— Так легче! — сострила Любаша. — Добровольная каторга, — прибавила она громко.
Анна Серафимовна посмотрела на нее с укоризной. Рубцов сказал ей насмешливо:
— Не хотите ли по верхней вон галерее пройтись? Там градусов сорок. Пользительно будет.
В нижних топленных сенях и на чугунной лестнице показалось очень холодно после паровиков. Они поднялись наверх.
Прядильные машины всего больше заняли Тасю. В огромных залах ходило взад и вперед, двигая длинные штуки на колесах, по пяти, по шести мальчиков. Хозяйка говорила с ними, почти каждого знала в лицо. Рубцов шел позади дам, подробно объяснял все Тасе; отвечал и на вопросы Любаши, но гораздо кратче.
— А что вот этакий мальчик получает? — позволила себе спросить Тася, понизив голос.
— Известно, малость, — вмешалась Любаша.
— Рублей шесть, — сказал Рубцов.
— Да, — подтвердила Анна Серафимовна.
— Не разорительно! — подхватила Любаша.
Тася не знала, много это или мало.
На окнах, за развешанными кусками сукна, сидели девушки в ситцевых капотах, подвязанные цветными платками, больше босые.
— Что они делают? — спросила Тася.
— Пятнышки красят, — пояснила сама Анна Серафимовна.
Девушки прикладывались кисточками к чуть заметным белым пятнышкам сукна. Они смотрели бодро, отвечали бойко.
— Небось рублика три жалованья? — сказала Любаша и поморщилась.
— Пять рублей, — сухо сообщила Станицына.
Она решительно сожалела, что взяла с собой свою кузину. Ей приятно было показать Тасе, какое у ней благоустройство на фабрике, а эта Любаша расстраивала все впечатление своими неуместными окриками и выходками.
Минут с двадцать проходили они по другим залам, где ткацкие паровые станки стояли плотным рядом и шел несмолкаемый гул колес и машинных ремней. Побывали и в самом верхнем помещении, со старыми ручными станками.
VI
В большой комнате, где лежали всякие вещи: металлические прессы, образчики, бракованные куски сукна, Любаша остановила Рубцова. Анна Серафимовна еще не сходила с Тасей с верхнего этажа. Рубцову захотелось курить.
— Сеня, — начала Любаша, — ты идешь к ней в директоры?
Она не сказала даже к "тете".
— Иду.
— Есть охота!.. В наймиты!
— Это почему?
Рубцов прислонился к столу, взял в руку пачку образчиков и, наморщивая один глаз, стал их рассматривать.
— Да все как в услужение.
— Все вы зря…
— И не верю я ей ни на грош! — заговорила горячо Любаша и заходила взад и вперед между двумя шкапами.
— Кому — ей? — спросил Рубцов.
— Да хозяйке твоей, Анне Серафимовне. Зачем она нас сюда притащила?
— Сами напросились.
— Точно мы не понимаем. Выставить себя хочет благодетельницей рода человеческого: как у ней все чудесно на фабрике! И рабочих-то она ублажает! И детей-то их учит!.. А все едино, что хлеб, что мякина… Такая же каторжная работа… Постой-ка так двенадцать часов около печки или покряхти за станком…
— Как же быть?
— Ах ты, американец! Как же быть?! Прежде ваша милость что-то не так изволила рассуждать.
— Эх!.. — вырвалось у Рубцова.
— Да, известно, испортился ты! — почти крикнула Любаша и подскочила к нему. — Рассуди ты одно: рабочий полтинник в день получает…
— И до трех рублей.
— Ну, до трех… На своих харчах небось? А бабы, а девки? Пять целковых, и копти целый день! А барыши идут, изволите ли видеть, на уплату долгов Виктора Мироныча и на чечеревят Анны Серафимовны… Сколотить лишний миллиончик, тогда откупиться можно… Развестись… Госпожой Палтусовой быть!
— Это почему?
— Смотрите, какая мудрость догадаться, что она как кошка врезамшись… Всё господа дворяне соблазняют… Такая уж у нас теперь болезнь купеческая…
Она вызывающе-насмешливо взглянула на него. Рубцов чуть заметно покраснел.
— Слушать тошно!
— Это отчего? — уже совсем рассердилась Любаша, близко подошла к нему и взяла его за руку. — Это отчего? Или и у вашей милости рыльце-то в пушку?..
Рубцов отвел ее движением руки.
— Вы бы, Любовь (он в первый раз ее так назвал), лучше на себя оглянулись. Другие люди живут как люди — кто как может, а вы только бранитесь да без толку болтаете. Книжки читали, да разума их не уразумели. Нет, этот товар-то дешевый!.. А угодно другим в нос тыкать их кулачеством, так так бы поступали… Не трудно это сделать… Подите к тем, кому ваши деньги понадобятся… Отдайте их…
Любаша вся раскраснелась сразу, повела глазами и стала против Рубцова.
— И отдам, когда мне захочется. Когда они у меня будут! — глухо крикнула она, но тотчас же ее голос зазвучал по-другому, глаза мигнули раз, другой и как будто подернулись влагой. — У меня теперь ничего нет, — продолжала она уже не гневно, а искренне, — а когда меня выделят, я сумею употребить с толком деньгу, какая у меня будет. Я и хотела… по душе с тобой говорить… Устроили бы не кулаческое заведение… Коли ты другой человек, не промышленник, вот бы и мог…
Она не досказала, обернулась и отошла к окну, испугалась, что заплачет и выкажет ему свою слабость…
— Эх вы! — задорно крикнула она прежним тоном, оборачиваясь лицом к Рубцову. — Все-то вы на одну стать!.. Ну вас!
Любаша готова была бы «оттаскать» его в эту минуту. И зачем это она в «чувствие» вдалась с этаким «чурбаном», с «шельмой-парнишкой»… Ему дворянка нужна — видимое дело. Сколотить себе капитал и разъезжать с женой, генеральской дочерью, по заграницам!..
— Желаю вам всякого успеха! — сухо сказал Рубцов, бросил на пол окурок папиросы и затоптал его.
Очень уж она ему надоела в последние две недели.
— Слышишь! — крикнула Любаша. — Я тебе ничего не говорила… ничего!
Дверь отворилась. Станицына вошла первая. Любаша опять отскочила к окну. Лицо Таси сделалось ей в эту минуту так ненавистно, что она готова была броситься на нее.
— По домам? — спросил Рубцов.
— Вот Таисии Валентиновне желательно на школу поглядеть.
— Да, — подтвердила Тася.
— И то дело, — сказал Рубцов и двинулся за ними. Любаша пошла, кусая ногти, последней.
VII
Отправились сначала в «казарму». Анне Серафимовне хотелось, чтобы родственница Палтусова видела, как помещены рабочие. Побывали и в общих камерах и в квартирках женатых рабочих. В одной из камер стоял очень спертый воздух. Любаша зажала себе с гримасой нос и крикнула:
— Ну вентиляция!..
Она же подбежала к одной из коек и так же громко крикнула:
— Насекомых-то сколько! Батюшки!
Анна Серафимовна покраснела и тотчас же сказала, обращаясь к Тасе и Рубцову:
— Директор с рабочими из-за чистоты тоже воевал. Не очень-то любит ее… наш народец…
— Вентилировать можно бы, — заметил Рубцов.
— Да и постельки-то другие завести, — подхватила Любаша.
Тася только слушала. Она не могла судить, хорошо ли содержат рабочих или нет. У них в людских, куда она иногда заходила, и грязи было больше, совсем никаких коек, а уж о тараканах и говорить нечего!..
В казармах женатых рабочих воздух был тоже "не первого сорта", по замечанию Любаши; нумера смотрели веселее, в некоторых стояли горшки с цветами на окнах, кое-где кровати были с ситцевыми занавесками. Но малые ребятишки оставались без призора. Их матери все почти ходили на фабрику.
— Кто побольше — учатся, — заметила Анна Серафимовна.
Любаша замолчала. Она только взглядывала на Рубцова. Всех троих — и его, и Тасю, и Станицыну — она посылала "ко всем чертям".
В школе они застали послеобеденный класс. Девочки и мальчики учились вместе. Довольно тесная комната была набита детьми. И тут стоял спертый воздух. Учитель — черноватый молодой человек с чахоточным лицом — и весь класс встали при появлении Станицыной.
— Пожалуйста, садитесь, — сказала она, немного стесненная.
Лишних стульев не было. Посетители сели на окнах. Анна Серафимовна попросила учителя продолжать урок.
Учитель, стоя на кафедре, говорил громко и раздельно фразы и заставлял класс схватывать их на память. После каждой фразы он спрашивал:
— Кто может?
И десять девочек и мальчиков подскакивали на своих местах и поднимали руку.
— Откуда учитель? — тихо спросила Тася у Анны Серафимовны.
— Из учительской семинарии.
Раза два-три выходили «осечки». Вскочит мальчуган, начнет и напутает; класс тихо засмеется. Учитель сейчас остановит. Одна девочка и два мальчика отличались памятью: повторяли отрывки из басен Крылова в три-четыре стиха. Тасю это очень заняло. Она тихо спросила у Рубцова, когда он пододвинулся к их окну:
— Это все на счет Анны Серафимовны?
— Как же, — с удовольствием ответил он.
Станицына улыбнулась и сказала Тасе:
— А к осени хочу два класса устроить… тесно; а может быть, и ремесленную школу заведу.
— Благое дело! — подтвердил Рубцов.
Любаша молчала. Она подошла к кафедре, когда остальные посетители уходили, и спросила учителя:
— Жалованье что получаете?
Учитель быстро поглядел на нее недоумевающими глазами и тихо ответил:
— Шестьсот рублей-с.
— С харчами?
— Квартира и дрова.
Она кивнула головой и пошла с перевальцем.
Анна Серафимовна спускалась молча с лестницы. Она была недовольна посещеньем фабрики. Правда, в рабочих она не нашла большой смуты. О стачке ей наговорил директор. Его она разочтет на днях. С Рубцовым она поладит.
Разговор с Любашей немного расстроил Рубцова. Его мужская гордость была задета. Не этой "шалой, озорной девчонке" учить его благородству. Не кулак он! И не станет он потакать — хотя бы и в директоры пошел — хозяйской скаредности. Его «сестричка» — баба хорошая. Немец был плут, знал свой карман, ненавистничал с фабричными. Можно все на другую ногу поставить. Только зачем ему такие палаты, какие выведены тут на дворе для директора? Он — один… Глядел он вслед Тасе. Она семенила ножками по рыхлому снегу… Такая милая девушка — в мамзелях!
Лицо Рубцова вдруг просветлело. Что-то заиграло у него в голове.