Еще можно предположить, что НОАК не пыталась бомбардировать Вьетнам с воздуха или применять тактическую авиацию для поддержки своих наземных сил не только потому, что у Вьетнама имелась сильная и закаленная в боях ПВО, но и потому, что тогда в дело вступили бы советские реактивные истребители, превосходившие по качеству китайские самолеты, – причем не обязательно с территории Вьетнама.
Как будто кто-то преднамеренно старался не допустить сближения Китая и Вьетнама после конфликта 1979 года: тут и этническая антипатия (она проявлялась в преследовании вьетнамцев в КНР или выдворении из Вьетнама этнических ханьцев); и историческая вражда из-за долгих столетий китайского владычества над Вьетнамом; и новая вражда из-за недавней пограничной войны; и спор за региональное влияние в Индокитае, начавшийся в Камбодже; и территориальные разногласия на многих участках общей границы; и взаимные претензии на зоны морской акватории.
Но все же кое-что объединяло Вьетнам и Китай, особенно после 1989 года: положению КПВ и КПК угрожали коллапс социализма в Европе, делегитимизация ленинского коммунистического учения как такового и быстрое исчезновение былых институтов общества и образа жизни. В случае с Китаем последствия были столь серьезными, что пришлось применять оружие в самом центре Пекина.
В пору, когда Китай еще не вступил на нынешний путь ускоренного военного развития и когда соперничество вокруг Камбоджи потеряло былую остроту, общая идеологическая угроза КПВ и КПК стала, по-видимому, движущим фактором «нормализации» отношений, о которой сначала переговаривались тайно, а затем объявили во всеуслышание (это сделали генеральный секретарь КПК и председатель центральной военной комиссии КПК Цзян Цзэминь и генеральный секретарь КПВ До Мыой[121]).
Далее прошли переговоры о границе, были установлены принципы и прецеденты (в частности, взяли за основу франко-китайские соглашения 1887 и 1895 годов[122]), а с 1993 года приступили к практической реализации мер.
Но лишь шесть лет спустя стороны подписали договор о границе 1999 года, поскольку обнаружилось множество препятствий к урегулированию (некоторые сохраняются по сей день). Например, китайская сторона настаивала на делимитации границы на суше и в Тонкинском заливе, чтобы как можно скорее заняться трансграничной торговлей и рыболовством (тогда приграничная торговля была основным инструментом ликвидации бедности на отдаленной периферии по всему Китаю). Напротив, вьетнамская сторона хотела достичь соглашения и по двум другим спорам – о Парасельских островах (частично захваченных Китаем после сражения с южновьетнамскими силами в 1974 году) и об островах Спратли.
В конце концов китайцы взяли верх, но морские противоречия между Китаем и Вьетнамом остаются неразрешенными до сих пор.
Другим препятствием было нежелание чиновников обеих сторон вести переговоры в ключе, обозначенном политическим руководством: никто не проявлял доброй воли, а НОАК, более того, будто бы напрочь отказалась от участия в делимитации границы[123].
Как бы то ни было, в июле 1997 года Цзян Цзэминь и До Мыой снова встретились (через шесть лет) и договорились дать переговорщикам указание завершить работу до 31 декабря 1999 года. Соглашения удалось достичь не ранее 30 декабря, и строилось оно на компромиссе «50 на 50». Впрочем, на этом история не закончилась – наоборот, началась эпическая схватка за размещение 1533 пограничных столбов (чтобы поставить всего шесть из них, потребовалось три года).
Но 23 февраля 1999 года, спустя десять лет после подписания соглашения о делимитации границы, был установлен последний пограничный столб номер 1117 – отнюдь не случайно для этого выбрали Пинсян, город в китайском автономном регионе Гуанси-Чжуань, напротив ветнамского Лангшона, где в 1979 году велись особенно жаркие и кровопролитные бои[124]. Сообщение МИД о церемонии с участием государственного советника Дай Бинго и заместителя премьер-министра Вьетнама Фам Зиа Кхиема было кратким: «Стороны уладили спорные вопросы в открытой и дружественной атмосфере». О морских противоречиях не было сказано ни слова.
Как отмечалось выше, проблема Китая с точки зрения его соседей состоит не только в высокомерных речах и агрессивных действиях, даже не в размахе нерешенных территориальных споров, – скорее она воплощается в стремительном военном развитии Китая как таковом, поскольку огромный потенциал НОАК дестабилизирует баланс сил повсюду. Подобно деньгам, которых ожидают в будущем, грядущее могущество не предусматривает скидок – оно предвосхищается и преувеличивается. Потому-то соседи Китая и ощущают угрозу своей независимости.
Сказанное справедливо и для Вьетнама, тем более что и в народе, и на институциональном уровне период, когда Вьетнам находился под властью Китая, трактуется негативно, в отличие от ностальгических воспоминаний ряда японцев и гораздо большего числа корейцев. Напротив, национальная идентичность вьетнамцев сложилась именно через сопротивление вторжениям из Китая, и недаром, когда в 1975 году будто бы интернационалистская по духу КПВ подчинила себе Южный Вьетнам, из страны немедленно выдворили столько хуа (этнических китайцев), сколько удалось: кого-то просто депортировали через границу или отправили морем в утлых лодках. В целом преобладающее среди вьетнамцев отношение к китайцам несовместимо с участием Вьетнама в системе «Тянься» («Мира в Поднебесной»). Даже если забыть о культурных разногласиях, Парасельские острова и острова Спратли остаются причиной незатихающих столкновений, как и группа Токто/Такэсима – сотни островков, скал и рифов, относящиеся к исключительной экономической зоне площадью около 648 000 квадратных миль.
Одним из инструментов сопротивления по-прежнему остается военная мощь вьетнамских вооруженных сил: пускай они пользуются устаревшим вооружением, но нисколько не страдают от отсутствия боевого духа и недостатка опыта. Правда, сегодня, как и в 1979 году, Вьетнам нуждается в союзнике из числа великих держав, способном остановить Китай, если тот проявит агрессию; похоже, что выбор пал на Соединенные Штаты Америки, а в перспективе – на Индию и Японию.
Ничуть не таясь в проявлении инициативы – ведь коалиция представляется естественной реакцией на усиление Китая, но требует практических шагов, – вьетнамцы в 2010 году использовали свое председательство в АСЕАН для «интернационализации» морских споров через учреждение форума для многосторонних переговоров. Их целью, по всей видимости, было заставить Китай вести переговоры в многостороннем формате.
Исходно американская позиция состояла в пассивном нейтралитете применительно к островам Спратли, в равномерном внимании ко всем заинтересованным сторонам, будь то Бруней, Китай, Индонезия, Малайзия, Филиппины, Тайвань или Вьетнам. Такая позиция сохранялась вплоть до 2010 года, и вьетнамцы вынуждены были довольствоваться подтверждением со стороны США американских же принципов прозрачности (запрет на внезапное размещение на рифах и скалах каких-либо сооружений), главенства права и свободы морской навигации.
Однако вьетнамская дипломатия при поддержке американских друзей, в первую очередь сенатора Джона Маккейна – третьего, когда-то угодившего в плен во Вьетнаме, а также Австралии, смогла изменить политику США (если только не признать, что перед нами очередное следствие военного усиления Китая). В июле 2010 года на встрече министров иностранных дел стран АСЕАН в Ханое госсекретарь США Хиллари Клинтон подтвердила, что свобода мореплавания «соответствует национальным интересам США», что Америка выступает против применения силы или угрозы силой со стороны любого участника территориального спора (в этом не было ничего нового), но что «легитимные притязания на морское пространство в Южно-Китайском море должны подкрепляться легитимными правами на побережье», и вот это было новинкой и шло вразрез с претензиями Китая на всю морскую акваторию.
Разумеется, незамедлительно последовал возмущенный (как утверждалось) ответ министра иностранных дел КНР Яна Цзечи, который обрушился на всех, кто посмел поднять этот вопрос на встрече АСЕАН: мол, данный район является суверенной территорией Китая и относится к провинции Хайнань. Ответ министра – «Это все наше, и обсуждать тут нечего» – был, по сути, националистическим («левацким»), пускай многие китайские националисты наверняка считали Яна Цзечи интернационалистом, поскольку он провел много лет в Лондоне и Вашингтоне.
Но не прошло и пяти месяцев, как в декабре 2010 года на встрече стран АСЕАН в Индонезии китайская делегация согласилась вести переговоры в многостороннем формате, предложенном Вьетнамом и США (хотя бы ради выработки многостороннего кодекса поведения стран в территориальных спорах).
Имеется множество причин, объясняющих китайскую уступчивость. Так, повод к отступлению можно усмотреть в общем отходе от надменности 2008 года и последующих двух лет по приказу высших эшелонов власти КПК, как разъясняется и обосновывается в длинной статье Дай Бинго «Приверженность пути мирного развития» (Jianchi zou heping fazhan zhi lu), опубликованной 6 декабря 2010 года, как раз накануне встречи АСЕАН.
Иная возможная причина заключается в том, что притязания Китая не получают общемировую поддержку в силу географического фактора: острова Спратли находятся слишком далеко от территории Китая, гораздо ближе к берегам всех других участников спора – за исключением, что показательно, Тайваня. Сама географическая карта опровергает китайские устремления, а ссылки на посещения этих островов безымянными китайскими рыбаками в далеком прошлом вызывают лишь улыбку.
Третье допустимое объяснение гласит, что первоначальная бескомпромиссная китайская позиция превратила спор в крайне эффективное средство формирования антикитайской коалиции: она оттолкнула даже суетливые Филиппины и не склонное обычно к решительным действиям правительство Малайзии.