Ещё большее значение имеют «перемены» войска в условиях боевых действий. Для описания диспозиции и манёвров войска в такого рода предбоевой обстановке Сунь-цзы, а вслед за ним и вся военная традиция Китая пользуются двумя парами понятий. Одну из них составляет оппозиция между так называемыми «регулярными», или «обычными» (букв, «прямыми» — чжэн) и «нерегулярными», «необычными» (ци) факторами диспозиции. Оба понятия имели в Древнем Китае весьма широкий спектр значений. Так, в рамках государственной политики «прямые» меры нередко соотносили с действиями законными и нравственно оправданными, а «нерегулярные» факторы — с военными хитростями, позволяющими побеждать противников силой. Применительно же к боевой тактике «прямые» действия соотносились с построением войск, завязывающих бой или принимающих на себя лобовой удар противника, а под «нерегулярными» силами подразумевались те отряды, которые наносили неожиданный удар с фланга или тыла, тем самым решая исход сражения. В военном трактате Сунь Биня мы встречаем ещё более отвлечённую формулировку:
«Формой отвечать на форму — это регулярное действие, а подчинять форму посредством бесформенного — это необычное действие. Неисчерпаемость регулярных и необычных действий обусловлена фактором различения».
Другая пара терминов — это оппозиция «наполненного» и «пустого» в построении войск. Оба понятия играли важную роль в позднейшей философской мысли Китая, но у Сунь-цзы они имеют прежде всего практическое значение: речь идёт о сильных и слабых местах в боевой позиции. Соответственно, «разумный полководец», согласно Сунь-цзы, знает «наполненные» и «пустые» места как у собственных, так и у неприятельских войск, а потому может «избегать наполненных мест и наносить удар в пустое место». Подобное умение — необходимая предпосылка победы.
Действительная стратегическая значимость указанных оппозиций заключается, однако, не столько в них самих, сколько в моменте их взаимодействия, в «неисчерпаемости перемен» того и другого. Искусство войны, или, по Сунь-цзы, «путь обмана», как раз и состоит в том, чтобы одно переходило в другое и представало как это другое, чтобы «пустота» и «наполненность», «регулярные» и «нерегулярные» действия сменяли друг друга, как идут друг за другом «четыре времени года» или «солнце и луна» в небесах. Древний полководец Цао Цао давал на этот счёт более конкретные рекомендации, учитывавшие соотношения собственных и неприятельских сил: «Если мои силы вдвое превосходят неприятельские, то у меня один приём — регулярный, а один — нерегулярный. Если мои силы впятеро превосходят неприятельские, тогда на три регулярных приёма должны приходиться два нерегулярных».
Оппозиция «регулярных» и «нерегулярных» манёвров свойственна каждому отдельному эпизоду военных действий. Но что можно сказать о круговороте боевых диспозиций, взятом как единое целое, как бесконечно развёртывающийся процесс? Такой круговорот имеет своим прообразом не-мыслимый, не имеющий начала и конца, не имеющий пространственного и временного измерения круговорот Великого Пути, в рамках которого снимается различие между актуальным и виртуальным. В свете этого круговорота, составляющего действительную природу «сокровенного импульса» бытийственных перемен, различие между «пустотой» и «наполненностью», «регулярностью» и «внезапностью» теряет предметное содержание, становится скорее символическим, при том, что сами понятия «регулярного» и «нерегулярного» будут постоянно видоизменяться, получать новый образ и новое выражение. Неспособный к «внутреннему постижению» противник, то есть такой, который судит по видимости вещей и в рамках отдельных эпизодов кампании, в конце концов перестаёт понимать, где сокрыт подлинный источник силы противостоящего ему войска. Залог успеха в военной кампании, говорит Сунь-цзы, — это умение «выдать пустое за наполненное, а регулярное — за нерегулярное». Подобная двусмысленность статуса явлений есть, как легко видеть, необходимое условие осуществления стратегии.
Эта круговая динамика боевой диспозиции в каждом отдельном моменте своего развёртывания предполагает несовпадение видимого и действительного. Даже в боевом построении подразделения движение его отдельных отрядов по кругу должны, по мысли Сунь-цзы, создать впечатление хаоса и неразберихи при наличии прочного порядка в войсках как целостной единицы. Несовпадение реального содержания боевой диспозиции и её внешнего образа — один из важнейших постулатов китайской стратегии. Между тем, повторим, одно отнюдь не противостоит другому как метафизическая сущность, ведь оба члена оппозиции вовлечены в единый поток событийности, а потому друг друга обуславливают и дополняют, или, по словам Сунь-цзы, — «порождают друг друга». В этом пункте Сунь-цзы начинает говорить языком диалектики Лао-цзы, утверждая, что «беспорядок рождается из порядка, трусость рождается из храбрости, слабость рождается из силы». Получаются, что «в свете Пути» противоположности настолько же различны, насколько и подобны друг другу. Не такова ли природа круга: образа движения, воплощающего постоянство?
Вся «хитрость» военного искусства Сунь-цзы состоит в этом неопределённом, текучем характере отношений между различными аспектами боевой диспозиции, а также проявлениями и сущностью стратегического действия как образа Великого Пути. Как возможен образ одновременно реальный и нереальный и даже, точнее сказать, реальный именно в своей иллюзорности? Мы касаемся здесь важнейшего, но вместе с тем почти неизученного вопроса китайской традиции — вопроса о том, каким образом мельчайшие жизненные метаморфозы, «семена» вещей, улавливаемые сверхчувствительным «сердечным знанием» мудреца (назовём их микровосприятиями), превращаются в узнаваемые, доступные восприятию каждого образы физического мира (мы можем назвать их макровосприятиями). Мы имеем дело, очевидно, с процессом укрупнения этих утончённых различий (в пределе — пустотного чистого различения, в терминах Лао-цзы соответствующего безусловному «доверию»). Этот процесс предполагает выделение доминирующих качеств момента восприятия, а сделанный выбор, в свою очередь, определяет характер фиксируемых и закрепляемых в сознании образов — тех самых нормативных форм, которые составляют арсенал традиционной культуры. Выбор этих образов обусловлен эффективностью чистого различия, и полностью рационализировать его невозможно. Китайская традиция требует не умозрения, а погружения в неуследимые, вечно рассеивающиеся «истоки» опыта; духовное совершенствование в ней равнозначно повышению чувствительности. Недаром китайцы столь почтительно относились к такому канону, как «Книга Перемен», с его акцентом на сверхрассудочном «следовании метаморфозам». Не менее показательна и центральная для китайской традиции идея «тайной» передачи истины от учителя к ученику. Речь идёт о принципиально сокровенной реальности, которой можно только «доверять» и нельзя не доверять.
Как бы там ни было, в свете философемы Пути внешние образы не имеют прототипов в природном мире; они оказываются только подобиями природных образов. По сути же, они представляют собой результат укрупнения и огрубления микровосприятий внутреннего опыта, которые оформляются и кристаллизуются в культурной практике по образцу дифференциального счисления в математике, причём возникающие в сознании (псевдонатуралистические) макрообразы должны соответствовать нашим жизненным привычкам. В этом заключается большой соблазн для сознания, которое незаметно «подгоняет» свои переживания под привычные и потому «удобные» для себя схемы. Попросту говоря, сознание способно очень ловко обманывать себя. Вместе с тем, поскольку «семена» вещей вообще не имеют формы, нельзя считать макрообразы, полученные посредством интегрирования микровосприятий, только иллюзией. Во всяком случае, это иллюзия, которую невозможно противопоставить некоей опытной или умопостигаемой «действительности». Более того, как предмет духовной практики и средство символической коммуникации, типовые формы культуры вполне реальны. Нельзя только сводить их к понятиям инструментального разума, то есть к формам идеологии, которая, разрывая связь мысли с символическими истоками человеческой практики, вынуждена искать своё обоснование в так называемой «объективной действительности».
Возвращаясь к теме «возвратного движения Пути», мы можем сказать теперь, что в его свете все формы (в том числе и диспозиция войска) находят своё завершение в бес-форменном. Сунь-цзы так прямо и утверждает. Ему вторит Сунь Бинь, добавляя, что всеми формами владеет одно, которое есть одновременно единое и единственное и потому само формы не имеет:
«Война — это борьба форм за превосходство. Нет такой формы, которую нельзя было бы покорить, но нельзя знать форму, которая даёт превосходство…
Невозможно использовать превосходство одной формы для того, чтобы победить все формы. Поэтому то, благодаря чему можно владеть формой, есть одно. Но то, благодаря чему достигается победа, не может быть одним».
В сущности, природа круговорота Пути, его альфа и омега — это состояние бесформенного Хаоса. Однако если в начале круговорота мы застаём хаос первозданной нерасчленённости бытия (так называемое состояние Беспредельного — у цзи), то в конце его мы приходим к культивированному хаосу досконально эстетизированной, осмысленной до последних мелочей жизни — состоянию Великого Предела (тай цзи). Эти два вида Хаоса — природный и человеческий — подобны друг другу не логически, а так, как и полагается реальностям извечно текучим, ежемгновенно самоустраняющимся: они сходятся по своему пределу. Эту запредельную точку схождения несходного древние китайцы и называли Дао, или Великий Путь — путь всех путей. В Дао всё уникально и всё сообщительно, всё одновременно рождается и погибает, всё единственно и едино, всё изменяется — и ничто не преходит.
«Война — это путь обмана», — говорит Сунь-цзы, объединяя два по видимости несовместимых понятия: истину и ложь. Мы видим теперь, что он говорит это совершенно серьёзно, имея на то веские основания. Именно этот почти скандальный постулат лежит в основании всей системы китайской стратегии. Каждый манёвр искусного стратега изначально неоднозначен: он может восприниматься и как реальность, и как иллюзия. Более того, он обманчив