[135]. Все эти свидетельства отражают уважение корейского народа к Китаю и китайцам, а вот корейская элита – точнее, бюрократическая меритократия, или класс янбанов, – являлась воплощением уникального культа имитации: после проникновения в страну в тринадцатом столетии неоконфуцианства корейцы стали почтительно именовать себя «малыми китайцами», хотя правящая династия Чосон (Ли) стала данником китайской династии Цин лишь в 1636 году. Поистине разительное отличие от восприятия китайцев во Вьетнаме!
Позднее Корее выпало впитывать скорее японское, чем китайское влияние, и до сих пор к этому влиянию относятся неодобрительно, тогда как приток китайского культурного влияния возобновился, что кажется парадоксальным, в Северной Корее, несмотря на разрешение корейского алфавита хангыль при запрете китайской письменности ханча[136].
По поводу антиамериканизма образованных молодых южных корейцев можно отметить, что местная молодежь прямо-таки готова взорваться при малейшем инциденте и охотно обвиняет своих политических лидеров в раболепстве перед США (вряд ли тут требуется особое разъяснение, ведь это проявление свойственных любому человеку чувств – безответная щедрость легко превращается в унижение). Когда Нубару-паше[137] сказали, что один младший чиновник распространяет о нем дурные слухи, он ответил: «Что-то не припомню, чтобы я оказывал ему благодеяние» («Et pourtant je пе те rappelle pas lui avoir confere aucun bienfait»)[138]. В корейской Академии наук мнение о том, что война в Корее стала результатом американского (или даже китайско-американского) заговора пользуется удивительной популярностью, а в стране в целом на протяжении десятилетий зреет глухое недовольство расистского толка против связей корейских женщин с американскими солдатами. Таков подтекст всех этих возмущений и преувеличений[139].
Вне сомнения, еще важнее будет осознание того, что южные корейцы больше, чем европейцы или японцы, склонны верить в превращение Китая в главного торгового партнера их страны: мол, он обойдет США, чье влияние, как предполагается, будет снижаться. Согласно упомянутому выше опросу общественного мнения 2011 года, ожидание роста значимости Китая в ближайшие десять лет в Южной Корее выросло в среднем с 7,62 до 8,02 пункта (в сравнении с данными 2005 года); те же показатели для Австралии (экспортера сырья в Китай) – рост с 7,51 до 7,93 пункта, для Филиппин – рост с 7,15 до 7,45 пункта. Соответственно, экономическая значимость США, по данным того же опроса, сократится в среднем с 8,00 до 7,82 пункта. (Стоит подчеркнуть, что для южных корейцев признание экономической значимости Китая не сводится к признанию корпоративной или национальной значимости; это личное ощущение: многие южные корейцы, в отличие от прочих народов, находят работу в крупнейших китайских городах в качестве экспертов во всех областях деятельности.)
Вдобавок южные корейцы в целом гораздо более позитивно относятся к воздействию китайской экономики. В промежуток с 2005 по 2010 год число тех, кто положительно оценивал экономический рост Китая, оставалось стабильным – 49 % (и это примечательно, если учесть, что Китай – прямой конкурент Южной Кореи на мировых рынках). В Австралии, напротив, благоприятное отношение к Китаю за тот же период сократилось с 54 до 52 %, хотя Китай не конкурирует с Австралией и стал для нее крупным рынком сбыта. В Японии количество тех, кто позитивно оценивает китайскую экономику, сократилось с 35 до 23 %.
Таков психологический и политический фон нынешних стратегических отношений между Республикой Корея и Китаем. Эти отношения, конечно, являются производными от более актуальных стратегических отношений между Республикой Корея и Северной Кореей, совсем иных, разумеется, но важно помнить следующее, когда мы говорим о китайско-южнокорейском контексте: имеет место удивительная сдержанность (на грани нежелания) южных корейцев отвечать на вооруженные провокации Северной Кореи так, как принято среди стран, находящихся в конфликте друг с другом, то есть наносить быстрый, пропорциональный и разящий ответный удар.
Все согласны с тем, что на широкомасштабную агрессию стратегического размаха со стороны Северной Кореи должны отвечать США с их глобальными военными возможностями; но сами южные корейцы, располагая достаточно многочисленными и хорошо оснащенными вооруженными силами, должны реагировать на локальные единовременные атаки (вооруженные провокации), лишенные оперативной длительности. К пониманию этого факта пришли и закрепили его в южнокорейско-американском соглашении 2007 года о передаче (к апрелю 2012 года) оперативного командования войсками Южной Кореи от нынешнего корпуса ООН (то есть США) местным офицерам, даже в случае войны.
На практике, впрочем, Южная Корея не отвечает на северокорейские провокации и в случае нападений, наносящих реальный урон, как было 26 марта 2010 года, когда затонул 1200-тонный южнокорейский корвет «Чхонан» (погибли 46 из 104 членов экипажа). За два месяца удалось доказать, что корабль раскололся надвое от попадания торпеды, но южные корейцы все равно отказались от возмездия, хотя ВМС Северной Кореи неоднократно подставлялись под удар.
Затем, 23 ноября 2010 года, случился неожиданный северокорейский артналет на остров Енпхендо, расположенный приблизительно в 75 милях от Сеула. Погибли четыре человека, многие были ранены, а значительная часть сооружений оказалась в руинах. Но и тогда не последовало быстрой, убедительной и пропорциональной акции возмездия; разве что с запозданием выпустили несколько снарядов, специально поразив пустые площадки.
Точные причины нежелания южных корейцев предпринимать типичные для других стран ответные меры не имеют значения (в качестве версии назывались даже колебания на рынке акций). Но это явно не страх перед еще более разрушительным северокорейским нападением (эту отговорку тоже порой приводят), поскольку иначе подразумевалось бы, что вооруженные силы Южной Кореи не способны сдержать вообще никого, раз уж за предотвращение полномасштабной атаки или полноценной агрессии отвечают США.
Нельзя объяснять такую пассивность и составом южнокорейского правительства в 2010 году, тем более что президент страны избирался именно как сторонник жесткого курса по отношению к Северной Корее[140]. Значимым фактором здесь выступает влияние происходящего на китайско-южнокорейские отношения.
Лицемерный китайский ответ на любой инцидент на Корейском полуострове (все они спровоцированы Северной Кореей) заключался и заключается в призывах к «сдержанности» обеих сторон и к возобновлению переговоров в рамках «шестерки»[141] во главе с Китаем. Между тем Китай поддерживает сердечные отношения с Северной Кореей на уровне правительств, братские межпартийные связи и тесные военные контакты, основанные на избранных общих и славных воспоминаниях о Корейской войне. Также Китай продолжает оказывать КНДР экономическую помощь, полагаю, существенно важную для выживания северокорейского режима, который способен обойтись без выделения основных продуктов голодающему населению, но сам нуждается в достойной еде и обычных потребительских товарах для сохранения поддержки элиты (местные клиенты преобладают в плавучем ресторане Пхеньяна на площади Ким Ир Сена, и продуктов там всегда в достатке). У Китая большое активное сальдо в торговле с Северной Кореей (1,25 миллиарда долларов в 2008 году), и эта цифра лишь минимум китайского финансирования.
Кажется, что деньги тратятся очень удачно, поскольку они обеспечивают надежный поводок для Северной Кореи – поводок, который, конечно, полезен лишь в том случае, когда Северная Корея периодически проявляет агрессивность, ибо зачем поводок собаке, которая не кусается?
Во что бы правительство Южной Кореи ни верило и что бы оно ни заявляло, отказ от быстрого, убедительного и пропорционального ответа на провокации КНДР делает страну вассалом как США, отвечающих за отражение полномасштабной агрессии против Южной Кореи, так и Китая, который может, если захочет, удержать КНДР от мелких провокаций.
С американской точки зрения, с другой стороны, это означает, что США вынуждены в одиночку нести расходы и ответственность по защите Южной Кореи от КНДР, тогда как Китай по-прежнему оказывает немалое влияние, дергает, так сказать, за поводок и в текущих обстоятельствах вполне может наслаждаться собой (если правительству Южной Кореи вздумается проявить неуважение к Пекину, поводок тут же отпустят).
Впрочем, сегодня ничего подобного неуважению не наблюдается; напротив, общественное мнение Южной Кореи охотно восхваляет китайское руководство за усмирение Северной Кореи. Подтверждением может служить репортаж из Пекина от 9 мая 2011 года из англоязычной южнокорейской газеты «Чосон ильбо»[142]:
«Северокорейский лидер Ким Чен Ир попросил у китайцев… самое современное оружие… в прошлом мае, согласно одному из источников в Пекине… Китай ответил отказом: “Ким Чен Ир вернулся из Китая в прошлом мае в дурном настроении, – отметил источник. – …Среди систем вооружения, им запрошенных, были 30 истребителей-бомбардировщиков[143] «Цзянь хун ци хао»[144], оснащенных противокорабельными ракетами С-801 и С-802…”. Источник утверждает, что Ким Чен Ир после потопления корвета “Чхонан” в марте готовит Северную Корею к возможному контрудару США и Южной Кореи. Он явно пытался убедить Китай в том, что любая атака США и Южной Кореи может затронуть и Китай… Ким неоднократно заявлял китайскому руководству, что Северная Корея не топила этот корабль, а в Пекине трижды сурово его расспрашивали об этом инциденте».