…Мы едем уже несколько часов. Начинает светать. С востока подул ветер, и по озеру пошла небольшая волна. Там, где дамба закругляется, мы видим растянувшуюся вереницу медленно ползущих машин. С обеих сторон идут гуськом люди. Иногда мы обгоняем воинские части. На рикшах везут раненых. К каждому рикше прикомандирован боец, который помогает ему, подталкивая сзади коляску. Раненые или спят, или смотрят вокруг искаженным от боли взглядом.
Во встречных городках и деревнях мы пытаемся узнать, что происходит сейчас в Ханькоу, но связи с городом никакой, абсолютно ничего не известно. Мы очень часто обгоняем мелкие и крупные воинские соединения. Они совсем не похожи на отступающих – солдаты идут в полном вооружении и сохраняют четкий порядок походного марша.
Наступает ночь. Колонна машин, уходящих из Ханькоу, продолжает свой безостановочный путь по провинции Хубэй. Бесчисленное количество раз мы останавливаемся, чтобы переправиться на пароме через большие и малые реки.
Ночью на переправе в свете автомобильных фар вижу в группе солдат и офицеров Чжоу Эньлая. Он выглядит очень усталым после многих бессонных ночей.
– Мы покинули Ханькоу на рассвете, – говорит он, – а в четыре часа дня передовые японские части вступили в город. Ваши машины были последними, ушедшими из Ханькоу: вслед за вами дамба была взорвана.
На похудевшем лице его горят большие умные глаза. Из кармана серого френча он достает и протягивает нам свежий оттиск декларации военного комитета об оставлении Уханя.
«Полгода упорной борьбы за Ухань, – говорится в этом документе, – истощили силы японцев. Превращать сейчас Ухань в центр военных действий нецелесообразно. Оставляя Ухань, который, как стратегический пункт, потерял свою значимость, Китай сохраняет полностью свои силы и инициативу в ведении длительной воины, являющейся основой стратегии китайской армии. Это – не отступление, а сохранение и концентрация сил, боеспособных, свежих, полных решимости драться с врагом до полной победы».
– Вы сами видели, – говорит Чжоу Эньлай, – как была проведена эвакуация Уханя. Мы вывезли оттуда все. И самое главное – мы вывели из кольца врага наши вооруженные силы. Все то, что вы видите на дорогах, эти сотни машин, тысячи здоровых, сохранивших свой боевой дух бойцов, нашу артиллерию, броневики – все это японцы рассчитывали окружить, разгромить и захватить под Уханем. Это им не удалось. Мы будем продолжать борьбу, перегруппируем свои силы, перебросим наши войска, сохранившие свою оборонительную мощь, на новые позиции.
Яркие полосы света автомобильных фар освещают паромы, на которые под проливным дождем въезжают тяжелые грузовики. Скрипят деревянные настилы, машины нетерпеливо гудят, кричат лодочники. Иногда фары освещают другой берег, оттуда тоже доносятся гудки рев моторов грузовиков, ползущих по крутому подъему на высокий берег, где они выезжают на дорогу и продолжают путь.
Первый крупный город на нашем пути – это Шаши, там мы сможем наконец остановиться на ночлег. Мы едем всего вторые сутки, но, кажется, что прошла неделя, что проехали мы множество сотен километров; сейчас единственное мучительное желание, – где угодно, на земле, на каменном полу, лечь и заснуть, хотя бы на несколько часов. Мы едем под ливнем, который размыл глинистую дорогу, и машины на каждом шагу соскальзывают вбок, буксуют, утопая в жидкой скользкой грязи. Малейшая неосторожность – и машина, которую с трудом удерживаешь посреди дороги, соскользнет, застрянет, и ночью никто тебе не поможет выбраться, сдвинуть ее с места.
Мой автомобиль подъезжает к грузовику, который забуксовал и загородил движение. Позади скопилась целая вереница машин. Они нетерпеливо гудят. Одна из машин, стоящих позади нас, пытается объехать грузовик сбоку и, сильно буксуя, разбрызгивая по сторонам фонтаны грязи, проскальзывает вперед. Я тоже решаюсь на этот опасный маневр, но правое колесо попадает в яму, автомобиль медленно сползает вправо и останавливается в глубокой канаве. Грузовик тронулся с места, вслед за ним двинулись ожидавшие позади машины. Мы остаемся.
По колено в грязи, обходя машину, вижу, что здесь нужно по меньшей мере, двадцать человек, чтобы на руках вытащить ее из грязи. Несколько раз пытаемся, подняв руку, остановить проходящие грузовики, но это безуспешно: никому нет охоты в дождливую ночь останавливаться и залезать в грязь. Когда я уже отчаялся в своих попытках получить помощь, остановился какой-то грузовик, из кабины шофера вышел молодой парень в форме полковника.
– Что с вами случилось? – спросил он.
При свете фар я увидел его лицо, он разглядел меня и, найдя в темноте мою руку, крепко, дружески ее пожал. Я увидел на его руке нашивку с китайским иероглифом, обозначающим цифру «8» – это отличительный знак бойцов Восьмой народно-революционной армии. Мы виделись в Ханькоу у Чжоу Эньлая. Сейчас, в дождливую ночь, он узнал советского журналиста. Через минуту из грузовика начали выпрыгивать молодые ребята, их набралось человек двадцать. Невдалеке от дороги мы разыскали разбитую обозную повозку. Пустив в ход топоры и лопаты, мы ее расщепили, положили доски под колеса машины и, использовав оглоблю как рычаг, подняли задний буфер машины. Сев за руль, я дал полный газ, и ребята вытолкнули машину на середину дороги. Я не знал, как отблагодарить этих чудесных парней. Мы двинулись. Они на своем грузовике едут сзади, чтобы в случае надобности опять оказать помощь.
На рассвете мы, наконец, въехали в городские ворота Шаши. Долго блуждали по городу, ища ночлега, наконец, увидели около здания китайского национального банка машины китайских журналистов, с которыми мы покидали Ханькоу. Здание банка, оказывается, приспособлено для ночлега беженцев. Все столы были заняты, и где-то на кафельном полу я свалился и мгновенно уснул.
В Чанша мы приехали 28 октября. Город и прилегающие к нему дороги японцы бомбят ежедневно с утра до вечера. С большим трудом мы нашли здание, где помещается агентство «Сентрал ньюс». Здесь мы и поместились временно вместе со всей группой журналистов, эвакуировавшихся из Ханькоу. Необходимо было связаться по телеграфу с Москвой, сообщить свои «координаты», написать о дальнейших планах. Отыскали за городом здание телеграфа. Примостившись на краешке стола среди стучащих телеграфных аппаратов, я отправил корреспонденцию в «Известия», дал телеграмму в кинохронику и родным.
Сколько продержится Чанша? Вопрос этот интересует всех. Кто говорит – месяц, кто – шесть дней.
Вчера в Чанша прибыл со своим штабом Чан Кайши. В 12 часов я заснял его. В штабе на мою просьбу разрешить немедленно выехать на фронт мне обещали оказать полное содействие и для правильной ориентировки в незнакомой местности выделили офицера.
Опубликован приказ о полной эвакуации города в течение трех дней. Все магазины закрыты. Днем по нескольку раз над городом появляются японские самолеты.
Город опустел. Вечером на улицах группами ходят солдаты, движутся какие-то обозы; на перекрестках у костров сидят и лежат раненые. Некоторые развели костры внутри покинутых лавчонок. Сидя вокруг огня, они перевязывают раны и тянут заунывную однообразную песенку.
Прилегающие к вокзалу районы совершенно разрушены. Здесь полное запустение. Обреченностью веет от серых развалин, среди которых бродят одинокие фигуры раненых солдат.
На перроне стоит длинный состав. От паровоза виднеется только труба. Все облеплено людьми – буфера, крыши вагонов, ступеньки. Люди сидят верхом на фонарях паровоза.
Перрон превратился в серый ковер копошащихся тел. Раненые лежат вповалку, стонут.
Снимать это тяжелее, чем бомбардировки, пожары. Здесь, на этом вокзале, так остро ощущаешь обнаженные страдания большого народа! Занявшие место на крыше или буфере часами сидят, ожидая, когда тронется поезд; сидят не слезая, потому что их место займут другие и они останутся в опустевшем городе среди мертвых развалин.
Фигура европейца с трещащим киноаппаратом привлекает внимание. Я снимаю и вспоминаю архивные хроникальные кадры, снятые в первые годы нашей революции: такие же полуразрушенные вокзалы, груды человеческих тел на крышах поездов… Крепче стискиваю в руках аппарат, снимая длинную панораму.
Свято чтит наш народ свое прошлое, свой героический путь по голодной, разрушенной стране. И мы, советские люди, умеем, как никто, понимать и чтить страдания народов, бьющихся за право на существование.
Когда-нибудь в обновленной стране извлечет из архивов и эту киноленту победивший китайский народ…
На опустевший город спускаются сумерки, нависают серые тучи, моросит унылый дождь. Через несколько часов мы покинем Чанша. Когда уже стемнело, далеко за окраиной города, пробираясь огородами, нахожу телеграф. Чиновник, худой старик в очках и чесучовом халате, на ломаном английском языке вежливо заявляет, что он не ручается за доставку корреспонденции в Москву. Телеграф переехал сюда из трехэтажного большого дома в центре города.
– Вот взгляните, как мы работаем.
Он вводит меня в помещение, где на нескольких столах, тесно сбитые в кучу, стучат десятки телеграфных аппаратов. При свете коптилок сидят, склонившись, измученные телеграфисты.
Мне дают крохотный уголок стола, устанавливают дребезжащую пишущую машинку. Адский труд писать в такой обстановке большую корреспонденцию без черновика, выстукивая ее одним пальцем латинскими буквами прямо на телеграфный бланк. Два часа такой работы – и чиновник, принимая листы, обещает сделать все от него зависящее.
Этой ночью, после того как мы выехали на фронт, в Чанша начался пожар. Узнав об этом, я был убежден, что корреспонденция пропала, и лишь впоследствии выяснил, что она была этой же ночью получена в Москве и напечатана в утреннем номере «Известий».
Мы снова возвращаемся в штаб, чтобы захватить офицера, который будет сопровождать меня на фронте. Перед самым отъездом обнаруживается неисправность в моторе. Долго вожусь в темноте, разбираю карбюратор, проверяю зажигание и лишь к полуночи, приведя машину в порядок, усаживаюсь за руль.