Остановка была кратковременной. Не успели мы прочитать даже названия книг, как бортмеханик снова пригласил в самолет.
Вначале летели над равниной, а потом опять появились горы. Чередуясь, они привели самолет в Сиань, бывшую могущественную столицу Китая периода Танской династии (город тогда назывался Чаньань). Мне доводилось уже бывать в Сиане. Я смотрел там седые камни, по которым ходил когда-то Ли Бо, «бессмертный пришелец с неба», как его называли современники. Литературовед, профессор Сианнского университета, читал мне его стихи:
С древности глубокой и поныне
Солнце никогда не отдыхало.
Человек без изначальной силы
Разве может вслед идти за солнцем?
Город окружен со всех сторон ровным полам. С самолета казалось, что он стоит на зеленом ковре. Дымились трубы, сияли на солнце крыши зданий. На южной окраине возвышалась четырехугольная шестидесятичетырехметровая башня, с поэтическим названием: Пагода диких гусей. Тысяча триста лет тому назад монах Сюань Чжуан переписывал в ней санскритские книги, привезенные из Индии. Пагода тогда была частью большого буддийского монастыря. Прошло тринадцать веков. Монастырь разрушился, разошлись монахи. Но, как и встарь, стоит, бороздя небо своим острым шпилем, Пагода диких гусей, возвещая миру могущество «изначальной», строительной силы человека.
В Сиане самолет заправили бензином. Поднявшись с аэродрома, он сделал круг над городом, потом второй, набирая высоту. Стрелка высотомера показала три километра. Далеко внизу осталась Пагода диких гусей и сами гуси. Летчик повел самолет прямо на юг. В нос мотора упиралось солнце. Под крылом появились позолоченные острые горные шпили, голые гребни гор. Временами возникали мохнатые с ног до головы кряжи. Это был знаменитый Циньлинский хребет, который делит страну на Северный и Южный Китай. По обеим сторонам хребта лежат земли, совершенно различные по климату, по природе и даже по быту населения.
С давних времен север и юг были связаны друг с другом только тропами. Потом было сооружено Сычуань-Шэньсийское шоссе. Но что мог сделать этот ручеек в общении двух океанов! В Пекине нам сказали, что сейчас через Циньлинский хребет прокладывается железная дорога. На сооружении ее трудятся сто тысяч человек. Сто тысяч! Пробито двести восемьдесят шесть туннелей, воздвигнуто около тысячи мостов. И это на протяжении всего лишь пятисот пятидесяти километров. Возможно, мы летели над этой рождающейся трассой, которая вот-вот вздохнет и наполнит жизнью горы. Но, конечно, с высоты трех тысяч метров увидеть ее было невозможно. Перед нами беспрерывно плыли, как на кинопленке, разбросанные в хаотическом беспорядке суровые отроги хребта. И когда уже казалось, что конца-края им не будет, бортмеханик вышел из кабины и сказал через переводчика:
– Северный склон кончается.
На «кинопленке» мелькнули последние кадры: высокие каменные нагромождения, изрезанные глубокими, острыми ущельями. И сразу же появились пологие увалы. Начался южный склон Циньлина.
Навстречу ползли облака. Головное появилось под мотором, скользнуло по хвосту и пошло дальше. За ним распластались по небу, словно отары белых овец, тысячи других облаков и закрыли землю. Они были белыми и идеально чистыми, как лебяжий пух. Некоторые мохнато вздыбливались, напоминая фонтаны.
Облака пролетели, когда самолет был уже над широкой долиной. Мы с удивлением смотрели на землю: совершенно иной пейзаж, как будто попали на другую планету. Сначала я ничего не мог понять. Казалось, был потоп. Вода с долины схлынула, но во всех ложбинах еще осталась. Ложбин виднелось великое множество. Сверху они казались склеенными осколками разбитого зеркала. Тень самолета отражалась то в одном, то в другом из этих осколков.
Это были заливные рисовые поля, поднимавшиеся один над другим ступеньками. Каждая ступенька была извилистой формы и ошнурована узенькой грядкой. (Все это было создало той «изначальной силой» людей, которую воспел Ли Бо.) Между «осколков» виднелись одинокие фанзы, побеленные, как у нас на Украине. Казалось, по долине рассыпаны всевышним белые камни. Перед нами была знаменитая Сычуаньская равнина – рисовая житница Китая. Когда самолет начал снижаться, пейзаж показался еще необычнее. Земля была красной, как будто ее посыпали охрой. Повсюду стояли тесными семейками заросли бамбука. На холмах возвышались сосны с зонтообразной кроной. Перед зданием аэропорта раскинулись цветочные клумбы с очень чистыми и предельно яркими красками: желтыми, розовыми, красными. Над землей висела жара, воздух был влажный и душный. Субтропики! Так быстро мы оказались в них – всего лишь за несколько часов полета.
Посадка была сделана в Чунцине. Утром предстояло пересесть на другой самолет, который доставит нас в Куньмин.
В тропических широтах темнеет быстро. Снижаясь, мы видели с самолета солнце. На аэродроме же мы едва успели рассмотреть цветочные клумбы, как землю окутала кромешная тьма. В город ехали по красивейшей, как нам сказали, дороге. Но мы видели только редкие цепочки золотистых огней. В самом городе цепочки стали гуще, где-то в темноте сверкнули реки, как два серебристых пояса, Янцзы и Цзялинцзян. Темнотой и покоем была окутана гостиница.
На Куньминском аэродроме мы увидели пальмы, бамбук и услышали, как банановые деревья тихо шелестели огромными листьями. Воздух был напоен ароматом орхидей. Это показалось настолько неправдоподобным, что я спросил переводчика: верно ли, что сегодня 18 ноября?
По древнему крестьянскому календарю, уже миновал 26-й день девятой луны, который считается в Китае началом зимы, и приближался 11-й день десятой луны (22 ноября), когда на землю должен лечь сяо-сюэ – маленький снег. Никакого снега мы на аэродроме не увидели. Воздух был сухой и по-весеннему прозрачный. В распахнутые окна аэровокзала вливались теплые лучи высокого горного солнца.
Нас пригласили отдохнуть под этими лучами и выпить по стакану душистого чая.
– Настоящий «пуэр», – сказали нам куньминские товарищи, – здесь, в Юньнани, его родина.
С аэродрома мы поехали в город на вместительной американской автомашине, оставшейся от гоминдановцев в качестве трофея. На полях шла просушка только что убранного риса. Мелькали полоски, покрытые шелковистой зеленью бобов. По обочинам дороги возвышались эвкалипты. На косогорах ветерок пересчитывал упругие, продолговатые листья бамбука.
Через десять – пятнадцать минут машина прошла ворота городской стены, низкие и темные, похожие на туннель. Стена оказалась такой же красной, какими мы видели с самолета горы перед Куньмином. Она облупилась и кое-где осыпалась. Сколько же лет городу? На этот вопрос мы получим еще ответ и, конечно, во всех подробностях узнаем его историю. А пока что мы с интересом вглядывались во внешний облик Куньмина.
За стеной потянулись узкие улицы, тесные переулки. Народу на них было так много, что люди не вмещались на тротуарах и густой толпой шли по мостовым. Над их головами колыхались от ветра повешенные вертикально торговые вывески, написанные на разноцветных полотнищах. С первого взгляда казалось, что по улицам двигалась многолюдная демонстрация.
Все это мы уже видели во многих китайских городах и знали, что «жить в Китае – это значит окунуться в необъятный человеческий океан». Чем же отличается от других городов Куньмин? Что в нем есть свое, специфическое?
Не успели мы спросить об этом наших спутников-куньминцев, как мелькнул двухэтажный дом, окрашенный в желтый цвет. Потом – второй, третий. Дома желтого цвета встречались буквально на всех улицах. Но стоило свернуть в переулок глинобитных фанз, как перед глазами начинало полыхать жаркое пламя: фанзы были красными, как сама юньнаньская земля.
Многие дома на главных улицах стояли как бы на «ходулях». Первые этажи были деревянные, вернее дощатые, в них размещались магазины, склады, сараи, а вторые – кирпичные или глинобитные. Это, конечно, не случайно. Куньмин – тропический город. С середины мая и до конца октября здесь идут почти беспрерывные дожди. Часто бывают такие ливни, что на улицах клокочет вода, как в горных реках. Как тут не встать на ходули!
С ноября по апрель, наоборот, дождей почти не бывает, а воздух настолько сухой и прозрачный, что кажется, все предметы приближены к тебе биноклем. Мы ехали в такое именно время. Катившаяся по улице толпа была залита солнцем. Чтобы хорошо узнать человека, говорит наша русская пословица, нужно съесть с ним пуд соли. Но чтобы хорошо увидеть одежду людей, включая оттенок каждой складки, достаточно, чтобы ее осветило юньнаньское солнце.
Почти во всем Китае люди одеты в хлопчатобумажные ткани синего цвета. В Куньмине мы увидели несколько иную картину. Правда, и здесь преобладала синяя краска, но она выглядела как бы канвой, по которой были разбросаны яркими пятнами другие цвета. Вот прошел темнолицый мужчина, голова которого обвита ярко-красной чалмой. Куда-то спешила, обгоняя других, женщина в полосатой, кольцами, юбке, в которой перемешалась, по крайней мере, половина цветов радуги. У другой на платье были вытканы целые букеты, а через плечо переброшена сумочка, расшитая бисером. На солнце сияли, переливались, кричали красные, розовые, зеленые, оранжевые, голубые и многие другие ткани.
– Это люди с гор, – пояснили нам спутники, – в прежние времена им не позволялось даже появляться на улицах Куньмина.
Нас поместили в белом кирпичном особняке с широкими верандами, какие обычно бывают в южных городах. Окна, как и в аэровокзале, были распахнуты. На дворе стояла юньнаньская камелия, воспетая многими поэтами. «Цветы ее, как яркие зори, горят», – писал о юньнаньской камелии еще в древности Фэн Шике. <…>
Китай начал осваивать Юньнань с очень давних времен – с эпохи Чжаньго[31]. Именно в этот период одно из самых сильных княжеств – Чу – распространило на Юньнань свое влияние. В Сунскую (XII–XIII вв.) и Юаньскую (XIII–XIV вв.) эпохи Юньнань была окончательно подчинена Китаю, и в нее год от году все более переселялись китайцы.