Также в США фактически запрещен импорт китайского телекоммуникационного оборудования и иного инфраструктурного оборудования под угрозой разрыва контрактов министерства обороны с любым поставщиком телекоммуникационных услуг, нарушающим этот запрет.
В Индии аналогичный запрет введен правительством в 2010 году, но с той принципиальной разницей, что если США для Китая лишь потенциальный рынок телекоммуникационного оборудования, то Индия уже давно является крупнейшим рынком соответствующего китайского экспорта.
В Аргентине и Бразилии недавно (2011 год) запретили продажу сельскохозяйственных земель (пахотные земли и ранчо) «иностранцам» – такая мера никогда ранее не применялась, даже если земли скупались европейцами и американцами, зато ее немедленно одобрили законодательно, когда появились покупатели из Китая. Другие латиноамериканские страны также принимают подобные меры.
В Бразилии, где с запозданием поняли, что торговля с Китаем обогащает разве что экспортеров сырья, лишая страну-«донора» собственной промышленности, звучат призывы установить торговые барьеры против китайского импорта, если только Банк Китая не повысит наконец курс юаня. Сходное требование с осторожностью выдвигает и министерство финансов США, последний оплот идеи сотрудничества с Китаем любой ценой (включая деиндустриализацию Америки), идеологически приверженный «свободе торговли» – все равно чем. Но Бразилия стремительно скатывается к положению простого экспортера сырья, и ее правительство все-таки решилось действовать. Другие страны, где еще сохранилась легкая промышленность, наверняка последуют этому примеру.
В Австралии, где для европейских, японских и американских компаний нет запретов на приобретение любых австралийских сырьевых компаний, включая даже крупнейших производителей, все подобные попытки со стороны китайцев де-факто удалось предотвратить административными запретами.
В Монголии, обладающей крупнейшими в мире нетронутыми запасами угля с низким содержанием серы на месторождениях в Таван-Толгое (район Цогтцэций аймака Умнеговь), правительство решило в 2011 году построить железную дорогу на север, в направлении Российской Федерации (до порта Восточный в бухте Врангеля), а не на юг – явно чтобы сдержать рост экономической зависимости от Китая[41].
Конечно, ни одна из перечисленных мер не является достаточно радикальной, ни одна не может считаться скоординированной с другими в едином усилии по замедлению экономического развития Китая. Но каждый из названных примеров говорит об остром ощущении угрозы, каждый пример представляет собой попытку ответить экономическими мерами в узких рамках нынешнего мирового торгового режима, который сложился, еще когда Китай был экономически не слишком значимым, и который сегодня используется китайцами для извлечения односторонних выгод (доступ к передовым иностранным технологиям без действенной защиты чужой интеллектуальной собственности; свободный экспорт фильмов при ограничениях на импорт в размере не более двадцати картин в год; экспорт инфраструктуры при запрете иностранным компаниям участвовать в тендерах на строительство и так далее).
Да, не все на свете страны придерживаются такого же курса, но ни одна другая страна в мире не комбинирует свои огромные размеры со стремительным экономическим развитием.
Пока возвышение Китая воспринимается довольно пассивно вследствие сильной идеологической приверженности доктрине «свободной торговли», но в будущем все наверняка изменится, ведь даже такие ярые сторонники фритрейдерства, как кандидат в президенты от Республиканской партии Митт Ромни, говорят (июнь 2011 года), что Соединенные Штаты Америки вправе разорвать все торговые связи с Китаем, который, среди прочего, завел привычку воровать американскую интеллектуальную собственность[42]. В более широком смысле контент-анализ, без сомнения, покажет резкое увеличение количества антикитайских экономических мер, предложенных в ходе электоральных циклов после 2008 года; скорее всего, за обилием слов подтянутся и конкретные дела.
Остается лишь гадать, достаточно ли будет всех геоэкономических действий в мировом масштабе для замедления китайского экономического развития настолько, чтобы, например, темпы роста сократились от нынешних 9 % в год до 4–5 % или хотя бы до 6 % (что более вероятно в среднесрочной перспективе). Надо признать, что годовой рост в размере 4 % может нарушить стабильность режима КПК, но позволит сохранить американское лидерство в мире. Так или иначе, логика стратегии предполагает геоэкономическую борьбу, но не может предсказать ее исход. Автор этих строк уверен, что при всех раскладах Китаю в конечном счете не позволят нарушить равновесие сил в мировой политике.
Глава 6Возвышение Китая и глобальная реакция
Несомненно, китайские власти понимают последствия ядерного сдерживания, но, похоже, по сей день – и справедливо – полагают, что им удастся извлечь выгоду из наращивания военного потенциала КНР – не только ради поддержания военного престижа, но и для того, чтобы запугивать или даже атаковать строптивые безъядерные страны, лишенные «железобетонной» защиты союзных договоров (скажем, Вьетнам).
Другой осмысленной целью наращивания китайского военного потенциала является достижение как минимум локального доминирования над прочими ядерными державами – над Индией, Соединенными Штатами Америки и, возможно, Российской Федерацией – посредством локальных инцидентов без существенного применения смертоносной силы (уже налицо явные проявления недружелюбия и даже откровенно враждебное поведение).
При этом возрастающий военный потенциал Китая может, по крайней мере, замедлить увеличение доминирования других стран, в том числе США; разумеется, поначалу это будет происходить только в каких-то особенно благоприятных для Китая обстоятельствах, но постепенно, с прибавлением могущества, условия для этого значительно расширятся.
Отсюда следует, что соседи Китая, не владеющие ядерным оружием, имеют веские основания накапливать собственную военную мощь в разумных пределах, чтобы сопротивляться запугиванию или даже отражать возможные нападения (война в такой ситуации не кажется нереальной). См. далее об участниках неминуемого сопротивления возвышению Китая и способах противодействия, к которым они прибегают.
Учитывая издержки на сопротивление возвышению Китая, можно ожидать хотя бы молчаливого и тщательно завуалированного (уж всяко не декларируемого открыто) подчинения КНР ряда соседних стран и даже Японии[43]. Но, за возможным исключением Корейской Республики[44], политика принятия китайского господства, ведущая к подчинению гегемонии Китая, вряд ли одержит верх над политикой сопротивления – не только по обычным культурно-политическим или национально значимым соображениям, но и вследствие материальных последствий, которых изрядно опасаются.
Когда после 1945 года Соединенные Штаты Америки распространяли свое влияние по Восточной Азии, почти все взирали на американцев как на благодетелей, а не как на хищников; действительно, США предоставляли материальную помощь и открывали свой рынок для экспорта, тем самым обеспечивая развитие. Даже марксисты, которые в соответствии со своей доктриной видят в США страну, заинтересованную в иностранных рынках и доступе к сырью, не смогли достаточно убедительно изобразить Америку хищником.
Однако сегодня именно так видят Китай и китайцев в соседних странах и за их пределами, пускай Китай превратился в солидного инвестора и импортера (до определенной степени) промышленной продукции; в любом случае КНР уже не просто обычный конкурент в экспорте и соперник для местной промышленности.
Предвзятое отношение к китайцам в Юго-Восточной Азии, где их участие в создании капитала повсеместно признается эксплуататорским (мол, они выводят то самое богатство, которое создают своей предприимчивостью и сбережениями), сказывается, безусловно, на негативном восприятии Китая в целом. Правда, этнический фактор остается постоянной величиной (более того, его значение даже сокращается по мере роста благосостояния, как случилось в Индонезии), а вот стремительное наращивание китайского экономического потенциала и военного могущества внушает все большие опасения.
Соседи боятся, что Китай воспользуется своим возвышением для захвата ценных морских ресурсов, и эта угроза отнюдь не умозрительна в случае, например, архипелага Спратли.
Другое опасение состоит в том, что китайцы станут диктовать новые правила двусторонней торговли, подогнанные, что называется, под себя, начнут требовать доступа китайских инвесторов к местным телекоммуникациям и прочим объектам инфраструктуры, не делая при этом встречных шагов в том же направлении.
На данный момент еще нет никаких признаков того, что возросшая экономическая сила Китая мешает другим странам (скорее, она им помогает) – не считая, конечно, развитых в промышленном отношении стран-конкурентов. Но имеется немало доказательств того, что перемена в отношении к Китаю наблюдается и вне круга этих конкурентов.
Опубликованные недавно результаты международного опроса общественного мнения позволяют показательно сравнить данные 2005 и 2011 годов[45]. Из опросов следует, что всего за шесть лет негативное отношение к экономической роли Китая в мире выросло не только в отдельных странах, но и во всем мире: с 31 до 53 % во Франции, с 37 до 55 % в Канаде, с 44 до 55 % в Германии, с 47 до 57 % в Италии, с 45 до 54 % в Соединенных Штатах Америки. В тех двух странах, где отношение к Китаю в 2005 году было наименее враждебным, оно тоже ухудшилось: с 31 до 41 % в Великобритании и еще более резко в Мексике – с 18 до 43 %. В Восточной Азии наиболее значимы мнения по поводу китайской внешнеторговой политики: ее считают «несправедливой» 58 % южных корейцев и 70 % японцев, хотя пакистанцы и индонезийцы трактуют ее более благожелательно.