После трудной горной дороги наши носильщики захотели отдохнуть и, пойдя к реке Джалиндзян, наняли лодку, поставили туда нас в носилках, сели сами и поплыли по течению; к ним присоединилось еще несколько носильщиков тяжестей, и лодки наполнились до того, что люди сидели уже не только на лавках, но и на полу. С лодки нам было очень удобно любоваться берегами; на них замечательно ясно были видны мощные складки песчаниковых слоев, точно будто горы были сложены из рядов бумаги; местами были домы; здесь видны были следы балконов, некогда тянувшихся над рекой на расстоянии верст двух или больше; теперь оставались только выдолбленные дыры в камне. Незадолго до города Гуаньданя, где мы должны были высадиться, нам открылось очень оригинальное зрелище. Вся береговая скала сверху донизу разделена пещерами и нишами, в которых стояли статуи богов; были между ними большие, в несколько сажен, были и маленькие, одни сидели по буддийскому обычаю, другие изображались стоя; некоторые пещеры рядами статуй очень напоминали мне наши древние христианские изображения, как будто виден иконостас древнего храма. Монастырь этот называется «Тысяча Будд»; в нем, говорят, живет до 500 монахов.
Город Гуаньюань, должно быть, очень старинный. В нем толстые, крепкие стены и башни, его набережная выстлана плитняком, на пристани в реку спускаются лестницы. Мостовые здесь везде, на улицах, на дворах, в конюшнях и комнатах: везде вымощено крупными плитами и, кажется, везде одинаково грязно; даже дальше города большая дорога сплошь вымощена, где пошире – в несколько плит, где в одну, чтобы оставить только тротуар для носильщика. Из Гуаньюаня мы выступили 15 февраля. Было тепло; на пашнях попадались цветущие бобы; капуста и редька были уже роскошны, а народ целыми семьями с ребятами всех возрастов работал на пашнях; пшеница была уже в четверть высоты, но вся остальная природа, не тронутая рукой человека, казалось, еще не просыпалась. Это производило странное впечатление.
Отсюда дорога опять пошла горная. В первый день она вся почти состояла из лестниц и была проложена по вершинам, так что вид открывался в обе стороны; внизу обыкновенно, как стекла громадной оранжереи, видны были ряды залитых водой рисовых полей, а ближе к нам все пространство было разделено под пашни; между ними везде росли туи. Их темная мрачная зелень резко выдавалась на ярко-красной почве. Туи осеняли также и дорогу; здесь, не тронутые рукой человека, они достигали громадных размеров: в два-три человеческих обхвата бывал их ствол, и густые нежные веточки хвои бросали тень далеко – под ними почти не было травы; каждое дерево было так живописно, что просилось на картинку. По дороге не прерываясь шли носильщики: тяжести на мулах почти не встречались. Горные селения были тесны; их улицы часто также состояли из лестниц. Несмотря на красоту отдельных мест, в общем, страна представляла ужасно скучный вид.
После нескольких дней в горах мы, наконец, спустились в Чентуфуйскую равнину; здесь ландшафт опять изменился. Перед нами почти все пространство залито водой; лишь оазисами выдаются деревеньки, осененные рощами бамбука, как будто гигантские страусовые перья опушают берега озер или на холмах густые рощи туи скрывают красивые дома кумирен. Фасады некоторых из них и ворота, ведущие в их владения, иногда необыкновенно красиво украшены резьбой и покрыты красками, как будто это эмалевая игрушка. Чем ближе мы подходили к Чентуфу, тем гуще было население. Последний день перед деревней почти не прерываясь шли по обе стороны дороги; по ней было так людно, как в самое бойкое время на нашей иркутской большой улице. Носилки встречались почти на каждом шагу, не говоря уже о носильщиках тяжестей.
Носильщики, по-видимому, составляют особый класс населения в Китае; несмотря на общность профессий, они резко отличаются от извозчиков и погонщиков мулов. Последние одеваются чистенько в платье крестьянского покроя из грубой синей ткани, носильщики носят городской костюм, но он почти всегда с чужого плеча и притом иногда представляет одни лохмотья. Когда к нам в Сианьфу явились носильщики, мы были смущены их видом; нам казалось, что они представляют подонки городского общества; мне думалось, что только нас взялись нести такие оборванцы, и я конфузилась наших носильщиков, но потом мы увидали, что наши сравнительно франты; у других, даже чиновных китайцев, встречались почти полуголые. По-видимому, это народ, который владеет только крепкими мускулами и здоровыми желудками; зарабатывая сравнительно много, они ничего не сберегают; в дороге едят хорошо, и все свободное время проводят за карточной игрой, может быть, благодаря тому, что другие удовольствия – водка и опиум – им недоступны, как отнимающие силу. Между тем как извозчик имеет некоторую собственность – телегу, мулов, может быть, даже землю, дом, крестьянское хозяйство, – носильщик не может иметь даже запасного платья, и, отправляясь в дальний путь, он одевается легко, как летом, хотя бы это было и зимой. Зато, находясь постоянно на службе у лиц привилегированного класса, они привыкли и на себя смотреть как на привилегированных. Им, т. е. носильщикам, всегда уступают дорогу, в дянах им дают отдельную комнату и теплые одеяла на ночь; как только они приходят, им греют теплую воду, и они моют лицо, руки и ноги; ямщики не пользуются и половиной этих удобств, они даже всегда останавливаются в разных дянах; наши мульщики, привезшие наш багаж, всегда отправлялись ночевать в другой дян, может быть, более дешевый, а может быть, только более приспособленный для их потребностей. Быть носильщиком далеко не легкая работа – у многих плечи или шеи стерты, ноги иногда пухнут, но, по-видимому, за эту работу берутся уже только здоровые люди; слабые и старые оставляют эту профессию или переносят маленькие тяжести на коромыслах и в корзинах.
2 марта 1895 г., Чентуфу (Чэнду)
В. Дедлов
Под этим псевдонимом выступал известный в свое время прозаик, критик и публицист Владимир Людвигович Кигн (18561908), страстный и вдохновенный путешественник. Летом и осенью 1897 г. он совершил длительное путешествие по Сибири, а затем на пароходе «Ярославль» – семинедельное плавание из Владивостока в Одессу с заходом в Шанхай и устье Янцзы. Впечатления об этом – в дневниковой книге «Панорама Сибири», СПб., 1900 (из нее печатаются фрагменты). В 1904 г. Дедлов в качестве корреспондента газеты «Слово» ездил в Маньчжурию – серия очерков «Штатские на войне».
Из книги «Панорама Сибири»
4–8 ноября. – Шанхай – станция большая, бойкая, богатая. На реке множество громадных пароходов, морских и речных, не уступающих морским. Все они грузятся, разгружаются, приходят и уходят. С реки город имеет очень внушительный и вполне европейский вид, со своими башнями, шпицами церквей, многоэтажными домами и деревьями бульваров и садов. Внутри Европы оказывается не так много. Толпа сплошь китайская, и европеец среди нее редкость. Джинрикши – китайцы, чернорабочие – китайцы, купцы – китайцы, купчихи – китаянки с крохотными ногами. Китайцы в кабриолетиках джинрикшей, в каретах, извозчичьих и «собственных», в качестве прислуги в отелях и приказчиков в магазинах. Китайская часть города, застроенная красивыми, изукрашенными резьбой, раскраской и позолотой двух– и трехэтажными домами, своей обширностью и оживлением подавляет чопорные и простые европейские кварталы. У Европы тут банки, оптовые склады да несколько магазинов наиболее изысканных товаров; остальное все в руках китайцев. И эти китайцы не какие-нибудь, не загнанные, не скромные, не уличные торгаши. Это – сытые, величавые фигуры, с породистыми белыми ксендзовскими лицами, в тончайших шелках. Их китаянки такие же сытые, крупные, с прекрасными большими томными черными глазами, а шелка их панталон и курток еще дороже и красивей, чем у их супругов. Таково купечество, очень богатое, все больше оттирающее европейца от торговли Дальнего Востока, но толпа, не в пример японской, груба, нагла и нища. Богачи ее забыли, чиновничество бессильно и смешно. Нет ничего курьезней шествия по улицам Шанхая мандарина. Какие-то тощие одноглазые скороходы в зеленых куртках и захватанных красных колпаках в виде цветка belle-de-jour; какие-то полуголые оборванцы с палками в руках; несколько всадников на тощих клячах и, наконец, сам мандарин в паланкине, размалеванном во все цвета радуги. Европейцы смеются, смеется китайская толпа, даже улыбаются англичанки, попадающиеся навстречу в открытых колясках. В Китае, в противоположность демократической Японии, царит купец, управляют деньги, а это уже конец нации, как бы величествен, безмятежен и породист ни был жрец золотого тельца.
Шанхай какою-то маленькой речонкой делится на две части, английскую и французскую. У одних названия улиц написаны по-английски, у других – по-французски. У англичан городовыми служат громадные, как жерди, темно-коричневые индусы в пурпурных чалмах; у французов – обыкновенные французские городовые. Это – старшие городовые, у которых под началом состоят второстепенные, из китайцев, в синих блузах и зонтикообразных шляпах. Последних иной раз сопровождает другой китаец, голова которого защемлена в тяжелую доску. Это – наказанный по приговору английского или французского мирового судьи вор или мошенник, обязанный с таким воротничком ходить вслед за городовым по улицам и терзаться угрызениями совести. Из двух хозяев Шанхая видимо первенствует англичанин. У него и улицы чище, и дома больше, и городовые бравее. Толпа понимает по-английски и не говорит по-французски – даже во французском квартале. Местная французская газета печатается в английской типографии, помещающейся во французской части как раз против французского консульства. В типографии говорят только по-английски, и чтобы купить несколько последних номеров газеты, мне пришлось по телефону вызывать переводчика из французского «Hôtel des Colonies». Но и в «Hôtel des Colonies» по-французски понимали только хозяин, да один старый китаец; остальные – только по-английски. Насколько наш друг француз мастер устроиться и хозяйничать у себя дома, настолько же он смякает и слабнет, скучает и скисает в своих колониях. Должно быть, он слишком вежлив и, главное, слишком либерален для довольно-таки предосудительного колониального ремесла, которое у англичан поставлено, в конце концов, на грабительскую ногу. Никто так не бьет жалких азиатов и африканцев, как англичане, притом чем попало и как попало: несчастных шанхайских джинрикшей палкой или каблуком в спину, восставших индийских сипаев – пушкой, ускользавший из-под их власти Египет – разрушением целых городов. Однако знающие люди говорят, что в последнее время англичан начинают заедать немцы, оттирая их от торговли даже в их «станциях». И в самом деле, в Шанхае множество немецких магазинов; а в бытность нашу там англичане скрежетали зубами при известии о занятии немцами китайской бухты Киао-Тчеу.