Иноземные посольства в Китай в первые годы существования Минской империи не были односторонним актом. И хотя, исходя из вышеуказанных дипломатических целей, китайские политики того времени обычно выдавали иноземные посольства за проявление вассалитета, а китайские — за проявление сюзеренитета, на деле это был взаимный обмен посольствами, который сам по себе не был показателем какой-либо зависимости или господства. Он был для того времени принятой дипломатической нормой. Этот факт сознавался некоторыми китайскими политиками. Так, в комментариях в «Тун дянь» довольно метко вскрывается сущность взаимных посольских связей: «В начале династии Мин было определено, что иноземные послы должны приходить ко двору, и установился порядок посылать с визитами правительственных уполномоченных к государям иноземных стран. Этот взаимный [обмен] посольствами очень напоминает нормы отношений между равными государствами»[119]. Вместе с тем иноземные послы в Китае соблюдали диктуемый им здесь церемониал, который во многих случаях был для них довольно унизителен (битье земных поклонов, коленопреклонения и т. д.). Исполнению этого церемониала китайский двор придавал большое значение. Однако в данном случае у прибывавших в Китай иноземных послов не было выбора. Международного права, обеспечивающего неприкосновенность представителям иностранных держав, тогда еще не было. Поэтому, попадая в чужую страну, послы оказывались во власти ее правителя. Они могли быть схвачены, задержаны, брошены в тюрьму и даже казнены. Неисполнение церемониала влекло за собой и потерю возможности получить богатые дары. Кроме того, отказ посольства исполнять те или иные требования церемониала чужой страны мог привести попросту к высылке его обратно, т. е. к неудаче. Поэтому можно сказать, что соблюдение иноземными послами в Китае положенного для них церемониала было в значительной мере вынужденным, а не диктовалось стремлением иноземных властителей подчеркнуть свое «зависимое положение». Формальное соблюдение «вассального этикета» послами практически ничем не связывало и ни к чему не обязывало направлявших их в Китай властителей.
Вместе с тем нужно учитывать, что ни в одной стране Южных морей в XIV–XVI вв. не существовало столь детально разработанного, как в Китае, придворного церемониала. Поэтому во многих случаях иноземные послы, исполняя те или иные обряды, не понимали их символического в глазах китайцев значения. Весьма красноречиво свидетельствует об этом следующий факт, зафиксированный в «Мин ши». На о-ве Калимантан в Брунее присланная китайским императором местному властителю государственная печать использовалась весьма своеобразно: отпечатки ставились людям на спины во время свадебных торжеств и других празднеств[120].
Хотя китайский церемониал и устанавливал определенные нормы приема китайских послов в зарубежных странах, местные-правители даже не знали об этом. Немногие сохранившиеся описания встреч китайских послов за границей свидетельствуют, что местные властители принимали их согласно существовавшим в своих странах нормам. Так, во время посещения миссией Хоу Сяня Бенгали в 1415 т. китайские послы в сопровождении местного церемониймейстера проследовали вдоль внушительного почетного караула пеших и конных воинов, причем они приветствовали местного властителя через каждые пять шагов и властитель отнюдь не падал на колени и не бил челом перед императорским манифестом[121].
Китайские послы за рубежом далеко не всегда могли требовать соблюдения китайского церемониала, так, например, было с Шэнь Чжи в Бони. Необеспеченность посольских прав сознавалась и китайцами, тем более что известны случаи, когда китайские посланцы становились жертвами местных властей (убийство китайских послов Яванцами в 1377 г.). Чтобы хоть как-то обеспечить безопасность своих послов, китайское правительство обычно посылало с посольской миссией отряд солдат. И когда этот отряд оказывайся сильнее дружины местного властителя, как это было, допустим, в Бони в 1370–1371 гг., китайские послы могли чувствовать себя хозяевами положения. Однако для конца XIV в. такие примеры были редки. Но в целом китайский дипломатический церемониал практиковался лишь в самом Китае.
Китайское летосчисление для датировки официальных бумаг в странах Южных морей не применялось вообще, а доставляемые оттуда в Китай послания датировались здесь при переводе. Что же касается мистического обряда вознесения жертв «духам гор и рек» иноземных стран, то он производился без участия иноземцев и мог иметь значение лишь в глазах самих китайцев.
Теперь уместно поставить вопрос, что понимается под термином «вассалитет» в межгосударственных отношениях вообще? Приведем определение из «Дипломатического словаря»: «Вассальное государство — характерное для эпохи феодализма зависимое государство. Вассальная зависимость связана с таким подчинением одного государства другому, при котором государство-"вассал" вынуждено допускать широкое вмешательство "сюзерена" в свою законодательную, административную и судебную деятельность, и лишается не только ряда существенных прав внутренней жизни… но и права вести внешние сношения. При этом соблюдаются разного рода формальности, свидетельствующие о таком подчинении — утверждение главы вассального государства его "сюзереном", уплата дани вассалом, принесение им присяги на верность и т. п., что придает личный характер зависимости вассала от сюзерена, отличает вассалитет от протектората»[122].
Отношения Китая со странами Южных морей, сложившиеся в конце XIV в., на практике не выражались ни в широком вмешательстве в законодательную, административную и судебную деятельность последних, ни во вмешательстве в их права вести самостоятельные внешние сношения. Поэтому эти страны не были в прямой политической зависимости от Китая. В то же время китайская сторона прилагала усилия к соблюдению различных формальностей, которые якобы могли свидетельствовать о существовании вассальной зависимости стран Южных морей. И в этом она достигла некоторого успеха. Поэтому нам представляется правомерным определить сложившиеся в конце XIV в. отношения Китая с этими странами как систему номинального вассалитета последних.
Следует добавить, что этот номинальный вассалитет не был подкреплен никакими договорными обязательствами ни одной из сторон, а потому не может считаться формой реальной политической зависимости[123].
Мы уже отмечали цели, которые преследовала китайская дипломатия, придерживаясь системы номинального вассалитета в отношениях с иноземными странами вообще и странами Южных морей в частности. Однако здесь уместно поставить вопрос: почему китайское правительство в конце XIV в. удовлетворялось претензиями лишь на номинальный вассалитет стран Южных морей? Ответ на него нужно искать в конкретной обстановке, сложившейся в Китае к этому времени. Установление сколько-нибудь реального господства потребовало бы немалых и постоянных усилий со стороны Китая. В конце XIV в. внимание минского правительства было отвлечено от южных рубежей и сосредоточилось на расширении своей власти в пределах самого Китая (как отмечалось, основные провинции Китайской империи оказались под властью минского правительства лишь к 1387 г.) и борьбе с северо-западными соседями. К тому же минская правящая верхушка еще не чувствовала себя достаточно сильной в самом Китае, чтобы приступить к широкой внешней экспансии. Поэтому она ограничивалась дипломатической деятельностью в отношении стран Южных морей, понимая, что для достижения целей, выходящих за рамки номинального сюзеренитета, потребуются иные средства и методы, прибегнуть к которым у нее пока не было возможностей.
Это не означает, что перед китайской дипломатией в конце XIV в. не ставилось задачи максимально приблизить столь ревностно изображаемый в Китае, но чисто номинальный на практике вассалитет стран Южных морей к действительному. Примером тому может служить опять-таки деятельность Шэнь Чжи в Бони. Однако одних дипломатических методов для этого было явно недостаточно.
Итак, мы установили, что за формальными признаками, из которых складывалась система номинального вассалитета, насаждаемая китайской дипломатией в странах Южных морей, скрывался обоюдный обмен посольскими миссиями. Политические цели, побудившие минское правительство выступить инициатором завязывания такого рода отношений, уже отмечались выше. В конце 60-х — начале 70-х годов XIV в. эта инициатива увенчалась успехом: был налажен сравнительно регулярный обмен посольствами со всеми наиболее крупными странами Южных морей. Вслед за посольствами с первыми манифестами нового китайского правительства в 1368–1370 гг. и прибытием в Китай первых ответных миссий в стране Южных морей были разосланы указы о титуловании местных властителей ванами. Это вызвало новую волну ответных посольств. Только в 1373 г. в Китай прибыло два посольства из Тямпы, два — из Сиама, посольство из Камбоджи и посольства из Палембанга.
Этот успех китайской дипломатии ни в коей мере нельзя рассматривать как вынужденное признание вассалитета странами Южных морей. Он объясняется тем, что установление внешних связей в форме посольского обмена отвечало не только интересам Китая, но и этих стран.
Вступление в посольские отношения с новым правительством Китая явилось своего рода признанием законности и правомочности этого правительства. И некоторые государства, как, например, Маджапахит, шли на такое признание вполне сознательно. Как сообщается в «Мин ши», яванский посол был при юаньском дворе и уже направился в обратный путь, когда в Фуцзяни его настигло сообщение о падении Юаньской династии. Тогда посол вернулся и некоторое время оставался при новом дворе в Нанкине. И хотя он вручил доставленные посольством подарки свергнутому императору, Чжу Юань-чжан одарил посла и направил чиновника сопровождать посольство в обратный путь. Это произошло в 1369 г., а в 1372 г. послы с Явы возвратили Китаю три императорских указа, полученные яванскими властителями от юаньского двора