Но здесь речь идет о «грехе» в обычном смысле – как отступничестве первочеловека, нарушившего волю Бога, тогда как мистики вели речь о предмирном грехопадении космического масштаба. Первичный грех, как понимал его Бердяев: грех и вытекающая из него болезненность бытия дана до всякого рационализирования; переживается вне времени и пространства, вне законов логики. «Время, пространство, материя, законы логики – все это не состояния субъекта, а состояния самого бытия, но болезненные» (Философия свободы, с. 131). С точки зрения буддизма «грех», «зло» есть дукха. Обычно это слово переводят как «страдание». Страдание это имеет причину – открылось Будде, – порождается неправильным видением, или авидьей, что и приводит к «дисгармонии», разбалансированности, к миру вывернутому наизнанку, или – к болезни бытия. Только авидья не имеет причины, безначальна.
Все акты, по Бердяеву, не следуют один за другим во времени, а пребывают в абсолютной действительности. Конец мировой трагедии так же предвечно задан, как и ее начало, что соответствует буддийскому пониманию извечности сущего – не-сущего. Картина мира подобна волнующемуся океану, в котором, «как волны из глубины, постоянно откуда-то выкатываются отдельные элементы жизни. Эта волнующаяся поверхность представляет собою, однако, не хаос, а повинуется строгим законам причинности… Это учение о „совместнозависимом рождении элементов“ является самым центральным пунктом всего буддийского мировоззрения». Потому на буддийском Востоке не уповали на историю, на прогресс: все уже существует в неявленной форме, и движение по горизонтали ничего в сущности не меняет, одна видимость сменяется другой. Болезненное состояние мира все равно вернется, если не устранить коренную причину, не изменить сознание человека. Пробужденный способен искупить космическую вину перед землей, в страданиях которой он прежде не видел своей вины и своей ответственности.
В пределах вращающегося колеса сансары нет выхода, нет Спасения. Лишь остановив колесо, выйдя из замкнутой системы цепляющихся друг за друга феноменов, пережив Просветление, можно стать истинно свободным. Пробужденный и есть свободный человек, избавившийся от всех пут. Внутренний человек изначально свободен, несвобода навязана ему извне. Но возможна связь по вертикали, восхождение к духу, прорыв человека к высшему Бытию: каждый имеет свой центр, свою точку соприкосновения с Единым. По Бердяеву, «всякое существо, сбрасывая с себя пыль рационалистической рефлексии, касается бытия, непосредственно стоит перед его глубиной», где мышление неотделимо от чувственного ощущения, где приходит состояние или ощущение того, что «бытие в тебе и ты в бытии» (Философия свободы, с. 133, 134).
Недвойственность, неразличимость субъекта-объекта составляет суть буддизма и русской религиозной философии: «Само противоположение субъекта и объекта, самоубийственное рационализирование всего живого в познании есть… результат того же заболевания бытия» (там же, с. 130). Разделение ведет к искажению сущего, к космической муке: «Бытие в этом болезненном состоянии атомизируется, распадается на части, и все отчужденные части связываются насильственно, порабощаются необходимости, образуется тяжелая материя» (там же). На языке китайских учений это – опасное состояние вселенской энергии, преобладание «низшего инь», отпавшего от светлого ян, от энергии духа, что ведет к вырождению, к гибели, если не уравновесить инь-ян.
С точки зрения буддийских учений истинно-сущее пребывает в некоем бытовании, потому и порождает феноменальное бытие, но это волнение должно быть прекращено, мрак должен быть рассеян. Разными школами разделяется взгляд на безначальное волнение, омраченность истинно-сущего. Это волнение будет прекращено, когда человеческое существо переправится на «тот берег», нирванизирует. [333] Нирвана представляется «пустой», невозможно выделить какие-то ее качества: но она Совершенство, когда между одним и другим нет различия. Нирвана – «состояние сердца лучшее в мире», говорится в сутрах, полный покой и блаженство. Спасается само истинно-сущее, без его спасения все будет возвращаться «на круги своя», то есть мировое зло не изойдет, если не устранить его причину, не очистить источник, сознание. В Нирване нет потенции Зла, страдания – дукхи, ибо нет Авидьи.
Но, значит, Прабытие, назови это Небытием, Пустотой, так же как Ungrund, не исключает возможность зла. Как и Ungrund, Пустота-Шунья – это то, «что не имеет причины, находится вне мышления или понятия, не родится, не поддается измерению». Авидья, естественно, не сводится к Ungrund, но есть часть Целого, склонная отпасть от него. Авидья может быть изжита, хотя и не имеет причины, то есть исчезнет не сама по себе, а усилием духа, воли, что делает человека участником Эволюции, от которой зависит Спасение сущего.
«Вечный покой – это цель, к которой стремится каждая дхарма, каждый индивидуальный истинно-сущий субстрат. Ибо в каждом субстрате содержатся и те дхармы, которые являются путем к покою, то есть чистая „мудрость“, различающая суетное от несуетного, и ее спутники» (Розенберг О. О., с. 192). А. Бердяев скажет: мышление должно стать органической функцией жизни, субъект воссоединится со своими бытийственными корнями.
(Кстати, именно в этом суть Ноосферы, сферы Нуса, а не геологической силы, производной от технической цивилизации.) То есть можно говорить о различиях на уровне дефиниций, но не понимания цели, конечного освобождения сущего, его Просветления. Различаются нюансы, скажем, Бердяев верит в преодоление зла через искупление вины. Этой возможности не дает райское блаженство. Мировое зло будет преодолено, когда человек пройдет через искушение, Голгофу, искупит свою вину и обретет потерянную свободу. Бердяев, таким образом, признает в некотором роде смысл зла и этот смысл связывает со Свободой. Без этого невозможна теодицея, оправдание человеческой истории. «Иначе мы должны будем признать, что миротворение не удалось Богу. Принудительная райская невинность не могла сохраниться, она не имеет цены, и к ней нет возврата. Человек и мир проходят через свободное испытание, через свободное познание и свободно идут к Богу, к Царству Божьему» (Философия свободного духа, с. 127).
Не борьба уничтожает зло, его вообще нельзя «уничтожить», но можно понять, и, если понять его место во вселенской жизни, оно само собой исчезнет. Борьба же со злом лишь умножает зло, злоба против зла разрушает дух человека. И потому «Дьявол радуется, когда ему удается внушить к себе злые, то есть дьявольские, чувства» (там же, с. 125). [334] Ко злу должно быть «не злое, а просветленное отношение»: зло не выносит Света. Можно лишь бороться с внутренним злом, с собственным несовершенством, зная об иллюзорности зла, его никчемности, пустоте. (И опять вспоминается Бл. Августин, прошедший через великие сомнения: «Где же зло и откуда и как вползло оно сюда? В чем его корень и его семя? Или его вообще нет? Почему же мы боимся и остерегаемся того, чего нет? А если боимся впустую, то, конечно, самый страх есть зло, ибо он напрасно гонит нас и терзает наше сердце, – зло тем большее, что бояться нечего, а мы все-таки боимся… И Творец и тварь добры. Откуда же зло? Не злой ли была та материя, из которой Он творил? Он придал ей форму и упорядочил ее, но оставил в ней что-то, что не превратил в доброе?» (Исповедь, 7, 5, 7).)
Иначе говоря, зло – это фантомы, оно небытийственно, не укоренено в Бытии и держится только на страхе, неведении людей, которые в отчаянной борьбе с ним придают ему силы. Но оно пусто, нереально и потому, предоставленное самому себе, самоуничтожается.
Правда, есть категория людей – «мертвые души». (Помните Лао-цзы: «Если душа не духовна, то может омертветь» (39).) Это люди без качеств, без признаков индивидуальности или национальности, о них не скажешь, какого они рода, какой нации, скажем, в русском отсутствуют признаки русскости. Эти люди пусты изнутри, не укоренены в Бытии, укоренены в материи. Но только в духе нечто становится самим собой. Самая страшная болезнь, со смертельным исходом, – это болезнь духа. Дух первичен – та основа, на которой все произрастает, а не материя, которая вне духа разрушается. Люди бездуховные – это фантомы, призраки, роботы. На них, однако, держится власть Князя мира сего, но они противопоказаны Жизни. Бердяев верил, что «победа механистичности над органичностью временна и относительна» (Философия свободы, с. 133) и что личность последнего из людей в себе имеет экзистенциальный центр и имеет право на обладание универсальным содержанием жизни. Другое дело, что преодоление зла, восхождение требует усилий духа, прорыва за пределы очерченного привычками круга. Все должно быть пропущено через сердце человека, чтобы очиститься, но для этого сердце должно быть живым.
Не удивительно, что и отношение Бердяева к мукам ада ближе буддизму. Ад существует как человеческий опыт, недопустима, однако, онтология ада. Учение об адских муках противоречит «первичному чувству жалости, сострадания». И русский философ верит во всеобщее спасение: «Спасение возможно лишь вместе со всеми другими людьми» («Самопознание»), что близко буддизму Махаяны, не признающему никакого насилия. Спасая себя, спасаешь всех, ибо все сопряжено. Сопричастное Целому сообщается между собой через Единое Сердце: «Если у Вселенной одно сердце, значит, каждое сердце – Вселенная».
Ад для буддиста лишь одно из состояний психики. По учению школы Тэндай, существует десять взаимопроникающих миров, или уровней сознания, и низший из них – мир ада, предел страданий живого существа. Мир голодных духов олицетворяет алчность, неутолимое желание. Мир скотов – животные инстинкты. Мир демонов-Ангура – агрессивность. Мир человека наивысший из них – сфера гуманности. Затем идут высшие миры, мир небожителей, мир следующих буддийскому Пути шраваков и пратьекабудд (слушающих голос и идущих самостоятельным путем); мир бодхисаттвы и мир Будды, который пронизывает остальные миры. Все уровни сознания сопряжены, человек может подниматься по этим ступеням или опускаться, но ему не заказан путь в Нирвану, даже если он оказался в аду. Это емко выразил дзэнский мастер, японский поэт Иккю (1394–1481): «Легко войти в мир Будды. Трудно войти в мир дьявола». Кавабата Ясунари в своей Нобелевской речи комментирует изречение Иккю: «Когда вслед за словами „Легко войти в мир Будды“ читаю: „Трудно войти в мир дьявола“, Иккю входит в мою душу своей дзэнской сущностью. В конечном счете для людей искусства, устремленных к Истине, Добру и Красоте, желание, скрытое в словах „трудно войти в мир дьявола“, в страхе ли, в молитве, в скрытой или явной форме, но присутствует неизбежно, как судьба. Без „мира дьявола“ нет „мира Будды“. Войти в мир дьявола труднее. Слабым духом это не под силу». (И это перекликается с Бердяевым и с Достоевским. Через очищение адом проходит тот, кто не устрашится зла; осознав его эфемерность, станет независим от зла – слабым духом это не под силу. И хотя мысль дзэнская по существу, она близка рассуждению Бердяева об относительности зла, не соотносимого с Абсолютом.) Вездесущий Будда Махавайрочана (Великое Солнце), по учению Сингон, в своем беспредельном Милосердии, вселенском Сострадании, не оставляет без попечения и обитателей ада, помогая им развить изначальную Просветленность, которая есть у каждого. (Райское блаженство для буддистов лишь временное состояние перед переходом в Нирвану, как и для Оригена рай лишь ступень на пути возвращения сущего к своему истоку.)