Дорога юлит меж многочисленных кладбищ, четырехугольных пространств, обсаженных обязательно сосной или кипарисом, деревьями, символизирующими бессмертие. Внутри этой живой ограды видны небольшие насыпи-могилы. Каждое такое кладбище принадлежит отдельному роду, начинающемуся обыкновенно от первого, прочно осевшего в данной местности предка. Какая огромная поверхность отнимается у голодного Китая темным суеверием богачей и насильников! Какой ужас охватывает, когда, зная Китай, ясно представляешь себе, как осложняет жизненные условия эта дикость человеческого вымысла. Живой Китай заглушается Китаем мертвым.
Проезжаю мимо китайских деревушек, в которых рядами стоят глиняные фанзы. Каждая такая фанза принадлежит одному члену рода с семьей. Дяди с племянниками, братья, не говоря уже об отцах и детях, живутвместе до последней возможности. У ворот дворов играют китайские ребята, славные голопузики с бритыми головами, на которых, словно оазисы в степи, оставлены пучки волос, перевязанных красной ниткой. Красный цвет в Китае имеет благовещее значение и назначение. Его боится нечисть: бесы, оборотни, крайне опасные для человека, особенно в его ребяческую пору.
Солнце близится уже к полудню, когда по невозможной дороге на измученном осле поднимаюсь мимо последних фанз на холм и оттуда через ряд ворот ползу в монастырь Лазоревых Облаков.
Слезаю среди большого двора и отдаю свои уши в жертву ужасному лаю псов. Иду направо. Вхожу во двор. Оглядываюсь. Из мраморной пасти чудовища красиво бежит чистая, вкусная вода. Направо и налево но углам колокольная и барабанная. Это двухъярусные строения в китайском духе, т. е. с выгнутыми вверх концами черепичных крыш и с рельефным орнаментом между крышей и стеной. В барабанной покоится на изображении лежащего слона огромный барабан. (Слон, подобно многим другим религиозным символам, вошел в китайское искусство вместе с буддизмом, т. е. в первые века н. э.[19]) На барабан наклеена полоска желтой бумаги с заботливо выведенными знаками: «Намо, громозвучный царь пуса». Намо – это транскрипция санскритского слова, которое значит «призываю тебя». Пуса – это китайская переделка китайской же транскрипции санскритского слова бодисатва. Им называют людей, которые должны стать буддой. В китайском буддизме, т. е. в индийской религии, попавшей на китайскую почву, мы напрасно будем искать глубокой последовательности в языке, символе, образе. Бодисатва, архат, будда во всех их видах слились в нечто неразличимое. И, например, пуса для китайца, если и не будда, так что-нибудь в этом роде. В общем же это дух. Духи все одинаковы, и поэтому мудрствовать на эту тему излишне.
Поднимаюсь на террасу и вхожу в высокую фанзу, разделенную на две части. В каждой из них стоит по одной гигантской статуе вояки со свирепейшим выражением лица, словно искаженного ужасной судорогой. Оба одеты в фантастические латы, сложный и пестрый рисунок которых составляет чешуя дракона и головы тигров на груди; хвосты тигров болтаются у ступней голых ног. Вокруг головы статуи сильным условным рисунком даны развивающиеся ленты, столь характерные для китайского изображения святых. У обоих большими вдавленными кругами обрисованы мускулы тела, оба грозно наклонены вперед.
Назначение этих вояк состоит в обороне храма от вторжения дьяволов. Видимое же их влияние заключается в том, что ребята и теремная публика пугаются их хуже нечисти. На простонародном языке они так и называются пугалами, или хэнха[20]. Вхожу еще в один двор. Направо и налево помещения для бритолобой братии хэшанов (монахов). Прямо передо мной храм[21] с надписью: храм Мудрого (т. е. Будды). В нем три статуи Будды, сидящего в позе созерцания, требуемой индийским стилем: ноги перекрещены и вывернуты подошвами вверх. Подножием статуям служит лотос, священный для всей буддийской Азии цветок.
Входят хэшаны, и начинается речитатив цзинов, т. е. буддийских книг, переведенных с санскритского языка на китайский. Это – монотонное пение в нос, с оттяжкой на низкие ноты. Никакого следа членораздельной речи. Речитативу аккомпанирует битье в цимбалы и медные чашки. Настоятель хэшанов в желтом халате падает ниц перед огнем, горящим на некотором расстоянии от храма в железной чаше, и возливает на плиты двора вино. Затем удаляется в храм. Пение продолжается заунывное, тревожащее.
Поднимаюсь по мраморным ступеням еще выше. Громадный храм квадратной формы с большими входами-павильонами. В центре крыши – возвышение также квадратной формы, соответствующее нашему куполу. В храме мрачно. Бумага, которой заклеен затейливый переплет стен, плохо пропускает свет. Это храм Пятисот архатов, т. е. преемственных во всех поколениях учеников Будды. Пятьсот больших золоченого дерева статуй изображают людей смеющихся, серьезно размышляющих, грозных, двухголовых, трехглазых и т. п., а вокруг них различные предметы, животные, ребята. Один беседует с оленем, другой – с драконом, тигром, аистом и т. д. Один наливает из чайника вино, другой ест из чашки – одним словом, любопытное разнообразие сюжетов. Всему, конечно, найдется объяснение в апокрифических биографиях этих пятисот угодников Будды.
На перекрестках рядов, образуемых этими фигурами, во всем пышном убранстве наряда стоят вооруженные индийские девы. Выполнение сложного рисунка наряда, по-видимому, было главной темой скульптора. Надо заметить, что вообще по тонкости работы китайскому художнику вряд ли найти равного. Выточить каждую малейшую подробность, в особенности что касается военного фантастического убранства вояк, – это его специальность. При этом он вытачивает многое на свой лад, следуя собственной фантазии, развитой на народном предании, и тут-то и происходит уклонение от чужеземной традиции.
Иду в соседний храм, храм Будды великого, могущественного. Божество сидит на лотосе и других священных цветах. Вокруг него – столпотворение всех божеств, принадлежащих к самым разнообразным мифологиям и поверьям и окитаизированных в большей части рукой скульптора. Над божеством вверху нечто вроде плоского купола. Центр композиции занимает завившийся в компактную круглую чешуйчатую массу дракон; фоном ему служат условные выкрутасы запятых, символизирующих волны. Бока купола покрыты выпуклым геометрическим орнаментом, задуманным с большим вкусом и в тонкой симметрии. Все это сделано из золоченого дерева и производит отличное впечатление, как вещь настоящего мастера.
Боковые части зала заняты скульптурным изображением 18 архатов, т. е. наиболее близких сердцу Будды учеников. Изображены они с многими атрибутами, как бы иллюстрирующими их биографию. Над ними нависают разноформенные глыбы, изображающие утесы в облаках. На этих утесах видим всевозможных типов и назначений духов, фей, драконов, небесное воинство и т. д. Вся прихоть буддийской фантазии налицо. От множества образов, пестроты красок, сплетения прихотливых форм целого с наивными фокусами подробностей разбаливается голова. Для того чтобы уяснить себе в точности, что здесь изображено, надо хорошо знать всю огромную массу чудесных описаний и рассказов, навеянных буддизмом китайской литературе. Когда все это лепилось или вырезывалось, сюжеты брались из китаизированного индийского импорта, лишь бы имелся налицо чудесный элемент и иностранный звук собственного имени. Все это нагромождалось, переплеталось… Одна подробность осложняла другую. Где не хватало точных указаний, дополняли из своей собственной китайской фантазии, не менее своеобразной, чем индийская, – и вот перед нами нечто, в принципе тождественное христианским украшениям католических и православных церквей, но еще более замысловатое и трудное для аналитического понимания.
Вхожу в отдельный храм любимого, вероятно, за чувственное выражение фигуры, архата Будай, в просторечии Дадуцзы Милэ, т. е. толстобрюхого Майтрея (имя бодисатвы). Это, как и показывает последний эпитет, необыкновенно тучная фигура с довольным выражением лица.
Кругом Будая четыре огромные фигуры свирепых вояк, ногами попирающих голых чертей, нарочно изображенных маленькими и тщедушными. Это пережиток демонского культа Индии и Тибета, перешедший и в китайское искусство. Фигуры нарисованы с атрибутами, название которых надо читать по-китайски, в виде ребуса, следующим образом. Одна фигура держит меч (острие по-китайски – фын), другая играет (тхяо) на китайской мандолине, третья держит большой дождевой (юй) зонтик и четвертая в руке защемила ящерицу (шунь). Полученные четырехсложные выражения можно написать двояко (китайскими условными знаками, которые, как известно, часто читаются одинаково):
Нижний ряд слов, поставленных в грамматическую зависимость одно от другого, дает следующее благовещее изречение: «Ветер да будет тих, дождь да будет покорен (твоему желанию)». Обыкновенно, произнося эту фразу, за ней подразумевают и вторую. Целое тогда представляется в следующем виде: «Если ветер мягок и дождь во благовремении, то государство возвеличится и народ будет в покое». Прекрасный пример осознания на китайский лад буддийского культа!
Эту группу из четырех статуй можно встретить в каждом китайском буддийском монастыре.
Все эти храмы и внутри и снаружи производят гнетущее впечатление своей безвыходной запущенностью. От непогод крыша всюду прогнила, завернулась внутрь и повисла лохмотьями гнилых стропил, обдав слоем пыли и обломков все находящееся внизу. Прогнили колонны, обломалась и упала вся сложная сеть затейливого орнамента на карнизах зал – и все это валяется на полу, на статуях – повсюду, никогда и никем не убираемое. Бумага на стенах вся истлела. Пыль влетает в сквозные дыры беспрепятственно. Подобным недостатком страдают почти все китайские монастыри. Какой-нибудь евнух из дворца, большой чиновник или вообще какой-либо магнат, устав от постоянных злодейств, употребляет награбленное золото на постройку монастыря или кумирни. Привлекаются к труду искуснейшие рабочие и архитекторы, которые работают на редкость усердно и буквально за гроши, сознавая себя как бы участниками благого дела, – и вот, создается отличный памятник искусства. Материал употребляется прочный. Китайцы – большие ценители солидности и прочности вещей. Замаливатель и рассчитывает: «Здания, построенные из такого материала, простоят не одну сотню лет. К тому времени грехи мои замолятся. А там: мне все равно». Монастырь имеет доход, конечно, достаточный для поддержания здания в должном порядке, но его распорядители-хэшаны создают иное положение дел. Прежде всего потому, что в это презираемое трудящимися китайцами сословие чаще всего идут отбросы общества, лентяи или шантажисты по природе. Обычно