– Теперь моя «капитана», а твоя «ходя»!
Пятнадцать лет тому назад Китай изумил мир, перескочив от самого деспотического режима к республике. Но это только перемена фасада. Ибо революция, в сущности, почти ничего не изменила во внутренних покоях векового здания.
Сейчас страна переживает эпоху затяжной анархии.
Вопросы политические, экономические, национальные переплелись в сплошной клубок. Своекорыстные расчеты иностранцев подогревают эту смуту. Япония занимает выжидательную позицию, лелея в тайниках души мечту стать распорядительницей судеб Китая.
Впрочем, за время своей многовековой истории Китай переживал и не такие потрясения. Переживет, конечно, и эти. Организм его вынослив и крепок.
И снова мир и спокойствие восстановятся в великой стране, про которую поется в веселой песенке:
Чан – чан,
Чин – Китай,
Превосходный край!..
Я провожу в Шанхае две недели.
За этот промежуток времени я успел с достаточною добросовестностью исколесить на рикшах город и ближайшие окрестности. Я исходил все улицы, трущобы, лавки, храмы.
Я побывал во всех редакциях, начиная от монархического «Шанхайского нового времени» восторженной госпожи Звездич, кончая красной «Шанхайской новою жизнью» мрачного гражданина Семешки.
Я посетил своих друзей.
Один содержит бординкгауз. Другой служит бухгалтером в банке. Известный генерал дает уроки русского и английского языков. Кавалерийский полковник обучает тоскующих от праздности китайских леди верховой езде.
Это – отдельные счастливцы.
Устроиться в Шанхае нелегко. В этом царстве доллара необходимы, как нигде, знакомства, связи с иностранными кругами, энергия, настойчивость, удача, исключительная ловкость.
Искусство здесь не пользуется спросом.
Артистка Черкасская, как утверждали, испытывала острую нужду. Гастроли Липковской прошли вяло. И даже яркая звезда пленительного голоножия, Анна Павлова, имела лишь временный успех.
Огромный, более чем трехмиллионный город, и в этом желтом море, как маленький островок, живет до двадцати пяти тысяч европейцев, по преимуществу англичан, французов, американцев, португальцев, евреев. Все это сытые, откормленные менеджеры, маклеры, брокеры, владельцы или управляющие крупными предприятиями. Я вижу их лениво развалившихся в роскошных лимузинах, с сигарою в зубах, стремительно летающих по Нанкин-род. Духовной жизни у них нет, и время неизменно делится между бизнесом и спортом…
Следует сказать, кстати, несколько слов об экономических условиях труда в Китае. Они носят своеобразный характер.
Старая китайская промышленность основывалась в некотором роде на семейной системе. Китаец-работодатель стремился окружить себя членами семьи, родственниками, в крайнем случае хорошо знакомыми лицами. Ни по образу жизни, ни по одежде хозяин не отличался от своих рабочих. Между хозяином и рабочими была атмосфера взаимной общности и доверия.
Рабочий день, начинавшийся с восхода солнца до позднего вечера, был продолжителен. Но много времени уходило на болтовню, разговоры, игру в любимое домино, в которых хозяин принимал самое живое участие. То чаепитие, то неожиданный шум на улице заставляет всех высыпать из фабрики или мастерской и возобновлять работу после длительных споров и пересудов.
В настоящее время этот патриархальный порядок уже исчезает. Непосредственная связь между хозяином и работником нарушена. Рабочий день сокращен за счет большей производительности труда. Стал строже надзор. Частые отлучки не допускаются.
Все это является источником недовольства. И все чаще происходящие забастовки и беспорядки в среде рабочих следует искать не столько в революционной пропаганде, сколько в нарушении под влиянием современных идей старого патриархального уклада…
Мне удалось присутствовать и на шанхайских скачках.
Сезон их – именно начало ноября, когда после невыносимо знойного, душного лета стоит сравнительно прохладная осенняя погода.
Три дня подряд разыгрывается это торжество как исключительный праздник, к которому готовятся задолго, к которому съезжаются со всех концов материка, где все билеты распродаются нарасхват, а сумма ставок и пари достигает нескольких миллионов шанхайских долларов.
Эти скачки напоминают отчасти английские дерби или парижский Гран-при, с тою существенною особенностью, что чистый конский спорт интересует желтоликую публику в неизмеримо меньшей степени, нежели погоня за азартом и случайной наживой. Скачки происходят на лошадях местных пород, конечно, далеко уступающих чистокровным английским скакунам.
Вся европейская колония в безукоризненных костюмах, мехах и легких дамских туалетах считает священною обязанностью присутствовать на этом зрелище. Не только ипподром Рейс-Хорс, но даже Бэбблинг-род со всеми примыкающими улицами затоплены многотысячною толпой, крикливой, страстной, возбужденной.
Движение трамвая приостановлено. Сплошною вереницей плывут мотокары. Скользят коляски, керричи, рикши. На крепких пегих лошадях сидят величественные индусы сикхи, в пестрых чалмах, при саблях, со стальными чешуйчатыми эполетами, свисающими с плеч.
В конце концов, я утомлен шанхайской жизнью.
Ее стремительный и лихорадочный поток, ее богатство, блеск, горящий алчный бег невольно вызывают раздражение. Здесь сознаешь свое ничтожество. Здесь только доллар – единственный владыка, небожитель, бог.
С другой стороны, нигде в мире нет, кажется, такого чудовищного контраста между неслыханной роскошью и нищетой, как в этом интернациональном Вавилоне на Вангпу.
Вангпу струит мохнатые, таинственные воды. В ушах еще звенят звонки, крик, рев и гам, гудки трамвая и сирен. А позади, как феерический балет, как праздник несказанных декораций, сверкает яркими огнями волшебный, сказочный Шанхай…
Гонконг – опорный пункт английского владычества в Китайском море. Он расположен на крутом скалистом островке вблизи материка и, с точки зрения тактической, представляет серьезную твердыню.
Англичане владеют этим островом с 1841 года. Они присоединили его к себе, воспользовавшись ничтожным эпизодом.
Английские купцы ввозили в Китай опиум и продавали населению. Китайское правительство, возмущенное распространением этого яда, секвестровало груз опиума, направлявшийся в Кантон, и выбросило в море. Англия объявила войну, одержала быструю победу и в возмещение убытков оставила за собой остров.
Однако следует признать, что Англия сумела использовать свое приобретение. Каких-нибудь сто лет тому назад это был скалистый, голый, дикий утес. Теперь это роскошный город с дворцами, с пышными садами, с богатыми европейскими магазинами, с отелями, офисами и банками. Это одно из лучших произведений человеческого гения. Гонконг – один из самых оживленных портов в мире.
Просторный рейд наполнен грузными телами бесчисленных судов – английских и японских, американских, голландских и китайских. Невдалеке стоит английская эскадра в составе нескольких дымящих крейсеров.
Сереют вытянутые в нитку портовые строения, конторы, склады, доки. За ними виднеется раскинувшийся город. В полугоре на фоне зелени сверкают белыми мазками дачи. И высоко взметается к застывшим в ярком небе облакам скалистый пик – Виктория…
На палубе идет погрузка хлопка.
Две груженые баржи прижались к борту судна. Раскрылись пасти трюмов. Грохочут и визжат лебедки, краны, блоки. Десятка три-четыре кули горланят, суетятся, опускают в трюмы перевитые железной проволокой тюки.
На пароход являются торговцы в черных балахонах, в широких соломенных шляпах.
В корзинах у одних – папайи, помоло, бананы, мандарины. У других – почтовая бумага, открытки, папиросы «Кепстен». У третьих – изделия из бронзы, шкатулки, табакерки, морские раковины, изваяния божков.
– Вери гуд!.. Вери гуд!..
Старик-китаец с улыбкой на желтом морщинистом лице показывает декоративный нож, искусно сделанный из медных кешей. Приходят прачки и менялы. Последние особенно назойливы, бренчат гонконгскими серебряными долларами, английскими флоринами и шиллингами:
– Сэр, ченж оф моней?..
– Хэв ю эн голд, сэр?..
На синей зыби полощутся проворные сампаны.
Старуха-китаянка, с ребенком за плечами, едва прикрытая черным рубищем, стоит за рулевым веслом. Подросток-девушка работает багром и управляет парусами. Китаец курит трубку. На лодках масса женщин, маленьких, сухощавых, в черных одеждах, с черными прилизанными волосами. Ремесло матроса здесь обычное женское ремесло.
Подобно тому, как на больших реках Китая, здесь существуют также плавучие кварталы, в которых люди появляются на свет, проводят всю жизнь и умирают. Это так называемые «тайминги» – «люди, живущие на воде». Скученность населения в Южном Китае чрезвычайная.
На материке в четырех часах езды вверх по течению Чеюанга расположен Кантон – третий по величине и значению после Пекина и Шанхая город, столица революционного Китая, очаг тех крайних социалистических учений, которые с легкой руки покойного доктора Сунь Ятсена свободомыслящие, фанатичные южане разносят по всей стране. Нетерпимость к иностранцам проявляется здесь с особою силой.
Кантон – торговое сердце Южного Китая, с его богатством и ужасающею нищетой, с его кишащим муравейником и памятниками старины, с его своеобразными особенностями, начиная со знаменитой пятиэтажной «Башни», кончая «джонками цветов» – плавучими вертепами любви.
По спущенному трапу схожу и прыгаю в сампан.
Я достигаю пристани в несколько минут. Соскакиваю на берег и растворяюсь в лабиринте узких, вонючих, грязных переулков.
Проделав ряд зигзагов, шагаю по панели главного проспекта – улицы Королевы Виктории, сверкающей роскошными витринами, иероглифами, чеканной вязью, вывесками, флагами.
Звенит трамвай, ревут автомобили, скользят гонконгские рикши в широких зонтикообразных, сплетенных из рисовой соломы шляпах. Коричневые от загара кули проносят паланкины. Несется неумолчный гам, звон колокольчиков, гул, грохот, треск.