Несмотря на все ограничения частной морской торговли, изменение торговой политики минского правительства после 1567 г. создало условия для дальнейшего ее расширения. Видный китайский мыслитель XVII в. Гу Янь-у писал как об обыденном деле, что в конце XVI в. «морские торговцы собирали деньги в складчину среди своих земляков, строили корабли, грузили их местной продукцией и отправлялись в обход Восточного и Западного океанов вести торговлю с различными странами на островах в море»[769]. Сохранились некоторые данные, позволяющие судить о масштабах этой торговли. По китайским сведениям, к концу XVI в. в Сиам и Сингапур ежегодно приходило более сотни китайских кораблей закупать рис и другие товары[770]. По данным ранних испанских колонизаторов, на Филиппинских островах только в 1583 г. побывало 200 китайских торговых судов[771].
Попытки минского правительства строго придерживаться политики «морского запрета» в середине XVI в. вызвали дальнейшее увеличение числа китайских переселенцев в странах Южных морей. Все больше китайских торговцев из юго-восточных приморских провинций Китая вынуждено было в поисках выгодных условий для своей деятельности покидать родину. Вместе с тем шло дальнейшее упрочение хозяйственного и политического положения китайских переселенческих общин в странах Южных морей. В. Парселл приводит, например, сведения об основании китайскими купцами торгового города Файфо в центральной части вьетнамского побережья[772]. В Палембанге, который, по данным китайских источников, являлся в конце XVI в. крупным центром международной морской торговли[773], контроль над ней захватил в свои руки один из китайских переселенцев. Он организовал здесь службу наподобие управлений торговых кораблей, функционировавших в Китае[774].
Средоточием не только китайской, но и международной морской торговли в странах Южных морей стали другие китайские переселенческие колонии. Вот как описывается, например, торговля в г. Грисе в «Мин ши»: «Синьцунь более других мест славится своим богатством. Китайские торговые корабли и торговые корабли всех иноземцев стекаются сюда. Драгоценных товаров здесь полным-полно»[775]. Выходец из китайских переселенцев во второй половине XVI в. захватил власть в Поло[776]. Другой китаец тогда добился высокого положения при правителе Бони[777]. Много китайцев в XVI в. служило на государственной службе в Сиаме[778].
После изменения минским правительством своей внешнеторговой политики в конце XVI в. поток китайских переселенцев в страны Южных морей не ослабевал. По испанским данным, в районе г. Манилы (Филиппины) к моменту основания здесь испанского форта (1571 г.) жило 40 китайцев, а в 1588–1590 гг. — от 6 тыс. до 10 тыс.[779]. Известно, что к началу XVII в. здесь насчитывалось около 25 тыс. китайских переселенцев[780]. Постоянный отлив людей в страны Южных морей в указанное время объясняется прежде всего тем, что здесь был гораздо больший простор для частновладельческой инициативы, чем в скованном феодальными пережитками Китае.
Характерно, что внешнеполитический поворот конца 60-х и 70-х годов XVI в. в отношениях с заморскими странами прослеживается именно в сфере торговой политики минского правительства. Документы об изменениях в области дипломатических связей Китая с заморскими странами отсутствуют: запрет на «официальные» связи 1521–1523 гг. не отменялся каким-либо специальным актом. Между тем в источниках все же встречаются редкие упоминания о посольствах с «данью» в середине XVI в. Объяснение этому «противоречию» лежит в следующем. Хотя к началу XVI в. система номинального вассалитета стран Южных морей пришла в упадок, минские власти до этого времени не шли на полное прекращение «официальных» связей. Однако распространение на них запрета, вызванного португальской экспансией, нанесло последний, завершающий удар по системе «официальных» отношений Минской империи со странами Южных морей. Один из столичных цензоров в своем докладе от 1530 г. писал по этому поводу: «Дань, доставляемая пятью странами — Сиамом, Тямпой, Рюкю, Явой и Бони, — одинаково идет через уезд Дунгуань (в провинции Гуандун, т. е. поступает морским путем. — А. Б.). Недавно ввиду того что [с данью] незаконным образом прибывали купцы, [принятие] дани из этих [стран] было по большей части прекращено. В годы правления Чжэндэ (1506–1521 гг. — А. Б.) из-за бед, причиненных вторжением португальцев, отношения [с иноземцами] были полностью прерваны»[781].
Однако было бы неправильно полагать, что окончательное крушение системы номинального вассалитета стран Южных морей произошло именно в 1521–1523 гг. Оно связано с довольно длительным периодом соблюдения минскими властями «морского запрета» — с 20-х до 60-х годов XVI в. — и одновременного усиления позиций западноевропейских колонизаторов в районе Южных морей.
Результаты падения этой системы стали очевидны во второй половине XVI в. Фактически «официальных» посольских связей между Китаем и странами Южных морей к этому времени не существовало. У большинства из них сложились такие же отношения с Китаем, как, например, у страны Бони, о которой в «Мин ши» сказано: «Впоследствии (с конца XVI в. — А. Б.) хотя из той страны не присылалось больше дани двору, но купцы оттуда беспрерывно приезжали в Китай и уезжали обратно»[782].
Единственной страной Южных морей, продолжавшей поддерживать с Китаем посольские связи морскими путями, был Сиам. Однако ни о каком, даже номинальном, вассалитете Сиама в конце XVI в. не может быть и речи. Китайские источники отмечают, что конец XVI в. был временем усиления Сиама, расширения его влияния на соседние страны Индокитайского полуострова и господства его кораблей в близлежащей части Южных морей[783]. К тому же за все XVI столетие зафиксировано лишь девять посольств из Сиама[784].
Именно потому, что системы «официальных» связей между Китаем и странами Южных морей ко второй половине XVI в. уже не существовало, минские власти не считали нужным отменять запрет на эти связи, принятый в 1521–1523 гг., какими-либо специальными указами. Иначе говоря, запрещать в этом отношении было нечего. Те же единичные посольские миссии, которые еще прибывали в Китай в середине XVI в., — посольство от потомков правителей Тямпы в 1543 г. и несколько посольств из Сиама, — принимались, как прежде, и регистрировались в источниках как «даннические», ибо в целом вопрос о запрете на «официальные» связи уже не мог стоять.
Это отнюдь не значит, что после введения строгого запрета на связи с заморскими странами в 1521–1523 гг. не делалось попыток возродить прежнюю систему. Как уже отмечалось, многие сторонники развития внешних связей в своих петициях-докладах выдвигали доводы именно за восстановление прежней системы «официальных» отношений. Однако это могло привести лишь к временному восстановлению тех или иных элементов этой системы (например, разрешение на торговлю через государственные каналы в 1529 г.). Возрождение же ее в целом было невозможно по двум причинам. Во-первых, разложение системы номинального вассалитета, наметившееся во второй половине XV в., логически должно было привести к ее краху и без привходящих факторов. Во-вторых, вторжение на Дальний Восток западноевропейских колонизаторов в течение XVI в. продолжало расширяться. Политика Португалии, а затем других колониальных держав в районе Южных морей была рассчитана на монопольный захват здесь преобладающих политических и торговых позиций. Для восстановления прежнего китайского влияния в этом районе потребовалась бы решительная борьба на торговых путях в Южных морях с португальскими, испанскими, а затем голландскими и английскими колонизаторами. Это было бы возможно лишь при условии коренного изменения всей политики минского правительства. Практически такой поворот означал бы реальное вступление китайского правительства на путь колониальной политики. Однако в XVI в. предпосылок для вступления Минской империи на этот путь оказалось еще меньше, чем в начале XV в. Глубокий социально-экономический и политический кризис, который назревал в течение всего XVI столетия под влиянием усиления феодальной тенденции во многих областях внутренней жизни страны, привел к тому, что китайское правительство оказалось не в состоянии не только отстаивать свое влияние за рубежом, но и защищать свою собственную территорию от посягательств западноевропейских колонизаторов.
Если для защиты китайского побережья правительство все же пыталось принимать меры, то нечего было и думать о какой-либо протекции с его стороны китайским торговцам и переселенцам в заморских краях, даже после отступления от политики «морского запрета». А такая поддержка, хотя бы в декларативной форме, была им очень нужна в связи с тем, что расширяющаяся экспансия западноевропейских колонизаторов все больше ущемляла китайские интересы в странах Южных морей. Вот как, например, описываются результаты этого вторжения в «Мин ши»: «С момента покорения [Малакки] португальцами местные нравы сразу изменились. Торговые корабли стали редко заходить сюда, в большинстве случаев направлялись прямо в страну Самудра. Однако все проходившие мимо той страны корабли теперь обязательно перехватывались на дороге и подвергались ограблению. Морские пути почти совсем прервались»