только столицы, но и себя. В Пекин подвозится 4 миллиона четвертей хлеба для собственного его употребления. Возьмем и другие предметы, например, строительные материалы: дерево идет сюда из Монголии (иногда с русской границы) или с юга Китая, оттого хорошая перекладина или деревянная колонна стоит не менее 200 рублей на наши деньги; порядочного гроба (без всякой обивки и украшений) нельзя купить за эту сумму, а есть деревянные гробы, которые стоят по 4 тысячи руб.! Загляните в пекинские лавки: каких нет в них товаров, и холста, и шелку, которые составляют главную потребность в одеянии! А есть ли из всего этого хоть нитка местного произведения? Многие думают, что если попал в Пекин, так уж срываешь чайные листья прямо с дерева и кладешь в чайник; как они ошибаются! Чайного дерева здесь нет и в помине – весь чай привозится с юга и едва ли дешевле нашего кяхтинского, не говоря уже о кантонском. Благодаря тысячелетним населениям китайцев на их почве не найдете вы ни одной дикой ягоды, да и самые певчие птицы, исключая ворон и воробьев, едва ли не миф для пекинского жителя….
По всему Пекину благодаря множеству плотин разносится все один только ключ, который вы едва замечаете на дне великолепных, обложенных гранитом канав. Не думайте, чтоб кто-нибудь мог пить эту канавную воду; никто не может обойтись без колодезной воды, a хорошие колодцы только за городом, потому что внутри, наверное, и от густоты населения, и от того, что китайцы, топча свою землю тысячелетиями, впитали в нее свой сок, вода горька и нездорова, как в болоте.
И в таком-то закоулке стоит одна из величайших столиц в мире! Пусть бы она принадлежала еще какой-нибудь другой нации, а не китайцам, которые хвалятся тем, что едва они родились, как уже утвердились на неподвижной средине. А ведь как почитать их книги, так каких мудростей не наговорят они все и о значении столицы, о ее влиянии, о требованиях места! Кое-какие оправдания представляют они и в настоящем выборе: видно, что люди везде люди, и когда согласятся что хвалить, то во всем найдут поэтические стороны. А по-нашему главная вина всякого несчастного выбора – история. Давно ли еще нас учили в школах, что исторические начала самые священные, которых никто не должен касаться? Жаль только, что наши учители и профессоры нисколько не знакомы с китайской историей; тогда они заговорили бы совсем другое, потому что со стороны всего виднее; к китайским историческим началам мы могли б быть не так пристрастны, как к своим собственным, и тогда убедились бы в истине нашей русской поговорки: один дурак бросит камень в воду, а десятеро умных его не вытащат!..
Вот что рассказывает история о том, как Пекин сделался столицей: собственно как город он начал свое существование за столько лет до Р. X., за сколько вы верите историческому существованию всего человечества и особенно китайской истории. Верите вы, что были у китайцев императоры Яо и Шунь за 2500 лет до Р. X., так верьте и тому, что в то время был уже Пекин. Даже если вы верите в Яо и Шуня, так непременно должны верить и в Хуанди, первого, по китайской истории, исторического императора, который отличался своими подвигами подле Пекина и взят был отсюда на небо. Этот государь жил еще раньше – за 3000 лет для круглого счета. Что до нас, то мы смеемся над всеми этими китайскими историями: что у них за историки? Разве это то же, что наши геродоты или немецкие ученые, которые так убедительно доказывают о существовании у халдеев исторических сведений за 30 000 лет или верят, что Махабхарата и Рамаяна были написаны раньше Гомеровой Илиады? Мы иначе объясняем себе китайскую историю. На огромном пространстве нынешнего Китая, населенного некогда разнородными племенами, пожалуй, дикими, в самом центре его, на берегах Хуанхэ, по выходе этой реки из гор именно на ту равнину, на краю которой стоит и Пекин, сформировалось правильное государство между нацией, от которой мы производим ныне всех китайцев. Находясь в средине других племен, оно захотело или было вынуждено их покорять. Таким образом во все концы нового царства к границам его были приставлены своего рода маркграфы, которые, действуя сначала для государя, потом стали думать о себе; оттого их действия пошли успешнее, и дело кончилось тем, что пограничные маркграфы превратились в удельных князей, сделались сильнее прежних своих государей, которым некуда было шириться. (Заметьте, читатель, что в этой газетной статье мы делимся с вами такими сведениями, которые стоили нам многих трудов и которых не выработали тысячелетние труды китайских историков и столетние – европейских синологов.) Распространение нового государства могло совершиться быстро на равнине; в то время Хуанхэ впадала в Чжилийский залив именно около прославленных в последнее время Тянцзина и Дагу, и потому китайские маркграфы на севере этой реки, у подножия гор, окаймляющих равнину, должны были защищаться от горных жителей или нападать на них. Местоположение Пекина – одно из самых стратегических: он лежит на главной дороге, по которой Китай во все исторические века сообщался с севером. Удельные князья, жившие в Пекине, владели впоследствии огромными землями как на равнине, так и в горах и за горами; они думали, может быть, некогда завладеть всем Китаем, но целый олень, как выражаются китайские историки, попал не в их лапы. Когда Китай соединился в первый раз, то Пекин остался главным провинциальным городом, и эта честь постоянно почти была за ним долго и после Р. X., в продолжение почти тысячи лет. Во все это время ни один китайский государь не думал, однако же, сделать из него столицы. (Сколько здравого смысла было у тогдашних китайских государей!) Но вот на Китай является невзгода: он возмущен, раздроблен; снова великая нация, тогда уже занимавшая гораздо большее пространство, чем во времена оны, представляет собой оленя, на которого со всех сторон стремятся охотники. В это время на севере, т. е. в нынешней Монголии, жили сильные кидане. Один из охотников (как уж его проклинают прошедшие и нынешние китайцы!) был подогадливее, позвал себе на помощь этих киданей и с помощью их ухватил оленя. В благодарность за это он отрезал им кусок из своей добычи, а в части этого куска был и Пекин; это было в X столетии нашей эры. – В глазах новых повелителей Пекин представлялся совсем с другой стороны; это была уже точка опоры для того, чтобы действовать на Китай, а убраться из него они могли во всякое время, потому что неподалеку отсюда находились горы. Это нужно было даже для номадов в летнее время, так как они не привыкли к китайским жарам. И вот Пекин в первый раз получает название столицы, с той только разницей, что у киданей таких столиц было пять и притом пред всеми прочими их владениями, лежавшими на севере, он имел неоспоримое преимущество, хоть бы взять, например, одно его сообщение с богатым всегда и торговым Китаем. – Судьбы переменчивы: киданьские владения в ХII веке достались чжурчжэням, предкам нынешних маньчжуров. Пекин остался столицей и при этих новых завоевателях. Прошло еще столетие, является Чингисхан, забирает все, что только попадалось ему на свете. Пекин становится и столицей монголов, которые, сказать мимоходом, владеют, между прочим, всем Китаем; правда, можно было бы отыскать столицу более центральную, но для государя, вышедшего из Монголии, предпочтение, оказанное Пекину киданями, становится еще понятнее; он на пороге своей родины, он дышит почти одинаковым воздухом, он во всякое время у себя дома. И это оправдалось на опыте: старые китайцы, как еще более бодрые, чем новейшие, не так долго повиновались чужеземным государям: счастие венчает одного монастырского послушника, и он восседает на троне Яо и Шуня в Нанкине, посылает своих генералов взять Пекин, и потомок Чингисхана убирается восвояси так же легко, как нынешний маньчжурский богдыхан при приближении французо-англов. В первый раз после водворения чисто китайской династии Пекин лишился звания столицы, но надолго ли? Прошло тридцать лет, и по смерти счастливого послушника сын его, которому отцом был пожалован удел в Пекине, не захотел повиноваться своему племяннику, пришел с войском в Нанкин, провозгласил себя императором и, однако ж, не остался в южной столице, не уверенный, что все искренно признали его права, а также отчасти и по пристрастию к городу, который проложил ему путь к престолу. Таким образом, Пекин (что значит собственно «северная столица») остался резиденцией чисто китайской династии, владевшей всем Китаем. Здесь-то эту династию и накрыли нынешние маньчжурские государи, которые, конечно, имели все причины, по примеру киданей и монголов, не выбирать другого места для столицы. Рассуждают, может быть, что, если б столица нынешнего Китая не была так близка к морю, то союзники ничего не могли бы сделать с императором и не заключили бы столь выгодного мира. Правда ли это? Мы не знаем, какие были серьезные цели союзников, и можем сомневаться в их ознакомлении с Китаем, но, припоминая прошлое, не думаем, что, если б они захотели и знали, как приняться за дело, то не могли бы пробраться до столицы, хоть бы она была за тысячу верст от морского берега. Китайцы в военном деле не ушли вперед далеко от своих предков, живших за 800 лет пред этим, а кидане и чжурчжэни, не говоря уже о монголах, не боялись проникать далеко внутрь страны и без многочисленных армий. Ужели же нынешние первые европейские державы хуже номадов и дикарей Средней Азии?
Поднимемся опять в те горы, с которых мы начали, для того чтоб попасть в столицу китайской империи. Мы будем описывать тот путь, которым сами попали в первый раз в Пекин. За последним предгорьем их по ту сторону простирается обширная долина, по которой тысячи путешественников проезжали, может быть, без всякого внимания, а между тем тут некогда было знаменитое сражение, в котором император китайский был взят в плен цзюнгарами, или оле-тами, и его двухсоттысячная армия рассеяна. Ближе к горам дорога поднимается; тут стоит крепостца Чадао, и за ней тянется новая Великая стена, также прочно устроенная, тянущаяся по всем направлениям горного хребта, по крутым скатам в бездну, по неприступным утесам в заоблачную высоту; и везде по ней можно свободно ехать в экипаже. Сколько поучительного в этом памятнике трусости, в этой бесполезной трате труда! – Но нам еще много пути впереди; пойдем поскорее! За стеной начинается лощина, которая постепенно суживается между горами, переходит в ущелье, которое то подымается, то опускается, то поворачивает налево, то загибается вправо: одними каменьями, бросаемыми с гор, которые часто сходятся так близко, что можно перекинуть камень с одной стороны на другую, можно бы было забросать целую армию, но камней всевозможной величины и без того уже так много разбросано по дороге, что мул, который вас везет, едва находит место, где ступить; но как ни уверены вы в крепости мула, а не во всяком месте решитесь сидеть на нем и предпочтете лучше скатиться как-нибудь на ногах, чем подвергаться опасности вместе с животным… Местами кое-где приткнуты к горным скатам хижины, приосененные виноградом; местами на вырубленном утесе возвышается уединенная пагода, в двух-трех местах есть харчевни, и в некоторых из них дают даже даром за счет благочестивых жертвователей чай изнуренным путешественникам; но, главное, в продолжение 23 верст самой из