Наслышавшись заранее о Пекине, путешественник, въехавший в город, естественно, ожидает, что его поразит что-нибудь необыкновенное, невиданное доселе; европеец приготовляет себя наперед к восторгу, который произведут в нем столичные здания со своей вычурной архитектурой; он наперед уже припоминает себе вычитанное из «Тысячи одной ночи» о чудесах Востока. Ну вот он и въезжает в широкую улицу, осматривается налево и направо, пропускает частности, предполагая, что эти частности, чем дальше он будет ехать, тем будут выдаваться рельефнее, потому-то он еще сдерживает свое суждение, с напряженным вниманием заглядывает вперед: начало улиц нисколько не столичное, говорит он себе, но ведь Пекин велик; и вот он едет версту, другую, третью, все ждет чего-то впереди, и вот, наконец, он с изумлением узнает, что уже проехал через весь город. Что же это такое, ужели это не насмешка? ужели это правда? те улицы, по которым мы проехали, точно такие же, как и во всем городе, пожалуй, еще лучше их; чем же они отличаются от улиц в других проеханных прежде городах, от улиц в предместьях? Давайте разбирать внимательнее, отдадим себе отчет в том, что видели. От ворот, в которые вы ни въехали бы, обыкновенно тянется широкая (более 20 сажен) улица, которая, однако ж, не доходит до противоположной стены, а сворачивает в сторону навстречу другой улице, идущей с противоположного конца. Улицы, идущие с востока или запада, упираются обыкновенно в красный город. Ровное, но или грязное, или пыльное шоссе, поднятое над общим уровнем дороги, пролегает вдоль улицы; боже сохрани, если оно полито, потому что поливается обыкновенно теми нечистотами, которые оставляются прохожими в кадках и ямах. Это шоссе назначено собственно для проезда государя и чиновников; но благодаря развитию китайской свободы по нему ездит всякий; оно широко почти настолько, сколько нужно для того, чтобы разъехаться двум встретившимся экипажам и чтоб по бокам еще можно было пробраться пешеходам. По обеим сторонам этого шоссе идут дороги, назначенные для перевозки тяжестей, и так как полиция обращает все внимание на поддержание только средней дороги (заметьте, что здесь чистота улиц не возлагается на домохозяев!), то можно судить, в каком состоянии находятся эти дороги; во время дождей в ямах этих дорог решительно может потонуть самый даже верблюд. Далее, за дорогой, вы видите большею частью возвышение, образующее род тротуаров для пешеходов, но не вымощенное, исковерканное, перерытое – тут некогда пролегали водосточные трубы, но то были давно прошедшие времена! В уровень с этим возвышением идут строения, по чему должно заключить, что дорога, находящаяся ныне в углублении, некогда лежала на одном уровне с ними, но со временем от чищения понизилась. – Противное представляется в южном предместье: там, в переулках дорога гораздо выше уровня, на котором стоят домы, и потому вы спускаетесь в дом по лестнице, как в погреб.
Прибавьте к этому всякий хлам, валяющийся по бокам средней дороги, хлам, выносимый из домов, кадки, служащие для поливания этой дороги, из которых скверно пахнет; в летнее время вас ожидает другая приятность – по дороге вырываются большие ямы, в которые собираются все нечистоты, и вам не помогает ни то, что вы носите у воротника душистые чечки, ни то, что вы зажимаете нос; этими благовониями вы должны пользоваться несколько месяцев – до тех пор, пока ямы совсем не испарятся, и тогда уж их зароют. Впрочем, не думайте, чтоб вам на улицах не попадались фигуры в тех позах, которые требуются отправлением естественных нужд. Особенно вечером китаец любит посидеть, куря трубку, на открытом воздухе.
Это – дорога. Ну а каковы строения? Постараемся по возможности познакомиться и с ними. На главных улицах редко встречаются жилые домы; здесь, кроме нескольких дворцов, кумирен, все прочее пространство занято сплошным рядом лавок! Сколько лавок в Пекине, этого нет, думаем, никакой возможности описать; один из наших миссионеров просил достать ему список из полиции, и ему принесли кругленький счет в:200 000! Что-то невероятное, но, с другой стороны, если взять в соображение, что в этом счету показано всего полторы тысячи цирюлен (что очень немного, судя по тому, что в Китае даже нищий, и тот не бреется сам, да притом здесь приходится брить не одну бороду, а и голову), то не смеешь и опровергать такого показания. Лавки занимают обыкновенно небольшое пространство по лицу улицы; каждая из них имеет свою характеристическую выставку, по которой вы узнаете издали, чем в ней торгуют. Харчевня выставляет род самоваров с бумажной бахромой, меняла или банкир – огромную связку денег, сапожник – сапог величиной с человека, и так далее. Все это представляет неимоверную пестроту, к которой глаз не скоро привыкает, а между тем все это грязно, неопрятно, обветшало; хотя и в Китае купцы любят щеголять красотою своих лавок, но с изяществом европейских магазинов не может быть никакого сравнения. Самыми красивыми лавками почитаются обыкновенно аптеки (попросту москательные лавки) и чайные магазины; на них много резьбы и позолоты, но благодаря здешнему климату позолота скоро утрачивает свой блеск, а в резьбу надобно близко всматриваться, чтоб оценить ее достоинство; обыкновенно лавки почитаются красиво отделанными, если у них столбы, столы и прочая мебель отлакированы, но на одну чистенькую лавку приходится, по крайней мере, два десятка обветшалых, с обитыми порогами, с облезлыми колоннами. Нечего и говорить уже о заведениях, назначенных для самого простого народа: там грязь и нечистоты самые отвратительные; при входе, например, в театр вы вместо двери встретите такую занавеску, что не отмоете весь день руки, прикоснувшись к ней однажды. Теперь мы можем сказать справедливо, что женщина имеет большое влияние на изящную обстановку. В Китае женщина не входит в магазины – потому для кого стараться о щегольской отделке? Нам несколько раз приходилось слышать от китайцев восторженные отзывы о красоте их магазинов в некоторых частях города. Но это доказывает нам, что мужчина не может быть требователен, что только женщина научила его заботиться об изяществе. Нам случалось заходить в самые лучшие рестораны Пекина, которые посещаются не менее, чем в других европейских городах, не только молодежью, но и людьми, занимающими значительные посты в службе, а между тем обстановка этих ресторанов далеко ниже опрятности. Почти везде надобно пройти чрез кухню, которая стоит на первом плане, и здесь обдает вас жаром и всеми возможными запахами. Вам отведут самую лучшую комнату, но в чем состоит ее убранство? голый стол, бумага в окнах, диван и несколько засаленных стульев; прислужник в засаленном платье пересчитывает вам все кушанья, которые принесет на грязном деревянном подносе, и вдобавок вынет из верхней части исподнего платья пачку бумажек для обтирания губ во время еды – ужели это доказывает, что в китайцах чувство изящного понимается в тех же формах, в которых мы его себе усвоили?
Когда со временем войдешь в китайскую жизнь, привыкнешь к этой нечистоте и опрятности, которые встречаются на каждом шагу, то само собою разумеется, что лучшее из этого дурного начинает вам нравиться так же, как и в самом лучшем европейском городе вы обратите внимание только на те предметы, которые выходят из среды других. В последнем времени и мы, приглядевшись к Пекину, ездили по его улицам, останавливая взгляды на лучше других отделанных магазинах, но мы взялись припомнить и описать первое впечатление и говорим то же, что сказали уже выше; мы проехали вплоть до нашего подворья в нетерпеливом ожидании, скоро ли начнется настоящей Пекин, настоящий столичный город с чистыми улицами, с роскошными магазинами, с домами редкой архитектуры, с толпами прогуливающегося лучшего общества! Увы! все это были мечты фантазии, настроенной по-европейски, нисколько не знакомой с восточной жизнью. Здесь люди не прогуливаются пешком; здесь домы не выходят фасадом на улицу – оттого, если линия лавок пресекается и следуют жилища, то вы ничего невидите, кроме голого забора или глухой стены от служб, принадлежащих дому, изредка какое-нибудь деревцо выглядывает из-за забора. Не раз случится вам проехать мимо обваливающегося или вполне развалившегося забора. Здесь полиция нисколько не вмешивается в дело опрятности и чистоты города; она рассуждает, что если бы вы имели состояние, то без ее понуждения поправили бы свои заборы. Итак, проезжаете ли вы мимо дома богача, княжеского дворца или знаменитой кумирни, вы все-таки не имеете понятия о том, красивы или нет китайские здания и в чем состоит лучшее украшение лучших домов. Для этого вам надобно пройти во внутренность дома, миновать несколько дворов, и тогда вы увидите, что чем дальше от улицы, тем становится чище; на первом дворе вы встретите, может быть, еще только конюшни и служительские комнаты; на другом расположен кабинет хозяина, его главный салон, далее, на других дворах, идут женские половины. В Китае то, что у нас называется передней залой, гостиной, спальней, кабинетом, столовой и проч., все эти комнаты помещены в особых домах, которые расположены даже на особых дворах; а о зданиях в несколько этажей нет и помину (кое-где бывают, однако ж, пародии двухэтажных зданий). Как опять не вспомнить, что люди – везде люди, и всякий хочет отличиться пред толпой именно тем, что ей недоступно, т. е. тем, что несвойственно. У, нас так много места, а наши домы лезут вверх; в Китае всякий клочок земли так дорог, и зато богачи стараются занять под свой дом земли как можно более; китайцы считают величину своих домов звеньями – это то, что у нас окно. Иметь две-три тысячи звеньев в своем жилище, разумеется, в приличным доме – вот о чем мечтает китаец! В Пекине много княжеских дворцов, и мы, кажется, нисколько не преувеличим, если скажем, что многие из них занимают пространства не менее нашей Петропавловской крепости. Впрочем, для своего жительства частные богачи избирают большею частью извилистые переулки. Мы очертили характер большой улицы шириной в 20 сажен и более, но на эту улицу со всех сторон выходят переулки, к которым прикасаются уж закоулки, где насилу проедет и один экипаж. Тут-то живут главным образом горожане; здесь менее шуму, меньше лавок (исключая главных переулков), меньше езды и, следовательно, грязи; тут подле дома бедняка поселился богач, который свез богатства из всех провинций Китая; вы сейчас узнаете его дом, потому что хотя пред вами один только забор с воротами и стены конюшен, но кладка кирпича показывает, что это не простой дом. Забор у бедняка кое-как держится на штукатурке; он весь сложен из глины, в которой только кое-где торчит для связи кирпич. У богатого в самом заборе кирпич выточен, пригнан к другому кирпичу так, что едва заметен шов. Ворота хоть и небольшие, потому что в Китае на все есть мера, но дерево вылакировано заново, пол на первом дворе вымощен гладко-нагладко. Пройдите далее – вы встретите здания одно чище другого; оконные рамы – из цельного черного дерева, мебель – вся из кипариса, сандалу или даже алоэ; бездна всяких безделушек и дорогих вещей украшает кабинет богача. Но мы беремся описывать одну наружность; домы богачей отличаются красотою крыльца, распиской свесов и выходящих наружу балок потолка; толстые столбы, цена которых бывает баснословная, должны поддерживать эти балки; самые стропила, которые поддерживают крышу, должны быть нарумянены в своих концах чистой киноварью. Затем следуют сады с затейливыми прудами, гротами, цветниками, беседками. Нет сомнения, что в Пекине таких богатых домов много, очень много, но для того чтоб их перечислить и составить о них понятие, надобно ездить не по улицам, а подняться вверх на воздушном шаре. Тогда, может быть, мы найдем Пекин действительно заслуживающим названия столицы. Может быть, при этом заметят, что если в Пекине так ширятся богачи, то каким образом можно допускать в нем население, превосходящее все столицы мира. Мы и сами готовы были не верить такому предположению. Припомним, что сверх обширных домов богачей в Пекине есть еще более обширные кумирни, еще обширнее их княжеские дворцы,