Широко были распространены самые различные виды жертвоприношений. Существовал, например, обычай приносить в жертву скот, если в семье кто-либо заболевал. В одной деревне, состоявшей из двадцати семи дворов, распространилась эпидемия. Люди принесли в жертву шестнадцать буйволов, сто свиней, тысячу кур. Деревня разорилась.
По обычаям другой народности, если больной произносил в бреду чье-нибудь имя, сородичи считали того человека виновником болезни. Его убивали всей деревней или сжигали на костре. Самое малое – изгоняли из деревни.
…Еще до беседы с товарищем Ваном я побывал в институте нацменьшинств и познакомился там со студентом Го Дачаном из народности кава, которая живет на горе того же названия. Юноша с очень смуглым, почти черным лицом был в национальной одежде – цветная жилетка поверх белой рубашки и высоченная чалма на голове. К жилетке у него была пристегнута авторучка (народности на юго-западе шьют одежду без карманов). Временами он брал ее и быстро делал какие-то записи в своем блокноте.
– Дикости среди моего народа, – сказал он, – еще очень много. Правда, на нашей горе теперь уже не приносят людей в жертву богам, а на соседнюю гору, что находится в трех днях пути от нас, где тоже живет народ кава, мы ходим с опаской.
– Этот народ, – пояснил преподаватель института, – самый отсталый. Но суеверий, конечно, много и среди других малых народов. Вот сейчас в общежитии лежит больной студент из народности ицзу. Знаете, что он мне вчера сказал? «Я, – говорит, – болею потому, что над моей головой, на втором этаже, живут девушки: женщина не может находиться выше мужчины, это приносит горе».
В Куньмияском музее мне показали письмо юноши к своей возлюбленной. Это послание изумительно по своей искренности и чистоте. Написано письмо и не иероглифами, и не буквами. Люди из племени, к которому принадлежит юноша, не имеют представления о грамоте. О своих чувствах и мыслях они сообщают друг другу листьями трав, корой деревьев, хлебными злаками.
Девушка взяла присланный юношей лист бамбука и прочитала: «Хочу, чтоб мы всегда были вместе». Она всмотрелась в какой-то знак на листочке, и перед ней возникла фраза: «Я искренне люблю тебя». Две спички, связанные вместе, сообщили ей: «Вечером приду к тебе с факелом», а два бобовых зернышка сказали: «Куда бы ты ни пошла, я найду тебя».
Студенты института нацменьшинств прочитали мне письмо юноши полностью и ответ на него девушки. Оба документа примечательны, и я приведу их дословно.
Письмо юноши:
«Посылаю тебе подарок. Где бы ты ни была, я найду тебя и поведу на игры. Не уходи далеко, я скучаю по тебе. Я повинен за все обиды, если они существуют. Хочу, чтобы мы всегда были вместе. Я искренне люблю тебя. Если ты заболеешь, я буду ухаживать за тобой. Я последую за тобой, куда ты пойдешь. Вечером приду к тебе, выходи на мой зов. Мои слова правдивы, прошу тебя – согласись. Я постараюсь сделать тебя нарядной. Не будем бояться, если родители станут угрожать. Я непременно приду за тобой. Где бы ты ни была, я найду тебя. Давай поклянемся: будем вместе вечно, не будем расставаться друг с другом. Около тебя нахожусь я, ты не бойся ничего. Будем вместе до самой смерти. Вечером приду к тебе с факелом, мне надо поговорить с тобой. Куда бы ты ни пошла, я найду тебя. Твои вещи я понесу».
И вот что ответила девушка:
«Родители увидят, – наверно, рассердятся. Мои родители будут ругать меня. Ты не приходи, родители будут ругать меня. Люди будут смеяться надо мной, будут говорить обидные слова. Не думай обо мне. Я буду несчастлива, если послушаюсь тебя. Они будут угрожать мне, я боюсь. Не приходи, не уговаривай. Мне не нужен твой подарок, возвращаю его. Я не могу слушать тебя. Родители меня зарежут».
Я держал в руках эти «письма» – несколько десятков листков, кореньев, зерен, – и они жгли мне ладони…
Нам не довелось побывать на Ляньшани. Было слишком мало времени, и манила другая гора, которая находилась в противоположном конце Юньнани. Про нее я узнал еще в Пекине из иллюстрированного журнала. На цветной фотографии гора выглядела малиновой. У подножия извивалась прозрачная зеленоватая речка. В долине и на косогорах зрели бананы, кокосовые орехи. На зеленом лугу девушки собирали ананасы. Чуть в стороне гнулись на ветру заросли сахарного тростника.
Журнал сообщал: «В этом живописном, вечнозеленом уголке находится Сашуанбаньнанский автономный район народности тай, созданный в январе 1953 года. Район занимает около двадцати пяти тысяч квадратных километров, и каждый из этих километров необычен. В горах, среди девственных лесов, встречаются ценные породы деревьев – сандаловые, мягкие, камфарные. В лесах много диких зверей и животных – попадаются носороги, гималайские медведи, слоны. На равнине повсюду можно увидеть фруктовые деревья. Здесь же растет всемирно известный чай «пуэр».
Очень захотелось мне побывать у тайцев, побродить по их долинам, взобраться на их горы.
В провинции Юньнань имеется только одна железная дорога, и та узкоколейная. Шоссейные же дороги проходят через высокие горы, глубокие ущелья и беспощадно размываются летними тропическими ливнями. Но в дни нашей поездки дорога была в исправности и путешествие завершилось благополучно. На третьи сутки мы очутились на обширной черноземной равнине, окруженной цепью невысоких гор. Машина остановилась у переправы, вблизи семейки пальм. Огромные их перистые листья тихо шелестели, как бы приветствуя редких в этих местах гостей. Воздух был напоен ароматом желтых роз и тубероз. Журчала прозрачная речка Ланьцанцзян. На обоих ее берегах с шумом бултыхались в воде ребятишки, коричневые, как кофейные зерна.
Картину дополняла длинная и узкая долбленая лодка, похожая на челнок, брошенный на воду. В лодке сидели один за другим человек пятнадцать тайцев, одетых в разноцветные яркие платья. Люди отражались в светлой, спокойной воде. Человек на корме упирался в дно длинным шестом, выводя суденышко на средину реки.
Лодка вскоре вернулась, мы сели в нее так же, как тайцы, в затылок друг другу, стараясь не шевелиться. Пересекли реку – и вот мы уже на горе. На той самой горе Наньбо, цветную фотографию которой я видел в иллюстрированном журнале. Она сплошь покрыта бамбуковыми зарослями, настолько густыми, что сквозь них невозможно просунуть руку. Повсюду было много неизвестных мне деревьев и кустов. Куда ни взглянешь – пышная зелень. Весело порхали бабочки, жужжали шмели над цветами. Временами прилетали из-за реки могучие орлы и высоко в небе парили над вершиной горы.
На горе мы встретили множество людей. Из бамбуковой хижины, покрытой банановыми листьями, навстречу к нам вышел низенький мужчина, повязанный розовым шелковым платком. У него был плоский нос, маленькие, очень смуглые руки.
Человек приветливо поздоровался и, узнав о цели нашего приезда, пригласил пойти с ним дальше по косогору. Мы обогнули встретившиеся на нашем пути заросли сахарного тростника, миновали семейку широколистных платанов, и все вдруг остановились перед совершенно новой картиной. Перед нами встало множество кустов, низких и раскидистых, словно штамбы в парках. На каждом из них цвели белые бутоны.
– Чайная плантация, – сказал человек в розовом платке и, мягко улыбнувшись, сделал рукой широкий полукруг.
Чай – древнейшая культура Китая. Он разводится здесь уже свыше двух тысяч лет. За это время чаеводы вывели сотни сортов, которые знают и любят во многих странах мира. Мы попали на плантацию одного из этих сортов, который называется «пуэр». Я сорвал сочный маленький листок и растер его на ладони – повеяло тонким, приятным ароматом.
– Эта плантация, – сказал наш спутник, показывая на ровные, прямые ряды кустов, – принадлежит опытной станции. Вы, конечно, слышали, что на наших горах много лет не цвели чайные кусты. Было время, когда годовой сбор чайного листа доходил до тридцати двух тысяч пикулей, а в тысяча девятьсот сорок девятом году, перед освобождением, он упал до трех тысяч. Гоминдановские правители и спекулянты отбили у народа всякую охоту заниматься чаеводством. Представляете, за десять вьюков[32] чая давали один вьюк соли, одна войлочная шляпа менялась на полтора вьюка чая. Многие крестьяне вырубили чайные кусты на топливо или на подстилку скоту, чтобы не платить высокие налоги. Те же кусты, которые сохранились, пришли в запустение.
Наш спутник оказался директором опытной станции, которая помогает тайцам восстанавливать чайные плантации и вести их по научным правилам агротехники.
– В прошлом году, – сказал директор, – в нашем районе было собрано чая уже шестнадцать тысяч пикулей. Из трехсот тридцати четырех семейств, живущих на горе Наньбо, двести двадцать произвели посадку новых плантаций. И вот видите, у нас снова зацвели чайные кусты.
На горе Наньбо десять поселков. Мы задержались в одном, который назывался раньше «черным», потому что люди, жившие в нем, не имели даже примитивных хижин. Настоящее название поселка Шуйхэсай. Все четырнадцать его семейств имеют сейчас фанзы, сооруженные из бамбука, двенадцать семейств уже возродили чайные плантации.
Несколько часов мы провели в семье Сань Бянь. Мы сидели на глиняном полу, вокруг небольшого костерка, и слушали рассказ вдовы о невзгодах, которые постигли ее семью. До освобождения пять ее братьев и сестер от нужды были проданы в чужие семьи. Чтобы прокормить старых и малых, муж ушел куда-то на поиски работы и умер от болезни вдали от дома.
– После освобождения, – сказала вдова, – все мои братья и сестры собрались вместе. В прошлом году мы посеяли тридцать цзиней семян чая. Если из каждого цзиня вырастет сто пятьдесят кустов, то через три года наша плантация увеличится на четыре с половиной тысячи.
Около костра сидела мать вдовы, старая семидесятилетняя женщина. От огня она так раскраснелась, что разгладились морщины. Прислушиваясь к разговору, старуха что-то шептала про себя, а когда дочь умолкла, сказала нам: