В Китае все больше и больше пассажирских и грузовых машин. Но рикши еще, наверное, долго будут существовать, и в этом, как мне кажется, нет беды. У них теперь свой союз, защищающий их права, свои страховые кассы, среди них ведется культурная работа.
Но вот из меня рикша все-таки не получится. В этой профессии я проявил редкую бездарность, ибо все-таки ухитрился вывернуть пассажира из коляски и возвратил ее владельцу, будучи весь в поту.
– Этому надо учиться в молодые годы, – сказал мне в утешение ее владелец.
28 октября
Предводитель нашего собирающегося в путь каравана Чжан Мэнхуэй окончательно утряс маршрут путешествия. Мы накинулись на всякие проспекты, справочники и до истощения выспрашивали у наших китайских друзей все, что им известно о городах и краях, которые нам предстоит посетить. Маршрут головокружительный. Составлен он с расчетом, чтобы показать нам жизнь нового Китая в самых разнообразных ее проявлениях. Но даже наш проницательный караванщик был не в силах все предугадать, и вместо города Чэнду, который, как нам уже точно теперь известно, является городом древнейшей ирригации, наводнений и поэтов, где мы сегодня должны были приземлиться, эти записи делаются в гостинице огромного города Сиань, центра провинции Шэньси, известного не менее интересными, но совершенно иными достопримечательностями. Сюда мы попали благодаря…
Нет, уж если рассказывать, так рассказывать по порядку. Вылетели мы из Пекина в погожее, светлое утро и пошли на юг под бирюзовым, словно только что выстиранным и отглаженным небом. Примерно в одиннадцать прошли в виду большого, привольно рассыпанного по рыжей лессовой равнине города Тайюань провинции Шэньси. На горизонте в серенькой дымке все время маячили какие-то обтекаемых форм холмы, а под нами лежала равнина, обработанная все с той же тщательностью.
Шэньси! Как хорошо известно нам наименование этой провинции, одной из старейших баз знаменитой Восьмой армии! Никогда ее не видев, мы знали о ней, и теперь вот смотрели на эту землю, на эти холмы на горизонте, испытывая то же волнение, какое овладевает тобой, когда летишь над степями Сталинграда, над жирными черноземами корсунь-шевченковских полей, над хмурыми брянскими лесами или иными местами славных былых сражений.
– Хуанхэ, – негромко произносит Гао Ман, взявший на себя роль штурмана нашей экспедиции.
Так вот она, китайская Волга, колыбель здешней культуры и государственности! Огромная, могучая даже здесь, в своем среднем течении, она извивается по равнине тугими, прихотливыми петлями. Сверху отлично видны и заброшенные ею старицы, и пересыхающие летом параллельные русла. Крутые, обсосанные водой берега стоят сейчас от нее далеко, отделенные бесконечными пространствами пустых песчаных пляжей. Но она, эта река, не унимается. Сверху видно, как в месяцы паводков обгладывает она крутые, обрывистые берега, подступая к самым стенам какого-то города, отгородившегося от нее широкой дамбой.
Неожиданно садимся в Сиане. Ярко светит солнце. Тепло. Воздух влажный. Розы пестрят на клумбах. Весна, да и только. И все-таки какой-то циклон или антициклон, притаившись в горах, преграждает нам путь: придется сутки провести здесь. Во всех других случаях этакая задержка в пути – вещь пренеприятная, а мы даже рады: увидим еще один город, познакомимся с новыми китайскими товарищами.
Скоро за нами на машинах, раздобытых в горкоме партии, прикатили известный китайский прозаик, знаток деревни Ли Губай и поэт, автор одной из новых популярных опер, Ван Шенур.
Они отвезли нас в город, разместили в большой гостинице, совсем недавно воздвигнутой на северной окраине, а потом повезли показывать достопримечательности Сианя. Здесь, в центре большой провинции, раньше главным образом сельскохозяйственной, а теперь быстро обзаводящейся текстильной, горнорудной, угольной промышленностью, как и в Пекине, в глаза так и просятся контрасты старого, даже древнего, и нового, самого новейшего.
Это очень большой город. Но больше чем миллионное население его жило в маленьких фанзочках, лепящихся друг к другу на манер ласточкиных гнезд. Лишь на центральных улицах стояли трехэтажные дома. Но и тут все менялось. Мы ехали уже по широким асфальтированным проспектам, заботливо обсаженным молодыми, еще не очень разросшимися деревцами, и отовсюду здесь и там видели поднимающиеся над городом стройки. Велорикши выглядели здесь даже древнее, чем в столице. К их велосипедам были приспособлены тележки с поднимающимся верхом, что делало их очень похожими на пролетки русских дореволюционных извозчиков. На самих рикшах, да и на многих жителях красовались здоровенные соломенные шляпы, защищающие не от холода, не от солнца, а от дождя, который уже начинал накрапывать. Некоторые к тому же набросили на себя этакие соломенные накидки и стали от этого похожими на подвижные украинские хатки.
Грузы здесь перевозили уже преимущественно ручной тягой, причем тележки нагружались так, что самого рикши из-за поклажи не видно. Движение большое. Везли главным образом стройматериалы, везли по стольку, что и поверить было трудно, что человек может все это толкать. <…>
Посреди этого серого города с серыми домиками и серыми черепичными крышами, как бы находящими одна на другую и похожими, вероятно, на чешую дракона, то там, то здесь возвышались многоэтажные, совсем молоденькие дома. На окраинах они вкрапливались уже гнездами, целыми ансамблями, вытягиваясь в длинные улицы. Это была существенная поправка, которую внесли в архитектуру семь лет освобождения. Но так же как и эти совсем молодые дома, высоко поднимались над плоским одноэтажным городом древние башни с многоярусными черепичными крышами, и среди них самые старые – башня Большого барабана и башня Звонкого колокола. С них много столетий подряд в положенное время огромный барабан отмечал наступление утра, а колокол в случае тревоги взывал к гражданам, сигнализируя об опасности.
Входим в башню Большого барабана. Это сооружение, совершенно обветшавшее при гоминдановцах, державших в нем солдат, сейчас восстановлено, отмыто, отчищено и вновь сияет гаммой немеркнущих красок. Теперь здесь нечто вроде музея. И, пока мы лазаем по этажам этой башни, в нее втягивается шумная пионерская экскурсия. Пустые залы сразу оживают, наполняются гомоном. Помолодевшая, только что отремонтированная башня начинает как бы улыбаться, и вдруг басовито, раскатисто рокочет разбуженный от векового сна громадный барабан, по которому, должно быть, ударил кулачок пробегающего шалуна.
Интересное зрелище, а точнее – интересное явление открывается перед нами. Главный зал башни, который вместил бы без труда с тысячу человек, сейчас полон уникальных экспонатов, великолепных бронзовых и фаянсовых сосудов, скульптур, древнейших орудий труда и быта, черепиц, огромных фасонных кирпичей и керамических водопроводных труб с различными, но очень остроумными системами стыков. Надписи говорят: три тысячи, две тысячи, полторы тысячи лет. А мастерство такое, что и при современной технике все это не легко было бы изготовить. Наш гидротехник Сергей Залыгин погружается в состояние священного транса. Влюбленными глазами смотрит он на эти массивные водопроводные трубы, искусно изготовленные на заре современной цивилизации, благоговейно, с тем отсутствующим видом, с каким меломаны слушают старую музыку, осматривает фасонные стыки, оглаживает рукой глазурованные поверхности, срисовывает в книжку схемы древних ирригационных сооружений. С превеликим трудом отрываем мы его от этих роскошных труб. Нам предстоит засветло осмотреть еще два интересных объекта.
Теперь, когда машина вновь мчит нас, на этот раз уже на окраину города, сианьские коллеги рассказывают, откуда все эти действительно уникальные богатства попали сюда, в этот провинциальный музей, наскоро расположенный в башне Большого барабана. Не было археологических экспедиций, и не организовывалось раскопок. Просто повсюду идет большая стройка. Строят заводы, жилые дома, гостиницы, учебные заведения, прокладывают дороги. И так как современный город, несмотря на свои весьма солидные размеры, занимает всего одну шестую часть древнего Сианя, где, согласно летописям, жило когда-то три миллиона человек, строители всюду наталкиваются на памятки старины. Они бережно извлекают их из земли и несут сюда. Это они наполнили самодеятельный музей уникальными экспонатами. <…>
Так древняя старина вновь на наших глазах столкнулась здесь с самым новым. Любой крестьянин, долбящий землю тяжелой мотыгой, любой землекоп, поднимающий ее лопатой, чувствует себя теперь хозяином не только своей фанзы или угла, где он живет, но и всей земли. И, работая, он заботится теперь не только о том, чтобы семья его была сыта и одета, но и о том, чтобы были сбережены для народа, для потомков предметы старины, сокровища народа, ревниво скрытые песком от глаз человеческих.
Мы едем смотреть пагоду Большого лебедя, знаменитое сооружение, где великий китайский путешественник и ученый Сюань Цзан вместе со своими учениками работал над переводом буддийских книг, привезенных им из Индии. Знаменитая эта башня, увековеченная бесчисленное количество раз в различных произведениях древнего и нового искусства, когда-то стояла в самом городе, среди парка, вокруг которого кипела жизнь. <…>
Пыхтя и сопя, с трудом преодолеваем мы двести сорок восемь ступенек, ведущих на вершину знаменитой пагоды. Осматриваем комнаты, где раньше буддийские монахи хранили рукописные каноны и где теперь устроен музей, посвященный подвигу Сюань Цзана. Вот и он сам, могучий пожилой человек с крестьянской хитринкой в глазах и умнейшим лбом; он высечен на черном камне одним из его учеников. Он широко шагает, подобрав одежды. На спине – стопка книг, поднимающаяся над его головой. Над книгами прикреплен светильник, по поводу которого существует два толкования: романтическое и прозаическое. Романтическое говорит, что лампада эта символизирует свет знаний, которые зажег этот человек в сердцах современников. Прозаическое мне больше нравится. Оно говорит, что неутомимый путешественник этот совершал частенько и ночные переходы. И, изобразив его с горящей лампадой, ученик, может быть, хотел просто подчеркнуть неутомимость этого великого землепроходца.