(рюко ), иначе нет «обновления» ( атарасими ).
128
Недаром ни индийское, ни китайское мышление не выдвинуло идею поступательного движения истории, прогресса как ступенчатого восхождения от низшего к высшему. Сотворение мира – в первый день Неба и Земли, в последующие пять всего остального – приучало сознание к ступенчатому восхождению (что позже привело к особым законам композиции в архитектуре, литературе, музыке). Сама «единица» предполагает последующий ряд чисел. Современный индийский писатель Раджа Рао говорит в своем романе «Змея и веревка»: «Ноль – безличен, в то время как один, два, три – все дуальны. Один всегда подразумевает много, а ноль подразумевает ничто» (24, 207). В Китае же движение понималось как двусторонний процесс: «туда-обратно».
129
Сам иероглиф «середина» есть графическое изображение оси, проходящей через центр круга. Можно вспомнить слова немецкого мистика Экхарта (ок. 1260–1327): «Добродетель только середина между пороком и совершенством» (Проповеди и рассуждения. М., 1912, с. 166); или о высшем знании, достигаемом путем полного отрешения, отождествления себя с объектом, погружения в Ничто: «Душа – равно и познающее, и познаваемое» (там же, с. 99). Но в 1329 году 28 пунктов его учения были объявлены папской буллой ересью. Разве случайно близость восточному мышлению обнаруживаем именно в ересях? То, что выглядит ересью с точки зрения западного мышления, с точки зрения восточного – естественный способ рассмотрения вещей.
130
Праджня — ум, освободившийся от привычки классифицировать. Информация на этом уровне – преграда на пути (хотя она и предваряет праджню). Это безусловное знание, примерно то, что даосы называют «знанием без знания». На уровень праджни рассчитаны, например, беседы между дзэнским мастером и учеником, японские мондо (вопросы – ответы) и коаны — своего рода психологические задачи, с точки зрения дискурсивной логики абсурдные, необъяснимые. Но именно неожиданность разрывает цепь привычных ассоциаций, ошеломляет ученика, приводит его в состояние транса, экстатического прозрения ( сатори ), заставляя несловесным путем найти ответ.
131
Об этом в Индии знали еще в добуддийскую эпоху. В «Ригведе» сказано: «В первом веке богов из не сущего возникло сущее. Затем возникло пространство мира, оно – из прародительницы. Из земли возникло пространство мира» (Ригведа, X, 72, 3–4).
132
Ср.: «Первичная сущность по необходимости должна быть всецело актуальной и не допускать в себе ничего потенциального» (Фома Аквинский. Сумма теологии, 3, 831).
133
Неоплатоники, отвергавшие основные посылки монотеизма, рассматривали мир как эманацию божественного абсолюта – безличного «единого»: «Единое есть все и ничто, ибо начало всего не есть все, но все – его, ибо все как бы возвращается к нему, вернее, как бы еще не есть, но будет. Как же оно [возникает] из простого единого, если в тождественном нет какого-либо разнообразия, какой бы то ни было двойственности?» (Плотин, 3, 549). На уровне праджни исчезает грань между Единицей и Нолем, но речь идет об условном знании (по буддийской терминологии – виджняне).
134
От причины не зависят нирвана, дхарма, дао, что позволяет объяснять развитие мира естественным путем, не прибегая к поискам первопричины, как в христианской теологии, например в пяти доводах Фомы Аквинского в пользу существования Бога: раз все движется под воздействием какой-то внешней причины, должен быть и некоторый перводвигатель, который сам не движим ничем. Раз все развивается по принципу причинно-следственной связи, должна быть и первопричина, – и это Бог.
135
Ян Хин-шун, которому принадлежит первый перевод на русский и исследование «Дао дэ цзина», переводил: «Дао рождает одно» (см. 19). По-моему, М. Л. Титаренко предлагает более соответствующий смыслу перевод: «Дао рождает единое», понимая иероглиф не как единицу, а как Единое (3, 184).
136
Поэтому с точки зрения буддизма неправомерен вопрос о первичности или вторичности материи и духа; точно так же как неправомерен вопрос о примате духа над материей или материи над духом. В связи с тем, что акцент переносится на «небытие», откуда все появляется и куда все возвращается, грань не между материей и духом, а между неоформившимся (небытием) и оформившимся (бытием). Это отчетливо видно и в китайских текстах (например, «Хуайнаньцзы», II в. до н. э.), где небытие определяется как «не имеющее формы» ( усин ), а бытие – как «имеющее форму» ( юсин ).
137
Само слово «противоположность» употребляю условно за неимением другого. В коррелируемой паре инь-ян акцент не на их противоположении, а на их взаимообратимости.
138
И как могло быть иначе, если с пятью элементами природы непосредственно связаны «пять свойств» человеческой природы и «пять человеческих отношений», то есть
139
Поиск типологического сходства культур не исключает, а предполагает поиск расхождений на уровне структур: целое предполагает взаимодействие разного. Можно найти сколько угодно параллелей, но можно ли сомневаться в том, что налицо разные типы цивилизации? Как сказал Конфуций: «По своей природе люди близки, различаются по воспитанию» (Лунь юй).
140
Вспомним слова Аристотеля: «Цвет, единый и тождественный по числу, не может быть белым и черным» (3, 433).
141
Сравним: «Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать» (Екклесиаст, 1, 15) или: «Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что он сделал кривым?» (Екклесиаст, 7, 13).
142
Это, в частности, нашло отражение в огромном внимании, которое уделялось в Китае учениям о государстве. Если Аристотель в «Политике» провозгласил: «Природа государства стоит „впереди“ природы семьи и индивида: необходимо, чтобы целое предшествовало своей части» (Polit., рус. пер. СПб., 1911), то в «Великом учении» сказано: «Когда древние хотели направить Поднебесную по пути добродетели, они сначала хорошо управляли своим государством. Желая хорошо управлять своим государством, они сначала наводили порядок в своей семье. Желая навести порядок в своей семье, они сначала совершенствовали самих себя. Желая усовершенствовать самих себя, они сначала делали правым свое сердце. Желая сделать правым свое сердце, они стремились быть искренними в своих помыслах. Желая быть искренними в своих помыслах, они сначала расширяли свои знания. Так расширение знаний ведет к постижению вещей.
Когда вещи были познаны, знание стало полным. Когда знание стало полным, помыслы были искренни. Когда помыслы искренни, сердце становилось правым. Когда сердце становилось правым, они достигали совершенства. Когда они достигали совершенства, в их семьях водворялся порядок. Когда в их семьях водворялся порядок, должным образом управлялось государство. Когда должным образом управлялось государство, в Поднебесной воцарялись мир и спокойствие» (Дасюэ, I, 4–5).
143
Видимо, свойственное буддизму понимание свободы как внутреннего освобождения путем разрыва причинной зависимости во имя обретения собственной природы привлекает к нему современников и делает его популярным на Западе.
144
Японское сидзэн, китайское цзыжанъ переводятся в наших словарях как существительное «природа». Буквально си ( мидзукара ) значит «сам», у иероглифа дзэн есть значение сикару — «быть таким». Сидзэн — самостановление, самовыявление – «быть таким, каков ты есть» (не близко ли это в некотором смысле татхагате ?). В японском толковом словаре Кодзиэн сидзэн переводится как «всепроизводящая творческая сила». (Ср.: «Никакое творение не есть свое собственное бытие, но участвует в бытии» – Фома Аквинский. Сумма теологии, 3, 835.)
145
К. Юнг по этому поводу заметил: «Восток берет за основу психическую реальность, то есть психическое – главное и уникальное условие существования. Интравертностъ, если можно так выразиться, „стиль“ Востока, нечто привычное для него и всеобщее. Экстравертность – „стиль“ Запада. Интравертность ощущается здесь как нечто ненормальное, болезненное или предосудительное. Фрейд называет это самоэротическим, „нарцистическим“ складом ума… На Востоке же наша обожаемая экстравертность пренебрежительно расценивается как одержимость неистинными страстями, пребывание в самом ниданическом цикле» (21, 481).
146
Нередко возникают споры о том, можно ли говорить о буддизме в целом, поддается ли буддизм систематизации. Но, может быть, различие в подходах обусловлено разными типами сознания: одни склонны дифференцировать, другие интегрировать. Можно говорить о буддизме как о целостной системе – на уровне единого и о его различных школах – на уровне единичного. Одно другому не противоречит.
147
По-моему, именно в этом смысле можно понять следующее место из «Хуайнань-цзы»: «Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству. Тогда нет ни истинного, ни ложного, изменения происходят подобно сокровенным вспышкам» (12, с. 124). Представление о том, что единое прорывается в виде отдельных мгновений, характерно и для даосского, и для буддийского восприятия.
148
Эта мировоззренческая установка, по мнению японского философа Нисида Китаро (1870–1945), лежит в основе восточной культуры: «Не скрыто ли в основе восточной культуры стремление видеть форму бесформенного, слышать голос беззвучного? Наша душа постоянно стремится к этому». Философ повторил слова Лao-цзы: «Видеть форму бесформенного, слышать голос беззвучного» (2, с. 1). Действительно, подобный мировоззренческий подход повлиял не только на характер поэтики и эстетики, но и на психологию японцев.
149
Принцип двуединства неслучайно привлекает внимание современных ученых, что свидетельствует о происходящих в сознании переменах. Меняется характер субъектнообъектных связей: происходит взаимопроникновение субъекта и объекта (по типу инь-ян). Это можно наблюдать в любой сфере человеческой деятельности, в искусстве, науке. Меняется психология людей. Говоря словами Нильса Бора, человек начинает ощущать себя не только зрителем, но и действующим лицом «в великой драме существования».