Цыси (1835–1908 гг.). Совсем молодая еще женщина, прирожденная маньчжурская аристократка, она, при малом росте (150 см с небольшим) отличалась необыкновенной красотой и обаянием — благодаря чему и попала в гарем Запретного города. А каковы были ее умственные способности и какова сила воли — она сполна выказала в последующие 47 лет, на протяжении которых была главным действующим лицом китайской политики.
Один из близко знавших ее европейцев определил ее характер, как «сложный, запутанный, обескураживающий, загадочный и несносный». Возможно, такой акцент на непостижимость он сделал как человек качественно иной, западной культуры. Но Цыси, действительно, оказалась на самом острие событий в самый, пожалуй, сложный, переломный период китайской истории — и, как человек, живо и глубоко на все реагирующий, была полна противоречивых представлений и устремлений. Каково-то, с ранней юности проживая в Запретном городе, среди непременных толп кукольных жен, наложниц, служанок и евнухов, встать перед необходимостью не только вникать во все хитросплетения западной дипломатии, но и участвовать в перестройке жизни Поднебесной на неведомый прежде лад? Да еще при таких природных задатках — одним взглядом она могла и- очаровать, и нагнать ужас. Пока же она связала свою судьбу со сторонниками реформ и не могла не желать им успеха. Хотя князь Гун в 1865 г. был лишен престижной приставки «советник» к своему титулу (но при этом остался при всех делах), а вдовствующая императрица Сяо Чжэнь скоропостижно скончалась при непроясненных обстоятельствах.
О необходимости перемен речь зашла довольно давно. Еще выдающийся ученый-энциклопедист Вэй Юань (1794–1856 гг.), давая обширный свод сведений об иностранных государствах, подчеркивал, что в этом направлении надо работать гораздо углубленней. И что не надо затягивать со строительством арсеналов, верфей, пароходов, что надо реорганизовать армию и аппарат управления, больше переводить западной литературы.
Сама постановка вопроса о возможности заимствования в больших дозах чужих знаний звучала как в некотором смысле потрясение основ. Поднебесная имела горький исторический опыт поражений от иноземцев — она и сейчас жила под властью маньчжурской династии, как бы та ни ассимилировалась, и тем более налицо был опыт последних десятилетий. Но что ее культура — поистине дарованная Небом, что это запечатленный Путь Дао, что ничего более совершенного человеку достигнуть не суждено — для китайцев было аксиомой. Они считали, что совершают великое благодеяние, осчастливливая ею другие народы. А тут — с кого-то брать пример… Брало сомнение: не слишком ли дорого мы собираемся платить за паровозы «Made in China»?
Но, и еще раз но — пример брать приходилось. Один министр посетовал, что такова уж судьба — жить в «новом демоническом мире усиления государств».
Известный педагог Фын Гуйфэнь (1809–1875 гг.) разрешил это противоречие в следующем афоризме, ставшем девизом: «восточное учение — основное, западное учение — прикладное». Поднебесная веками щедро делилась своими знаниями, в первую очередь конфуцианскими устоями, с другими народами — и они на их основе смогли открыть что-то такое, до чего у китайцев, за другими срочными делами, не успели дойти головы и руки. Собственно, они ни у кого ничего не собираются заимствовать и никому не должны говорить спасибо — поскольку имеют полное право взять процент со своего капитала.